Историческая память югославов отягощена и событиями XX века: зверства усташей, четников, мусульманской дивизии СС «Ханджар». Некоторые хорваты, некоторые сербы и некоторые мусульмане действительно бесчеловечно истребляли отцов и дедов тех, кто был активно вовлечен в события 1990-х гг. Многие националистические лидеры сохранили детские воспоминания о том, как это было. И если в пересказе современникам и потомкам зверства некоторых становились виной всех хорватов, сербов и мусульман, органические националисты получали право присвоить эти качества национальному характеру всего народа. Коллективная память, основанная на недавних реальных событиях, вскормленная органическим национализмом, раздула костер межэтнической вражды в Югославии, но не ранее, чем обнаружили себя серьезные политические разногласия.
У Югославии были проблемы. Этнические группы проживали достаточно компактно и отдельно друг от друга, таким образом, национальные государства могли возникнуть, распавшись на территории, где доминирующая этничность составляла бы не менее 70 % населения. В XX столетии это уже случалось, пусть и ненадолго. По федеративной Конституции, Югославии ничто не препятствовало повторить это снова. Формально это была федерация наций, и именно они, а не республики имели право на выход из федерации и создание своей собственной мажоритарной демократии (Hayden, 1996: 786–787). Это могло приблизить их к опасной зоне, описанной в тезисе 3. До определенного момента сербская нация считалась привилегированной, теперь сербы ощутили уязвимость своих позиций. Если бы они дали ответ в духе имперского ревизионизма, события могли бы сложиться совсем печально. В Республике Боснии и Герцеговины и сербы, и хорваты могли взять на вооружение имперский ревизионизм и попытаться аннексировать территории, населенные боснийскими мусульманами, которых они считали и сербами, и хорватами. На стыках границ проживало смешанное население, состоящее из доминирующих меньшинств, потенциально враждебных той республике, гражданами которой они считались. Они чувствовали за собой естественное право перейти под юрисдикцию соседней, этнически родственной республики. В этой ситуации соперничающие этнонационалисты имели равное право претендовать на одну и ту же территорию, при этом слабейшая сторона могла получить поддержку от своей этнической родины — так, как это описано в тезисе 4а. Сделать подобное означало открыть ящик Пандоры. Нам необходимо установить, как началась эскалация, кто был носителем националистических настроений и почему они стали распространяться, как лесной пожар.
ЭТНИЧНОСТЬ И ПОЛИТИКА В ЮГОСЛАВСКИХ РЕСПУБЛИКАХ
Послевоенная перепись населения в Югославии позволила людям заявить о своей этнической идентичности или о нескольких сразу. 90 % выбрало только одну. Этничность была несомненной реальностью, а не искусственным конструктом 1980-1990-х гг. и не выдумкой националистических вождей. Югославская коммунистическая федерация состояла из шести республик. Одна республика, Сербия, также включала в себя Воеводину и Косово на правах республиканских автономий. Перепись 1991 г. (как раз накануне массовых чисток) показала, что пять из шести республик были по существу моноэтничны, за исключением Боснии и Герцеговины. В Словении 88 % взрослого населения определили себя как словенцы. В Хорватии проживало 78 % хорватов. В Сербии — 66 % сербов. В Македонии — 65 % македонцев. В Черногории — 62 % черногорцев (Bogosavljevic, 1995; Woodward, 1995: Table 2.2). Косовские албанцы бойкотировали перепись 1991 г., но мы можем предположить, что в крае их было примерно 85 %. Воеводина в качестве части Сербии была более этнически смешанной автономией: 44 % сербов и 25 % венгров. На мой взгляд, проблема не была существенной, поскольку венграм и другим меньшинствам деваться было некуда, кроме как оставаться частью Сербии. Таким образом, все республики за исключением Боснии и Косовского края могли создать собственные моноэтнические государства-нации, что, как мы знаем, стало главенствующей европейской идеей в XX столетии. Чтобы это осуществить, надо было решить две проблемы, тяготившие сербов и боснийцев.
В пределах Югославии сербы были имперской нацией. Они были создателями первого независимого государства, они были титульным народом в довоенной и титовской Югославии. Как это обычно происходит с другими имперскими народами, немцами или русскими, к примеру, сербы рассеялись по всей федерации и во множестве жили за пределами Сербии. Этнические сербы в других республиках составляли 2,1 миллиона человек или 25 % всех сербов Югославии. Из них 12 % проживали в Хорватии и Боснии, составляя там 32 % населения, но в некоторых пограничных районах сербы были в численном большинстве. Сербы распоряжались и Косовским краем, хотя там их было не более 10 % от всего населения. Имперское прошлое также подразумевало, что сербы были наиболее сплоченной этнической группой в военном и политическом аспектах, они занимали ключевые позиции в армии, полиции, МВД. В 1981 г. 60 % сержантского и офицерского состава югославской армии были сербами, репрезентативно превосходя остальных в 1,51 раза (ВеЫег, 1993: 117; Gow’s evidence to the ICTY, Nikolic Case; Grmek et al., 1993: 240; Vujacic, 1995: 116–117).
Во время Второй мировой войны доминирование сербов оспаривалось дважды. Часть хорватских националистов и боснийских мусульман выступили на стороне Гитлера, когда сербские партизаны вели войну за независимость родины. Почти половина сербов призывного возраста погибла на той войне, и мы можем легко понять великодержавные чувства сербских националистов, которые понесли столь ужасные потери, и их негодующую, почти истерическую реакцию на возрождение усташей (в такую же ярость впадают евреи, когда видят свастики, намалеванные на синагогах). Сербы были также озабочены и «демографической опасностью»: между переписями 1961 и 1991 г. доля сербов в Боснии и Герцеговине сократилось с 43 до 31 %, а доля мусульман выросла с 26 до 44 %. В Косове сербское население уменьшилось с 24 до 13 % между 1961 и 1981 г. и, видимо, до 10 % в 1991 г. Численность косовских албанцев возросла до 85 % к 1991 г. Рождаемость у мусульман была выше, и албанцы начали оказывать давление на сербов после того, как в 1974 г. Тито предоставил краю региональную автономию. За 30 лет боснийские сербы перестали быть самой крупной единой этнической группой, а в Косове их осталось так мало, что доминирование можно было сохранить лишь с помощью репрессий. Распад Югославии в любом виде нес угрозу этому имперскому наследию.
Нестабильность в стране имела и экономические причины. Мировой кризис и распад СССР нанесли тяжелый удар по национальной экономике. Сократился экспорт, возрос внешний долг. Безработица тоже была высокой, но северные Словения и Хорватия оказались в лучшем положении: это были высокоразвитые регионы, близкие к рынку ЕЭС. В Сербии, Воеводине и Белграде жилось неплохо, но большинство сербов были небогатыми фермерами, зависимыми от государственных субсидий, которые пошли резко на убыль из-за кризиса и сокращения налоговой базы. Большая часть промышленности и торговли принадлежала государству, приватизация обогащала лишь тех, кто имел связи с высшими кругами. Те, кто управлял страной на национальном и региональном уровнях, были и хозяевами ее экономики. Если бы экономический кризис в Югославии имел классовый, отраслевой, республиканский или этнический характер, в условиях коллапсирующей экономики общий результат был бы нулевым: кто-то приобрел бы то, что потерял другой. Меж тем экономические трудности усугубляли этнические трения, в особенности это касалось сербов, которые из-за децентрализации власти теряли лучшую и большую долю пирога.
Крайнюю озабоченность сербов продемонстрировала публикация в 1986 г. «Меморандума Сербской академии наук и искусств». За пределами Сербии этот документ подвергся критике и даже глумлению. Томпсон (Thompson, 1994: 54) пишет: «“Меморандум” был жалок, беспомощен и мстителен». Я воспринял его по-другому. Авторами этого послания выступили 16 выдающихся общественных деятелей, историков, литераторов с либеральными, умеренно антикоммунистическими убеждениями. «Меморандум» стал известен широкой публике еще в своем черновом, недоработанном варианте, в особенности удручает его экономический раздел. В первых строках там заявляется, что югославская экономика стала дырявым ведром. Рыночные реформы убили централизованное управление, отдав экономику на откуп регионам. Теперь каждая республика, оторвавшись от центра, получила полную экономическую свободу. «Тяжеловесная и косная (коммунистическая) бюрократия удерживает власть и продолжает оставаться невыносимым бременем для страны». Далее осуждаются изменения, внесенные Тито в конституцию в 1974 г. Две провинции Сербии — Косово и Воеводина — получили не только автономию, но и независимое представительство на федеральном и республиканском уровнях. Теперь любые конституционные поправки требуют единогласной поддержки делегатов от республик и земель, что утяжеляет законотворческий процесс и делает его практически невозможным.
Несербские представители от двух провинций теперь могут блокироваться со своими союзниками и добиваться большинства голосов на федеральном уровне и даже прибрать к рукам Сербскую республиканскую ассамблею. В общем и целом сербские претензии были справедливы. Как отмечает Уолкер Коннор, Тито «изуродовал» конституцию, «ослабив влияние самой значительной этнической группы в стране — сербов» (Connor, 1994: 333; см. Udovicki & Torov, 1997: 80–84; Vujacic, 1995: 108–112). «Только Сербия проигрывает в соревновании за создание национального государства, — говорится в «Меморандуме», — и это самое тяжелое историческое поражение в мирное время, которое только можно себе вообразить». Впрочем, в документе не сказано ничего о превосходстве Сербии в контроле над армией, службах безопасности, столицы, о сербском этническом преобладании в партийных и полицейских структурах всех остальных республик. Аллюзии на эти очевидные факты сквозят в обиде на республики и провинции, которые имеют дерзость называть сербов «угнетателями», «централистами», «жандармами». «Меморандум» также укоряет Центр в недофинансировании Сербии, в невыгодных для республики торговых отношениях с другими автономиями. На самом деле отставание Сербии объяснялось аграрным характером ее экономики и ее географическим положением — Сербия находилась вдалеке от европейских рынков.