& Dajic, 1995: 238). У женщин был талант накалять страсти, у мужчин лучше получалось убивать — они служили в армии и имели доступ к оружию.
Боевики были порождением мачистской патриархальной культуры. Мы вправе предположить, что, будучи националистами, политически противостоящими либералам, они должны были придерживаться более консервативных ценностей, в том числе и в гендерном вопросе.
Среди них должен был процветать культ грубой мужской силы (мачизм). Среди боевиков должно было быть много любителей экстремальных видов спорта; считается также, что источником их социальной мобилизации были отсталые сельские районы Югославии. Экономические и географические мотивации, вероятно, преобладали над гендерными. Сабрина Рамет (Ramet, 1992: гл. 6) полагает, что в патриархальной культуре сербов и черногорцев статус молодой женщины был низок, а статус матери высок. Она считает, что сербские мужчины-националисты подсознательно бунтовали против матриархальной власти и утверждали свое мужское ego в насилиях над юными женщинами. Безусловно, у этих боевиков был и культ оружия, и традиция дружеских попоек, где женщине места заведомо не было. Каких только умопомрачительных историй они ни рассказывали журналистам, особенно спьяну. Из уст в уста передавалась легенда про боевика-культуриста по имени Зелко. Подорвавшись на противопехотной мине, раненый Зелко вырвал кольцо у гранаты и покончил с собой, чтобы не жить калекой (Block, 1993: 10).
Порох и кровь кружили им головы. Боевики были плохо обучены и анархичны, они не умели дисциплинировано демонстрировать силу для устрашения противника (как это делали эсесовцы), они действовали мелкими бандами гангстерского типа. Доклад Комиссии Бассиуни изобличает сербских добровольцев в «бандитских» массовых изнасилованиях на глазах у собратьев по оружию. В лагерях и в так называемых «сексодромах» насилие было массовым и нескончаемым» (UN, 1994: 57–60). Изнасилования на той войне были показательным актом устрашения, они превратились в норму жизни и, возможно, случались гораздо чаще, чем на обычных войнах. Войне сопутствовал гендерцид — мужчины чаще всего оказывались жертвами и преступниками. Изнасилования женщин все-таки не были главным проявлением мачистской парамилитарной субкультуры. Агрессивные мужчины чаще демонстрировали свою доблесть, убивая мужчин на глазах у соратников.
Военные преступники чаще всего относились к командному составу и были не очень молоды. Среди высших руководителей преобладали те, кто родился в годы Второй мировой войны. В 1990-е им было 45–50 лет. Зрелые, состоявшиеся мужчины возглавили политические и общественные движения, их отцы и деды могли быть усташами, четниками, партизанами Тито или жертвами тех и других. Гораздо слабее было представлено послевоенное поколение (1946–1957 г. р.). Низшее звено руководителей было моложе — трагические события в Югославии они встретили 30-летними. Детские воспоминания об ужасах Второй мировой для одних, память о растущей напряженности 1980-х для других формировали характер и мировоззрение.
4. Некоторые исследователи утверждают, что исполнители были малоимущими или безработными, хотя статистические данные отсутствуют. Если это так, то, скорее всего, это были жители депрессивных сельских районов. Социальное раздражение трансформировалось в этнофобию по отношению к тем, кто имел больше денег и привилегий. Но в боевые отряды вступал также и средний класс — «четники выходного дня», включая государственных чиновников и людей с университетским образованием. Карательными операциями руководили офицеры, а «кабинетные убийцы» министерского уровня, безусловно, принадлежали к высшему среднему классу. В гражданской войне участвовали все социальные классы — каждый на определенном этапе. Самая грязная работа, как и всегда, досталась пролетариям.
5. Криминалитет занимал особое место в парамилитарных формированиях. Уголовные преступники были насильниками по призванию. Мы уже знакомы с такими именами, как Аркан, Бели, Гишка, Цацо. Сербская служба безопасности рекрутировала их в «Красные береты», они же становились и «Тиграми Аркана». Известно около 20 «крестных отцов», воевавших со своими отрядами на стороне босняков. Среди хорватов были известны такие авторитеты, как Мартинович (Стела), в 1992 г. ему было всего лишь 24 года, Налетилич (Тута), 46 лет. Хорватский суд приговорил Стелу к 8 годам тюрьмы. Потом оба были переданы МТБЮ. Трибунал признал их виновными в бесчеловечном обращении с пленными. Стела начал свою карьеру как командир неофашистского парамилитарного подразделения ХОС. Тута контролировал ночные клубы, казино, рэкет, в 1992 г. возглавил «Батальон осужденных» (штрафбат), хотя многие из бойцов были не уголовниками, а бывшими политическими заключенными (Block, 1993: 9; ICTY, IT-98-34-T). Васич (Vasic, 1996) бездоказательно утверждает, что сербские парамилитарные формирования на 80 % состояли из уголовных преступников. Ряд исследователей (Mueller, 2000; Judah, 2000: 245–248; Human Rights Watch, 1999) преувеличивает роль преступных группировок в югославских событиях.
И все же в горниле этой беспощадной этнической войны действительно родилось много преступных бандформирований. Хорватский министр внутренних дел Иван Векич саркастически заметил: «В добровольцы не очень активно идут священники и монахини, поэтому мы записываем всех, кто готов предложить нам свои услуги». Война подарила уголовникам счастливый шанс грабить, насиловать и обогащаться, представляя себя патриотами на службе отечества. Более политизированные и честные полевые командиры ненавидели эту публику. Савич (Маузер), боснийский серб, командир добровольческого отряда «Пантера», вел с бандитами непримиримую борьбу. Он нажил себе так много врагов, что до сих пор неясно, кто именно с ним разделался в 2000 г.
Коррупция разъедала молодые независимые государства, чиновники стремительно обогащались. Представитель ООН Корвин пришел к выводу, что режим в Боснии такой же коррупционный и беззаконный, как и все остальные, но критиковать его было опасно. Тогдашний член правительства Муратович угрожал ему «несчастным случаем». Впоследствии Хасан Муратович стал премьер-министром республики, нажившим состояние на войне, ибо «война и экономические санкции возвели контрабанду и черный рынок в ранг высокой патриотической политики. Бандиты тоже становились патриотами и служили национальному делу в парамилитарных формированиях. Этой болезнью страдала вся бывшая Югославия» (Corwin, 1999: ix-xii, 168; Hakanowicz, 1996: 68; Judah, 1997: 254; Peric-Zimonjic, 1998; Vreme, 18 нояб. 1991).
В бывших югославских республиках (за исключением Сербии) быстро формировались новые органы государственной власти. Приватизация государственных полномочий шла стремительно и безболезненно. Военные закупки, поставки в армию были доверены «бизнесменам», которые, получив официальную лицензию, действовали совершенно бесконтрольно. Особенно отличились на этом поприще уголовники, сопровождавшие конвои с грузами и охранявшие склады. Все они стали разом патриотами, о которых комментатор «Сараево ТВ» саркастически сказал: «Толпа придурков размахивает партийными флагами и делает хорошие деньги на перепродаже ворованного оружия, спекуляции продовольствием, бензином, хлебом. И все это во имя мусульман, сербов, хорватов… Молодцы, ребята!» (Vreme, 11 мая 1992) Нувориши, составившие себя состояния в те времена, и по сей день не стесняются выставлять напоказ свое богатство. Новый экономический класс, рожденный в политической, военной и криминальной среде, утверждал себя как элита нации. Национальное не может вечно подавлять социальное!
6. Много злодеяний было совершено в состоянии алкогольного опьянения. Алкоголь был обычным делом при проведении кровавых чисток. Он подогревал страсти, притуплял чувства при совершении массовых казней, убаюкивал совесть и память. Боевики собирались в барах. Главари отрядов армии боснийских сербов, такие как Бобич или Младич, гордились своей способностью пить, не хмелея. Ходили слухи о пьяных кутежах Милошевича, но я думаю, что для него это не было лихой пьянкой напоказ, а, скорее, разрядкой для нервов. Рядовые боевики часто получали плату вином и табаком. Алкогольная субкультура способствовала насилию и убийствам.
7. Корыстные мотивы руководили многими рядовыми исполнителями (и через них целыми семьями). Президент Сербской Краины жаловался: «Грабежи нескончаемы. В город входят танки и освобождают его, за танками движется пехота и освобождает жителей от лишней собственности, за пехотой идут боевики-добровольцы и все зачищают под ноль». «Офицер, отвоевавший месяц на фронте, возвращался домой с грузовиком, набитым разным добром под завязку» (Williams & Cigar, 1996: 5). Сербский журналист писал: «Первая волна освободителей, входящая в город, охотилась за золотом и наличными деньгами, вторая волна прихватывала утварь, холодильники, телевизоры и прочие полезные для домашнего обихода вещи, за ними шли “шакалы”, которые снимали паркетные полы, оконные рамы, унитазы — все, что можно было унести и продать». Сербы пограбили всласть, потому что «освободили много городов. Но и другие старались не отставать, если подвертывался такой случай (Vreme, 8 марта 1993). Беженцы из Косово платили отступные всем на каждом этапе своего бегства. Когда боснийская армия начала отвоевывать утраченное, за нею шла орда разъяренных, алчных мусульман. Они добивали раненых сербов из старых ружей, приканчивали их ножами и топорами, набивали мешки награбленным. Ярость и месть владели этой «армией мешочников» (Sudetic, 1998: 157). Мародерство разлагало и армию сербских сепаратистов. Вожди зарабатывали миллионы, не выходя из своих кабинетов, серая масса, рискуя жизнью, обогащалась холодильниками и телевизорами. Беженцы грабили своих обидчиков, порядочные люди, как всегда, не получали ничего.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ: ЧИСТКИ В ЮГОСЛАВИИСТРУКТУРА И ПРОЦЕСС
На макроуровне югославский кризис был генерирован демократизирующимися национальными государствами, вступившими в фазу межэтнических конфликтов (см. тезис 1в.). Национальное государство казалось б