Кто-то убил одного интерахамве, и мне пришлось за это ответить. По РТЛМ прямо сказали, что я убиваю интерахамве и помогаю тутси. Это повторили много раз 14 апреля. Люди испугались и начали называть меня, своего бургомистра, врагом! Я был как на иголках. Вначале люди мне помогали, потом стали бояться даже полицейские. Мы продержались до 20 числа, а потом всё.
В этот день мэр узнал, что солдаты ищут его. Он пустился в бега, а на его пост был назначен ставленник MNRD. Другой мэр провинции Ндагижимана отказался подчиняться. 20 апреля его убили боевики. Префект Увизейе, человек со связями, сопротивлялся геноциду в течение месяца, но ему мешали его же субпрефекты. Он был бессилен что-либо сделать и бежал 20 мая. Еще один мэр тайно помогал тутси, как мог. Но помощь эта была ничтожна, по сравнению с размахом творящихся убийств.
Местный бизнес тоже был вовлечен в политические события, столь для него важные. Национализированные компании давали работу менеджерам, у бизнесменов были лицензии и монопольные права, полученные по протекции. В Руанде были две экономики. Первой было сельское хозяйство натурального типа, обеспечивающее продовольствием половину населения. Его хватало для поддержания жизни, но оно практически не давало товарный продукт. Вторая часть экономики включала государственные предприятия, иностранные фонды развития, экспорт кофе, чая и олова. Государственные министерства и национализированные или смешанные компании были главным и высокодоходным сектором в экономике. В чайной промышленности работали 8 национализированных компаний и одна частная. Каждый, кто хотел обеспечить себе не просто выживание, а приличный уровень жизни — постоянную работу, медицинское обслуживание, образование для детей, — должен был иметь родственные протекционные связи с государственно-чиновническим аппаратом. В центре этой паутины сидели люди Хабиариманы и ни в какую не хотели расставаться со своей кормушкой (OAU, 2000: 14.50–14.51).
Гисову — это родина руандийского чая. В этой провинции работает национализированная компания «OCIR-Теа». Ее президент Альфред Мусема родился в 1949 г. в префектуре Бьюмба. Он был одним из немногих руководителей геноцида в стране, действовавший за пределами своего региона. Удачно женившись, предприниматель стал своим человеком в «Малом доме». Его отчим, ветеран радикального движения хуту, принял мучительную смерть от руки тутси в 1962 г. Имея такое родство, пасынок с легкостью устроился на высокий пост в Министерстве сельского хозяйства, где возглавил отдел зарубежных инвестиций. Он стал членом MNRD в Кигали — карьера молодого функционера шла в гору. Первое пятно на его репутацию легло в 1980 г., когда его двоюродный брат оказался замешанным в заговор против президента Хабиариманы. Из министерства его уволили, но он сумел убедить министра промышленности доверить ему пост директора чайной компании в Гисову. Вся округа, включая префекта Кибуйе, зависела от подконтрольных ему ресурсов. Мусема был советником префекта и входил в различные комитеты по развитию. Радикалом он стал в 1992 г., когда РПФ захватил его родную провинцию. Мусема стал одним из организаторов движения помощи беженцам. Массовое убийство тутси в Кибуйе в 1992 г., к которому он, может быть, и не был причастен, подорвало его шансы уцелеть в случае победы РПФ. Мусема стал одним из создателей радикальной радиостанции РТЛМ. 50 сотрудников радио создали парамилитарный отряд «Гражданская оборона», подготовку они проходили в жандармерии, оружие получили от мэрии и местных военных. Мусема предоставил транспорт для боевиков, участвовавших в резне на холмах Бисесеро, сам он тоже принял участие в этой бойне. Трибунал ООН приговорил его к пожизненному заключению. Он не был воспитан в ненависти к тутси, но стал преступником, мстя за свою разоренную родину. Его радикализм также был связан с политической ориентацией и карьерными устремлениями (ICTR-96-13; Ubutabera, 25 нояб. 1998, 16 февр., 15 марта, 10 мая 1999).
Обед Рузиндана родился в 1962 г. в Кибуйе. Он создал процветающую экспортно-импортную компанию, поставлявшую продукты в Кибуйе и столицу. Будучи руководителем отделения CDR, финансировал боевиков. Прожив 10 лет в Кигали и обзаведясь там полезными связями, в 1994 г. вернулся в Кибуйе. Предоставил грузовики для доставки боевиков на холмы Бисесеро, где произошла кровавая резня. Был обвинен в геноциде и приговорен к пожизненному заключению в 1999 г. Когда такие заметные и влиятельные фигуры, как Рузиндана и Мусема, объединялись с местной властью и партийными вождями и призывали народ к убийствам, это становилось примером для подражания — стадо всегда идет за вожаком. В геноциде на холмах Бисесеро отметилась вся местная элита (ICTR-96-10, ICTR-96-1, ICTR-96-14-T; Ubutabera, 26 окт. 1998).
Радикализация охватила государство, когда произошел переворот, поддержанный администрацией, армией и радикальными боевиками. Местные должностные лица и элиты подчинились происходящему по соображениям идеологии, карьеры и чувства самосохранения. Власть оказала давление сверху, его поддержали и усилили подстрекатели, ретивые чиновники и боевики. Но давление шло и снизу вверх — вся страна оказалась вовлеченной в одно преступление, в котором не следует винить исключительно бюрократическую вертикаль. Вагнер (Wagner, 1998: 30) пишет: «Это был не жуткий оскал древней “племенной вражды”, это было современное лицо — самодовольное лицо провинциального начальника, “умного” на фоне безграмотной массы крестьян, жаждущего стать “наставником” народа в политике и очень желающего, чтобы о его рвении услышали в Кигали».
ВОЕННАЯ ВЛАСТЬ: СОЛДАТЫ И БОЕВИКИ
Хотя служба безопасности президента и армейские подразделения напрямую участвовали в геноциде, остальные войска сражались на фронте и отступали.
Пополнив ряды за счет плохо обученных призывников, армия утратила дисциплину, вплоть до того, что некоторые радикальные офицеры передавали оружие боевикам. Раненые, отправленные в тыл, тоже проявили себя в зверствах — они мстили тутси за поражение. Пережившие геноцид рассказывают примерно одну и ту же историю. Вначале местная власть и полиция обещали им защиту. Потом появлялись солдаты, а чаще добровольцы и наводили смертный ужас на «защитников». Исход битвы становился предрешенным. Тутси бежали из сел и городов в чем были, обороняться они могли только палками и камнями. Толпа хуту вооружалась пиками, копьями, луками и стрелами, у боевиков были мачете, дубинки, утыканные гвоздями, лишь у немногих были ружья. По подсчетам правительства Руанды, мачете были убиты 38 % всех погибших, дубинками 17 % и из огнестрельного оружия — 15 %.
(Straus, 2004: гл. 5). Солдаты редко выходили на расправу, но их винтовки, гранаты, боевые машины и рации были страшным инструментом геноцида безоружного народа. Тутси часто удавалось отбить первый приступ погромщиков и боевиков, но тогда появлялась армия — против автоматных очередей и гранат выстоять было невозможно. Выживших добивали местные.
Боевики из парамилитарных отрядов были главной силой геноцида, хотя многие из уцелевших всех вооруженных бандитов описывают как Интерахамве. В первую неделю после переворота их набралось 4–5 тысяч человек (2 тысячи в Кигали), скоро их стало 20–30 тысяч (по некоторым оценкам — 50 тысяч). В их ряды влились погромщики без военной подготовки и почти без оружия. Некоторые уцелевшие свидетели улавливали различия между профессиональными убийцами, хорошо организованными и вооруженными, прошедшими школу межфракционных боев с себе подобными, и просто бандами подонков, которым выпал счастливый шанс безнаказанного грабежа и убийства (African Rights, 1994: 229). Этот сброд был находкой для режима. Их руками можно было уничтожить тутси и умеренных хуту, а возмущенному миру объяснить: «Нет никакого геноцида. Это праведный, неукротимый гнев народа, поднявшегося против своих угнетателей». Да так оно и было. Тысячи боевиков — но не весь народ — действительно взялись за кровавую работу. Их «профессиональным» ядром были армейские или жандармские резервисты, люди, знакомые с оружием и свыкшиеся с насилием. Среди командиров было много бывших врачей, агрономов и особенно учителей (African Rights, 1994: 121–122). Это были взрослые молодые мужчины, но некоторые свидетели упоминают и женщин во главе отрядов Интерахамве.
Формирования Интерахамве
Джордж Рутаганда родился в 1958 г. в Гитараме в набожной семье адвентистов Седьмого дня. Его отец был мэром, имел хорошие связи, дорос до постов префекта и посла в Западной Германии. Заговор против Хабиариманы испортил ему карьеру. Он снова стал мэром, а в 1993 г. потерял и эту должность из-за усилившегося влияния MDR. Неудачи отца закалили сына. Он твердо решил не упустить своего. После университета Рутаганда работал на правительство, попутно занимаясь и личным бизнесом. В 1991 г. отец купил ему в Кигали большой гараж, который сын использовал как склад для товаров — в основном для импортного пива. Это был большой человек в прямом и переносном смысле — здоровяк, бывший регбист, хозяин успешного футбольного клуба. Теперь, когда у него был капитал, можно было определиться и с политическими взглядами. Рутаганда выбрал себе MNRD — самую сильную и богатую партию в стране. В 1993 г. его избрали в Национальный комитет, он сделал много полезного для радио РТЛМ, потом стал вице-председателем молодежной секции Интерахамве — сочетание богатства, пива и футбола сделало его кумиром молодежи. Есть ощущение, что он был втянут в геноцид не идеологически, а прагматически — в нем он увидел полезные связи с нужными людьми, к насилию его побуждала также и специфическая субкультура спорта, пива и мужской брутальности. Он был командиром блокпоста рядом со своим гаражом-складом. Приговорен к пожизненному заключению за геноцид и преступления против человечности (ICTR-96-3; Internews, 13 дек. 1999; Ubutabera, 8 июня 1998, 12 и 26 апр. 1999).
Шалом Нтахобари родился в 1970 г. за границей. Его мать была министром, отец — ректором Университета в Бутаре. Студент-недоучка шлялся по Бутаре, увешанный гранатами и другим оружием, сколотил свой отряд боевиков, охранял блокпост рядом с родительским особняком, совершал убийства, в том числе и ради наживы. Его мать Полин Нтахобари, министр, родилась в Бутаре в 1946 г., частенько навещала блокпост сына, где часто проходили «санации» (такого не позволял себе никто из нацистских бонз в Германии). На блокпосту она опознавала тутси, их раздевали, сажали в грузовики, женщин насиловали на месте, мужчин везли на расстрел. Она была первой женщиной, осужденной за преступления против человечности Трибуналом по расследованию военных преступлений (Des Forges, 1999: 508–509; ICTR-97-21). Среди боевиков было много студентов. Интеллектуалы и государственные служащие сыграли активную роль в геноциде. Многие делали это по идеологическим мотивам, которые всегда были подкреплены материальными соображениями — убеждения, грабеж и обогащение шли рука об руку.
Наименьшее место в нашей книге мы уделили так называемой добровольческой милиции. Это был самый зловещий вариант «африканской болезни» — беспощадные банды вооруженных молодых мужчин. Чем больше они убивали, тем больше у них накапливалось оружия, к которому они относились с трепетной любовью — ведь это был символ мужества и власти. Как и другие боевики, молодняк обожал песни и гимны, где воспевались месть и насилие, все это щедро сдабривалось алкоголем, а круговая порука «братьев по оружию» заменяла отсутствие дисциплины.
На юге беженцы-хуту, изгнанные из Бурунди, жаждали мести, очень многие вступили в Интерахамве. Эти нищие люди жили грабежом. Один тутси притворился мертвым: «Почти все были убиты, но палачи ходили по груде мертвых тел и кричали — если кто жив, и у него есть деньги, пусть отдаст, и мы его пощадим. Никого они не пощадили» (McGreal, 1999Ь). Почти все рядовые убийцы были молодыми людьми из низших слоев общества. Одна из уцелевших женщин рассказала, что она и ее подруги были изнасилованы 11–14 летними подростками-добровольцами: «Меня увел совсем молодой мальчишка. На поясе у него висел длинный тесак, в руке был топорик. Он завел меня в школьный класс… сложил оружие… Понимаете, меня изнасиловал почти ребенок. Разве такое может уложиться в голове?» (Ubutabera, 27 окт. 1997).
Большинство добровольцев были горожанами, из сел приходили безземельные крестьяне (Kabirigi, 1994: 10; Willame, 1995: 127). За все свои невзгоды они винили тутси, а не правящий класс хуту, истинных эксплуататоров и разорителей страны, которые, однако, давали работу! Их обеспечили едой, выпивкой, кровом, им дали оружие и разрешили грабить. Им дали работу и еще больше пообещали.
Боевиков доставляли в сельскую местность на грузовиках. За это отвечало Министерство дорог и мостов (во главе его стоял убежденный радикал, член MNRD), а также национализированные предприятия. Приказы убивать шли от региональных и местных функционеров, в геноцид всячески вовлекали обычных людей. Власть составляла расстрельные списки хуту и тутси, власть вела людей на погромы и убийства, устанавливала блокпосты на дорогах. Именно они по лицам определяли тутси, проверяли документы (на блокпосту должен был обязательно находиться хотя бы один грамотный), насиловали женщин, забивали насмерть выявленных тутси или опасных для режима хуту (Keane, 1995). Если у подозреваемого не было документов и при этом он был похож на тутси, его убивали — горькая доля 20 % хуту, которые не вписывались в установленный расовый стереотип. «Врачи за права человека» высчитали, что на каждого боевика пришлось по 200–300 убитых, но это не так (напр., Lemarchand, 1997b: 414). Тогда бы и преступников было не более 2500–4000, а это явно заниженная цифра. Лишь немногие из карателей имели огнестрельное оружие, а значит, убийц должно было быть гораздо больше.