орые могут перерастать в прямое противостояние разной степени ожесточенности. И Индия, и Индонезия знают, что такое насилие, но в этих странах оно имеет менее опасную форму «цикличных восстаний». В некоторых случаях мятежи не раз приводили к массовому кровопролитию. Можем ли мы объяснить эти конфликты разной степени тяжести с помощью моих тезисов? Давайте изучим обе страны и сравним их с тягчайшими случаями этнических чисток, описанных в этой книге, чтобы понять, как рождается конфликт, как быстро он набирает силу или наоборот затухает. В таблице 16.1 я подытожу мои умозаключения и нанесу последние, завершающие штрихи к общему анализу этнических чисток.
ИНДИЯ ПОСЛЕ ДОСТИЖЕНИЯ НЕЗАВИСИМОСТИ
Миллиардное население Индии необычайно пестро по этническому составу. Никто доподлинно не знает, сколько этнических групп проживает на территории Индии.
Их так много, что невозможно управлять государством, апеллируя лишь к этнической лояльности. Территориальные образования могут быть расколоты этническими противоречиями, но нация остается единой. 40 % страны говорит на одном языке — хинди, но язык не является главным культурным водоразделом, учитывая, что элиты, как правило, говорят еще и на английском языке. Религиозные отличия могут быть чреваты большими проблемами, поскольку 80 % индийцев исповедуют индуизм и 12 % ислам, а это сто миллионов мусульман в одной стране — второе место после Индонезии. Мусульмане сосредоточены в северных штатах, граничащих с другими странами ислама.
В Индии много сикхов, буддистов и даже христиан. Индуистские движения не устояли перед искушением опереться на органический национализм: «индуистский дух» — Хиндутва и индуистское государство — Раштра, в котором неиндусам должна быть отведена роль граждан второго сорта. Радикалы-индуисты призывают к очищению страны от мусульман и других иноверцев. Это неизбежно вызывает ответную враждебность значительного мусульманского меньшинства и сикхов, живущих в Пенджабе. Христиан и буддистов немного, они разбросаны по стране и защитить себя не могут. «Ударили тебя по левой щеке — подставь правую» — это их модель поведения.
В былые времена индуизм не был благодатной почвой для проявлений органического национализма. Это была религия толерантности, скорее растворяющая в себе чужеродные элементы, нежели отторгающая их. Индуизм не был монотеистической верой, он включал в себя сонм богов, различные верования, обряды других религий. Религия принимала настолько причудливые формы в зависимости от географии своего распространения, что вплоть до недавнего времени были сомнения, насколько это вообще единая вера. До сих пор у индуизма нет единой церкви, священничества, ортодоксальных догм. Индуистский этнонационализм родился в промежуток между двумя мировыми войнами и не был главной опорой антиколониальной идеологии. Движение независимости выражала светская партия — Индийский национальный конгресс, конституция рассматривает вопросы вероисповедания как личный выбор каждого гражданина. Низшим кастам и племенным меньшинствам конституция тоже гарантирует права и привилегии. Национальный конгресс был коалицией вполне светских элит, которые представляли государственное управление, военную службу, интеллектуалов, бизнесменов, представителей различных каст, религиозных и этнических меньшинств. Национальный конгресс управлял Индией в течение 40 лет ее независимости, выстраивая систему компромиссов между народами и религиями, кастами и классовыми интересами, за которые боролись левые партии, достаточно сильные, чтобы иметь большинство в некоторых индийских штатах. В индуизме тоже есть касты и конфликты между кастами. Хотя каста и не идентична классу, индуистские политики точно так же делились на левых и правых, в этом смысле индуизм можно рассматривать как политическое течение, отстаивающее интересы низших каст в Конгрессе, что, безусловно, ослабляет его потенциальный этнонационализм.
Индийские политики всегда были восприимчивы к национальным и религиозным проблемам (в особенности на местном уровне), при этом они очень долго сопротивлялись органическому национализму. Даже сейчас, после подъема индуистского этнонационализма в 1980-х и 1990-х гг., индуисты (но не мусульмане) и большинство сикхов живут друг с другом в мире. Насилие в Индии далеко не рутинная практика, исключая Кашмир. Варшни (УагзЬпеу, 2002) подсчитал, что 96 % всех актов насилия (за пределами Кашмира) происходят в городах, в то время как две трети индийцев живут в сельской местности. Сверх того он установил, что половина всех массовых беспорядков происходит в восьми крупнейших городах. Лишь в отдельных случаях насилие перерастает в кровавую резню, но и она быстро затухает, едва начавшись. Совершенно иначе выглядели другие кровавые этнические чистки. Первая волна насилия прокатилась по северо-западу страны сразу после установления независимости в 1947 г. В 1950 г. были беспорядки в Восточной Бенгалии, восстания сикхов последовали в 1980-е, вооруженные конфликты в Кашмире происходят непрерывно, постоянно наблюдаются мелкие пограничные стычки на северо-западе страны.
Я начну свой анализ с наименее тяжелого (по последствиям) случая городских «цикличных восстаний». То, о чем написали Джаффрелот, Брасс и Тамбиа (Jaffrelot 1996; Brass, 1997; Tambiah, 1996) вполне вписывается в картину восстаний и мятежей во всем мире, представленную Горовицем (Horowitz, 2001). Цикличные восстания соответствуют некоторым (хотя и не всем) моим тезисам, которые объясняют приближение к опасной зоне этнических чисток. Религиозно-этнические конфликты имеют давнюю историю в Индии. Британцы столкнулись с ними в середине XIX и в 20-е гг. XX века. Они сделали уступки мусульманам и сикхам, что вызвало ожесточение индуистов. В этнорелигиозных конфликтах участвовали стихийно собравшиеся толпы, были убийства и грабежи, поджоги и изнасилования, но массового характера эти насилия не имели, и редко ставилась цель этнической чистки. Убийства были единичными случаями, часто их не было вовсе. Главными жертвами чаще становились сами мятежники — они гибли под пулями полиции и солдат, иногда из горящих домов не успевали выскочить жители. Серьезные массовые беспорядки могли длиться несколько дней и захватывать обширную территорию. Мятежи были порождением народного недовольства, вызванного экономическими причинами, разницей в уровне жизни между той или иной общиной и кастой, политическими претензиями к национальной и местной власти. Социальный протест часто носил религиозную окраску, то есть выискивался символический враг, на которого возлагали вину за все народные беды (козел отпущения).
Очень редко такого рода бунты перерастали в нечто более серьезное. В Бомбейском мятеже 1992–1993 гг. погибла тысяча человек, в Гуджаратском погроме 2002 г. — чуть больше двух тысяч. Этот недавний случай мы обсудим позже. Но почему эти мятежи-погромы были столь мимолетны, почему они не имели действительно трагических последствий? В таблице 16.1 я попытаюсь это объяснить, в ней же содержатся и ответы на фундаментальные вопросы этой книги. В таблице сравниваются последовательности взаимодействия сил в каждом из случаев, что приводило или не приводило к кровавым чисткам. Сосредоточимся сейчас на «циклических мятежах» в верхней части схемы.
Предположим, что две соперничающие этнические группы А и Б подчиняются одному правительству, они соседствуют со страной или странами, сочувствующими родственному этническому меньшинству (к конфликту между индуистами и сикхами в Индии это не относится). Предположим также, что Индии не угрожает никакая серьезная внешняя опасность. В верхней части схемы мы помещаем мятежи-погромы, характерные для Индии, в нижней части описывается кровавая эскалация конфликтов, рассмотренных в предыдущих главах. В таблице мы также излагаем предысторию этих столкновений (по тезису 3). Итак, предположим, что радикалы группы А вынашивают планы насильственно подавить группу Б (или наоборот). Эти «этнические вожаки» мобилизуют активистов и социальную базу поддержки. Брасс (Brass, 1997) подчеркивает разрушительную роль местных элит, которые рвутся к власти на гребне социального катаклизма — частный случай теории элит, рассмотренной в первой главе. Тамбиа и Джаффрелот (Tambiah, 1996; Jaffrelot, 1996) тоже принимают во внимание этот фактор, но главной движущей силой считают народные массы.
Спусковой крючок народного бунта — это обычно ложный слух или истинное событие, подтверждающие самые худшие представления группы А о группе Б. Допустим, что индусская женщина рассказывает о том, что ее изнасиловала группа молодых мусульман, или мужчина жалуется, что его избили в соседней (враждебной) общине, или мусульмане якобы украли святыню в местном храме, или священная корова умерла при подозрительных обстоятельствах. Индуисты, в свою очередь, осквернили мечеть или задумали построить свой храм в недопустимом для мусульман месте, или силой обратили ребенка чужой веры в свою религию. Как правило, подобный инцидент не является чистым вымыслом, в основе его может лежать реальное событие. Но чаще всего событие или повод искажается или раздувается до немыслимых размеров (например, «изнасилованная» женщина, на самом деле проститутка, которую сутенер уговорил прикинуться жертвой, а «избитому» мужчине надавали тумаков, когда он вытягивал кошелек из кармана). Слух обрастает подробностями и превращается в ложь. Слухи долго не живут, если правдивость потерпевшего или свидетелей вызывает сомнения или если полиция или старейшины общины быстро устанавливают истину и жестко расправляются с теми, кто нарушает порядок и призывает к насилию.
Варшни (Varshney, 2002) предложил великолепное объяснение этого феномена. Он сравнил города, где часто происходят вспышки насилия, с городами, где этого не происходит, но во всем остальном они очень похожи. Ученый пришел к выводу, что разница объясняется характером общественных и профессиональных организаций и политических партий. В мирных городах эти институции выстраиваются не по религиозному принципу, в «мятежных» городах яблоком раздора чаще всего служит религия. В светских городах институты гражданского общества работают как подушка безопасности, смягчающая возникающие конфликты.