Деколонизация вызвала большую надежду на экономическое развитие, демократию и преодоление этнических конфликтов. Осознавая свой полиэтнический характер, большинство антиколониальных освободительных движений старательно избегало этнических определений народа, за исключением подчеркивания отличия народа от колониалистов.
Южане соединили собственные традиции с тремя идеологиями, пришедшими с Севера: либерализмом, социализмом и секуляризмом. Либерализм идеализировал демократию, представляющую различные экономические, а не этнические группы влияния в обществе. Социализм подчеркивал классовый конфликт, а не этнический и оказывал мощную материальную поддержку антиколониальным движениям. Секуляризм принимал отделение церкви от государства, и многие освободительные движения рассматривали собственную религию как отсталую, традиционалистическую и антисовременную, стремясь держать ее подальше от государства. В антиколониальной борьбе не доминировало ощущение этничности, замкнутое на религию, за исключением меньшинства мусульман, которых привлекала более широкая антиимпериалистическая программа, представленная идеалом единого исламского халифата. Однако, как мы увидели, партия Индийский национальный конгресс под руководством Ганди и Неру стремилась к современному секулярному государству, а не индуистскому государству, и это было достаточно типично для антиколониальной борьбы.
Эту тенденцию укрепила победа либеральной, социалистической и секулярной коалиции над фашистами в ходе Второй мировой войны. В межвоенный период фашизм и нацизм оказали влияние на многочисленные антиколониальные движения, открыв альтернативный путь к современности для тех, кто хотел бы слить фашизм с местной религией. Индуистские и мусульманские националисты, тяготевшие к фашизму, хотели бы создать государство, культивирующее расово-религиозную чистоту нации. Тем не менее секуляризм или аполитичное религиозное чувство пронизывали политические партии и офицерский корпус. Социализм растворился в национализме третьего мира. Африканские, арабские, индийские и другие формы социализма рассматривали угнетенные народы колоний как пролетариат, тогда как колониальная власть представляла собой класс эксплуататоров-империалистов. По мнению националистов третьего мира, среди составляющих его народов не было существенных классовых различий. Хоть и органическая, эта концепция народа не была этнической. Класс перекрывал этничность в антиколониальной освободительной борьбе в первые постколониальные годы.
Таким образом, статистические данные не показывают существенного роста этнического или религиозного насилия и войны в мире в первые два десятилетия после Второй мировой войны (Gurr, 1993; Singer & Small, 1982). Подобно тому, что происходило в Индии и Индонезии, инфраструктуры современного государства распространяли системы образования, здравоохранения и налогообложения на своей территории, развивая довольно-таки секулярное и гражданское представление о национальности, распространяющееся среди элит и далее в массы. Достижения этого периода остаются в форме некоторых политических партий, офицерского корпуса, а также социальных групп профессионалов и бизнесменов, до сих пор преданных этим идеалам. Однако импортированные идеологические подпорки начали слабеть. Социализм пришел в упадок, политический либерализм выродился в имперский неолиберализм, а секуляризм подвергся фундаменталистским атакам.
1. Упадок социализма уменьшил влияние классовых моделей коллективного действия. Как мы видели, коммунистические государства в основном приглушали этнические конфликты, за исключением имперских окраин, где они беспощадно расправлялись с этническими сепаратистскими движениями — например, на Кавказе и в Тибете. Крушение этих режимов привело к вспышке этнических конфликтов в 90-е гг. XX века. Но социалистическое влияние на постколониальном Юге начало ослабевать раньше. С уходом колониальных властей классовая риторика больше не соответствовала ни доминирующим политическим интересам, ни экономической реальности. Новые элиты контролировали государство, экономику и средства массовой информации и использовали свою власть для отрицания той истины, что они теперь представляли собой правящий класс. Им помогал тот факт, что в относительно отсталых странах различия между регионами были выражены сильнее, чем различия между классами, а этнические группы имели тенденцию концентрироваться в определенных регионах. Многие государства были в большей степени озабочены регулированием этнической, а не классовой доли пирога.
Таким образом, хотя политические партии постколониальных стран могли начинаться как социалистические или либеральные (а в некоторых случаях как консервативные), а также как этнически индифферентные или полиэтничные, большинство из них оказалось привязано к определенному региону и/или этничности (Horowitz, 1985: 298–332). Социалистическая партия превращалась в партию, представляющую социалистические устремления только одной региональной или этнической группы. Бывало и так, что социалистические устремления вообще теряли значимость, поскольку партии претендовали на представительство общих интересов целой этнической группы против других этнических групп. Часто на национальном уровне и почти везде на локальном/региональном уровне выборы превратились в форму переписи населения по этническому признаку, причем партийные предпочтения избирателей тесно коррелировали с этническим составом населения. Этничность начинала перекрывать класс (тезис 2).
Холодная война замедлила развитие этой тенденции. Некоторые социалистические движения третьего мира получали помощь от Советского Союза, Китая или Кубы, тогда как другие оказывались сокрушены интервенцией США. Обе стороны рассматривали конфликты в терминах противопоставления «левого» и «правого», а не как этнические или религиозные. Когда Соединенные Штаты начали побеждать в холодной войне, левые движения пошли на убыль. Политические движения на Юге, определявшие себя как социалистические, оказались «загнаны в советский угол», но и Советы могли теперь меньше им предложить. Социалистические режимы на Юге начали терять способность обеспечивать экономическое развитие и, соответственно, стали менее популярны. В некоторых случаях религиозная солидарность поощряла сопротивление как американскому, так и советскому империализму. В Иране Соединенные Штаты оказывали мощную поддержку шахскому режиму против коммунистической угрозы. Однако для свержения шаха иранцы обратились не к социализму, а к исламу. Революция аятоллы Рухоллы Хомейни была первым крупным проявлением фундаменталистского подъема, направленного против Соединенных Штатов.
Конец холодной войны привел к упадку социалистических движений в более крупном масштабе. Тем не менее этот упадок не носил всеобщего характера. Социалистические партии и партизаны-наксалиты остаются важным фактором в Индии, так же как маоисты в Непале. Коммунистическое влияние на Африканский национальный конгресс (АНК) в Южной Африке способствовал тому, что правление африканцев изначально не носило расистского характера. В Латинской Америке до сих пор сохранились повстанцы левого толка, такие как колумбийское движение ФАРК и сапатисты в Мексике. В Гватемале между 1960 и 1996 г. против левых был проведен политицид, уничтоживший порядка 150 000 человек и изгнавший миллионы из домов. В этом случае присутствовала также этническая окраска, поскольку военные режимы (союзники Соединенных Штатов) также вырезали несколько туземных народов группы майя, фактически осуществив локальный геноцид. Однако большинство таких случаев, где левые выступают исполнителями или жертвами чисток, приобрело скорее локальный характер. Социализм превратился скорее в идеологию воюющих местных групп, чем глобальных перемен. Где сейчас африканский социализм или арабский социализм партии БААС? В политике этничность и религия в настоящее время перекрывают класс во многих странах Юга.
2. Вырождение либерализма в неолиберализм ослабило привлекательность либерализма и либеральной демократии в наименее успешных частях Юга. Как мы видели на примере Европы, у классического либерализма была сильная политическая теория. Она сосредотачивалась не только на преимуществах свободного рынка, но и, что более важно, на преимуществах институционализации конфликта групп интересов с помощью муниципальных выборов и парламентов. Либеральная демократия оказалась способна идти на компромисс в классовых конфликтах путем развития общенационального гражданства, государства всеобщего благосостояния и кейнсианской экономики.
Сегодня либерализм остается секулярным и толерантным и выступает против большинства форм этнонационализма и формальных империй. Тем не менее он в большей степени определяется в американском стиле и значительно большее значение придает свободе предпринимательства и свободному рынку как предпосылкам демократии. Он признает индивидуальные свободы, но не конфликт между классами и группами интересов. Американоцентричный неолиберализм сосредотачивается на глобальном экспорте экономики, основанной на laisser faire[102], направленной в особенности против тех видов государственного вмешательства, которые исторически воплощают классовый компромисс (государство всеобщего благосостояния, регулируемые рынки труда и т. д.). Неолиберализм стремится также подчинить государства Юга политико-экономическому порядку, основанному на американском господстве. Он носит выражение антисоциалистический характер и часто воспринимается на Юге как маска экономического империализма. Колебания процентных ставок, порожденные главным образом экономикой стран Севера, также жестоко отразились на экономической жизни Юга. В 70-е гг. XX века низкие процентные ставки подталкивали страны Юга ко взятию крупных займов для финансирования экономического развития. Потом процентные ставки взмыли вверх, создав на Юге долговой кризис. Сочетание этих двух кризисов привело к неолиберальному вмешательству под американским руководством для разрешения долгового кризиса экономик стран Юга, находящихся в депрессии. Программы структурной адаптации, предложенные МВФ, Всемирным банком и банковскими консорциумами, приводили к разрушительным сокращениям государственных расходов стран Юга, их социальных программ и программ регулирования трудового рынка. Их суммарный экономический эффект обычно приводил к усилению неравенства и социальных конфликтов на Юге, делая более правдоподобным разоблачение Вашингтонского консенсуса как империалистического (см. Mann, 2003: гл. 2). Как отмечает Чуа (Chua, 2004), там, где неравенство связано с этническими различиям