Этнические войны и другие гражданские войны в настоящее время расширяются, и с ними все труднее справляться. Провальных мирных соглашений заключается больше, чем удачных. Стедман и его коллеги (Stedman et al., 2002) видят три препятствия на пути таких соглашений — местные деструктивные силы (силовые игроки, стремящиеся сорвать соглашение), соседние государства, тоже выступающие в деструктивной роли, и наличие ресурсов на местах, позволяющих противоборствующим силам поддерживать свое существование во время войны. Стедман и его соавторы полагают, что международное сообщество должно предоставлять экономические и военные ресурсы, чтобы противодействовать всем трем. Нужно помочь найти работу в мирной жизни участникам войны, подтолкнуть развитие экономики, умиротворить соседей и т. д. Но они отмечают также, что международное сообщество очень далеко от того, чтобы выделить на это средства. События в Руанде в 1994 г. показали, как мы далеки от возможности эффективного вмешательства, даже в случае, когда речь идет о мелких преступниках, замешанных в геноциде. Генерал Даллер, командовавший небольшим отрядом наблюдателей ООН в Руанде, сообщил своему начальству в Нью-Йорке, что быстрое развертывание 5000 военнослужащих ООН остановило бы то, что он правильно определил как начинающийся геноцид. Созданная впоследствии военная комиссия по расследованию в США подтвердила его оценку. ООН не сделала ничего — главным образом, потому что великие державы в Совете Безопасности, особенно Соединенные Штаты, Франция и Великобритания, блокировали любое вмешательство. Они не хотели тратить деньги или рисковать жизнью солдат в непонятной африканской стране, тем более, если операцией командуют иностранцы (Melvern, 2000). И напротив, мы вмешиваемся, чтобы защитить нефтяные интересы или наших союзников, а сейчас мы оказываем давление на европейской периферии. ООН — полезная организация, когда речь идет о том, чтобы навести порядок на границе двух враждующих государств, которые хотят, чтобы такой порядок был наведен, но она бессильна, если они этого не хотят. Соединенные Штаты преследуют собственные интересы, выбирая, когда следует обращаться к международным организациям, а когда лучше прибегнуть к бомбардировке или вводу войск. Нам еще далеко до международного режима, который в принудительном порядке мог бы внедрять глобальные нормы.
Существует также юридическое вмешательство — преследование после этнической войны за уже совершенные преступления. В настоящее время действуют два суда ООН по военным преступлениям, созданные для конкретных случаев. Они представляют собой шаг вперед по сравнению с аналогичными судами, существовавшим ранее, поскольку, в отличие, например, от Нюрнбергского трибунала, они не опираются на нормы правосудия, выработанные победителями. Оба суда работают медленно, и суду по Руанде решительно не хватает средств. Суд по Югославии преследовал преступников, представлявших все стороны конфликта. Это не относится к суду по Руанде. Планировался также суд по Камбодже, но процесс его создания увяз в долгих переговорах. Некоторые страны изменили свое законодательство, чтобы разрешить преследование проживающих там иностранных граждан, совершивших свои преступления в других странах. Благодаря этому, удалось предать суду и осудить четырех руандийцев в Бельгии в июне 2001 г. Охота за генералом Аугусто Пиночетом в 2000–2001 гг. не увенчалась привлечением его к суду, но укрепила международное сотрудничество в будущих усилиях по поимке международных преступников. Действительно, большинство членов ООН поддерживает создание международного уголовного суда на постоянной основе, и такой суд в принципе готов действовать.
Такие суды могут наказывать за злодеяния, совершенные в прошлом, и принимать решения, закладывая международные нормы, которые никто не вправе нарушать. Такие функции, безусловно, полезны. Тем не менее случаи, рассмотренные в этой книге, наводят на мысль о двух ограничениях. Во-первых, предпосылкой работы таких судов является элитарная теория преступлений. Если они не получат огромных денег, они смогут вести дела лишь ничтожного числа исполнителей преступлений. А ведь в события, рассмотренные в этой книге, были вовлечены тысячи преступников. Судам приходится действовать весьма избирательно, но избирательность основана на том, кто легко попадает к ним в руки и кто действовал достаточно открыто, чтобы у преступлений оказалось много свидетелей. В сообществе, замешанном в этнических чистках, выборочный подход создает ощущение, что судебное преследование несправедливо, а это затрудняет примирение. Международные процессы посылают сигналы и наказывают небольшое число людей, но они не могут осуществлять правосудие в более общем плане. Национальные суды способно действовать быстрее и с меньшими затратами против большого числа преступников, но проводимое ими судопроизводство может показаться упрощенным. К тому же на таких процессах победители судят побежденных, что ставит под угрозу возможность примирения. Массовые суды «гакака» в Руанде, хотя и не отдают судебным фарсом, все же вызывают неловкое чувство. Комиссии по установлению истины и примирению, существовавшие в Южной Африке, лучше справляются с задачей примирения, но мало кто думает, что массовых убийц нужно прощать, даже если кажется, что они раскаиваются.
Как показывают примеры, рассмотренные в книге, маловероятно, что суды остановят радикалов перед совершением преступлений. Страх судебного преследования вряд ли подействовал на идеологически мотивированных лидеров (таких, как Гитлер или Пол Пот) — тогда как лидеры, в большей степени зависящие от стечения обстоятельств, чем от идеологии (такие, как Милошевич или младотурки), чувствуют, что не контролируют свою судьбу и что ставки в игре слишком высоки. Если они проиграют, они все равно погибнут; если они выиграют, риск будущих преследований бледнеет перед их будущим триумфом как спасителей нации. Рядовые исполнители добавляют к этим соображениям резоны обычных уголовников: не пойман — не вор; если я буду орудовать в маске или убью всех свидетелей, мне ничего не угрожает. Изнасилования преследовать легче, поскольку большинство жертв остаются в живых и хорошо помнят насильника. Тем не менее суд в Аруше и суды в Руанде никого не останавливают. Основные исполнители преступления из народа хуту бежали в Конго и с тех пор продолжают творить беспредел уже там. В течение десятилетия работы судов противоборствующие силы в Конго довели до гибели от трех до четырех с половиной миллионов мирных жителей.
Обе указанные цели часто вступают в конфликт друг с другом. Правосудие не должно взирать на политику, но примирение как раз и есть политика. Истинное правосудие предполагает длительные тюремные сроки для тысяч убийц и насильников, а также массовое возвращение собственности и денежные репарации. Идя по этому пути, вряд ли можно достичь примирения — не говоря уже о том, что это невыполнимо. Репарации не выплачивались в Южной Африке, несмотря на соответствующие пункты устава Комиссии по установлению истины и примирению. Выплата их не представляется реальной также после масштабных этнических чисток. В Югославии 100 000 человек живут в чужих домах, и все этнические сообщества сильно обеднели. В этом контексте репарации и возвращение собственности даже не кажутся желательными, потому что попытка провести их в жизнь может привести к новым убийствам. В Руанде репарации неосуществимы из-за бедности страны. С большинства хуту просто нечего взять. Поскольку политические меры, необходимые для достижения примирения, всякий раз зависят от конкретного случая, это означает также, что абсолютных мерок достижимого правосудия не существует.
Правительства США, в свою очередь, выступают против Международного уголовного суда. Они боятся, что американцы могут быть привлечены к ответственности за многочисленные интервенции в мировом масштабе. Безусловно, бомбардировки нейтральной Камбоджи или обращение с пленными в Гуантанамо и в Ираке выглядят как военные преступления, за которые можно привлечь к судебному преследованию. Тем не менее, если мир полагается на Соединенные Штаты как на всемирного шерифа, он должен принять, что шериф иногда вмешивается в происходящее, открывая пальбу. Поскольку такой суд может эффективно действовать только при участии США, поэтому и другим вопросам необходим компромисс. И хотя силы международного вмешательства и уголовные суды пока мало на что способны, при их распространении и превращении в явление повседневной реальности, они могли бы привести к мировому порядку, в большей степени опирающемуся на международное вмешательство. Таким образом, может быть создана геополитическая среда, более благоприятная для «обезвреживания» этнических конфликтов или по меньшей мере перенесения их в зону более умеренных чисток, указанную в таблице 1.1. А пока надо готовиться к худшему.
Эта книга может показаться депрессивной. Я не просто утверждаю, что этнические чистки суть явление современное и представляют собой часть нашей собственной цивилизации, темную сторону демократии. Я пришел также к выводу, что они носят общенародный характер и возникают отнюдь не только в результате действий элит, манипулирующих массами. Однако я не разделяю точки зрения, согласно которой кровавые чистки — неизбежный спутник человеческого бытия или что этничность всегда побеждает другие формы социальной организации, менее чреватые насилием. Этничность вовсе не является (вопреки широко распространенному мнению) изначально более мощной и эффективной мобилизующей силой, чем класс и другие основания коллективного действия. Неверно также, что экстремизм в целом сильнее, чем умеренность. Этнические чистки — лишь результат одной из тенденций развития современных секулярных обществ, вот и все. Темная сторона демократии исторически сопровождает эти общества. Этнические чистки прокатились в прошлом по Северу и сейчас поглощают некоторые части Юга. Но они в обозримом будущем закончатся — как только демократия приобретет прочные институциональные формы, пригодные для управления полиэтническим населением, а особенно населением, расколотым на две этнические общности. Будем надеяться, что эти процессы закончатся в течение XXI века. В настоящий момент мы можем заняться распознанием обстоятельств, в которых возникает опасность этнических чисток, переходящих в массовые убийства. Такое распознание вооружает нас инструментами по поиску путе