К 1914 г. население Османской империи стало более моноэтничным и монорелигиозным, чем в прошлом. В 1820 г. в стране проживало 60 % мусульман, в 1914 г. — уже 80 %. По мере того как империя утрачивала свои владения, укреплялось национальное государство; впервые за всю историю турки составили почти большинство населения, взяв в руки бразды военного и государственного управления. Государство-нация повсюду расценивалось как самый современный и мощный тип государства. Неудивительно, что на этом фоне возник и расцвел турецкий национализм с «камнем за пазухой». Последствия этого процесса могли стать угрожающими для армян. Тем не менее вплоть до 1914 г. среди политических лидеров преобладало имперское, а не националистическое чувство. Национальные меньшинства империи весьма долго жили в атмосфере веротерпимости и пользовались автономией. Все приверженцы «религии священной книги» пользовались правом миллета (в переводе с тюркского это означает «самоуправление, народ, община») под управлением своей церкви. На местном уровне это подкреплялось тайфой, системой прав и привилегий для всех меньшинств. Христианские армяне, греки, болгары, сербы, влахи, евреи знали, что они отличаются от турок, албанцев, арабов, курдов или черкесов (народы ислама). Сознание своей идентичности закладывалось веками совместной жизни, это не было новым конструктом. Каждая этническая община самостоятельно решала все насущные дела, включая юридические и правовые отношения между своими членами. Взамен от них требовалась безусловная лояльность государству — малейшее отступление от этого правила каралось беспощадно. Статус национальных меньшинств был близок к мультикультурализму, лояльность центральной власти вознаграждалась такими правами, которые и не снились тогдашней просвещенной Европе. Это не было «плавильным тиглем», это была имперская форма консоциативного устройства, а сама империя несла в себе культурное ядро, с которым мог слиться каждый, кто почувствовал себя турком-османом. Система не была эгалитарной, формальное равенство среди мусульман скрывало в себе неформальную дискриминацию. Более отсталых курдов и кавказцев допускали к делам государственным и военным, но под верховенством турок. Арабские эмиры и шейхи были полновластными правителями у себя, но не в столице. В государстве доминировала турецкая элита. Они были турками лишь по крови и османскими имперцами по духу. В конце XIX века турецкий национализм ограничивал себя рамками национальной культуры и не ставил под сомнение государственную идентичность Османской империи (Poulton, 1997: гл. 3). Христианские греки и армяне имели сильные экономические позиции и мощных геополитических покровителей. Европейские государства вели торговлю с Азией морским путем, минуя Средний Восток. В результате торговые связи Турции с Востоком, жизненно ей необходимые, пришли в упадок вместе с торговой буржуазией. Торговля все больше и больше ориентировалась на Европу, и эта торговля процветала. Накануне Первой мировой войны 14 % ВНП Турции шли на экспорт главным образом в Европу и Россию. Христианским меньшинствам лучше, чем кому-либо подходила роль посредников в этой торговле, им с легкостью удавалось получать протекционистские тарифы по дипломатическим каналам. Таким способом государства Европы содействовали экономическому усилению христианских диаспор на мусульманском Востоке. Это была обычная практика великих держав того времени: принудить Порту предоставить торговые концессии и даже право экстерриториальности — ненавистные капитуляции. Впрочем, и Турция получала от этого некоторые дивиденды. Французы, британцы, потом и немцы, сцепившиеся друг с другом в межимпериалистической борьбе, старались поддерживать на плаву Османскую империю, чтобы та не упала в объятия России или Австрии. Эта тактика была обоюдоострой. Чтобы обезопасить займы, предоставленные Турции, великие державы оставляли за собой право секвестра около трети налоговых поступлений в стране. Налоги перечислялись непосредственно в Управление Оттоманского государственного долга, подконтрольного европейским странам. Такое налогообложение было разорительным для крестьян, при этом деньги уплывали за пределы страны[33].
Как и в других странах, турецкий национализм родился в среде исламской интеллигенции, влиятельной силы в государстве. По своим умонастроениям они были этатистами, видя в государстве источник силы и экономического развития Турции.
Нельзя сказать, что турецкие армяне занимали некую специализированную этническую нишу в экономике Турции. 70 % из двухмиллионного армянского населения были крестьянами. 80 % всех турок тоже работали в сельском хозяйстве. И те и другие отличались от греков, живших на побережье и объединившихся в торговые и ремесленные общины под контролем Греческой православной церкви. Константинопольский патриарх выступал от имени всех греков. Он проявлял либерализм в общественных и экономических вопросах, оставаясь консерватором в сфере законодательства. Греки выступали за сохранение системы миллета, которая обеспечивала им торговые преференции (и была основой патриаршей власти). Богатые армяне и армянский католикос преследовали схожие с греками интересы, но имели меньшее влияние в своей диаспоре из-за сильного классового расслоения в армянских общинах. Масса армянских крестьян, большинство торговцев и ремесленников из внутренней Анатолии практически не были охвачены системой миллета. Кроме того, между ними, турками и анатолийскими курдами шли бесконечные распри из-за земельной собственности, часто сопровождавшиеся вспышками насилия. Армянский национализм родился в том числе и как попытка решить назревший земельный вопрос. Борьба за землю стала яблоком раздора, экономический конфликт разрастался и приобретал зловещие очертания, усугубляя этнорелигиозные и классовые противоречия. Перед Первой мировой войной экономический фактор главенствовал над этническим (тезис 2). Богатые армяне во всех отношениях стояли выше на иерархической лестнице, чем бедные турки, и при обострении кризиса можно было легко перевести реальные экономические противоречия на язык этнической ненависти. Османская власть основывалась на, обоих принципах стратификации. Отталкиваясь от тезиса 2, можно сказать, что турецкая политика оставалась амбивалентной: религиозно-этнические и классовые отношения были двумя параллельными осями, вдоль которых стратифицировалась общество. Совсем рядом, рукой подать, находилась Российская империя, где национальные противоречия разрешались в революционной, классовой борьбе. Могло ли то же самое произойти и в Османской империи?
Христианские меньшинства в Турции можно было легко ассоциировать с внешней угрозой. Проигрывая долгую борьбу за Балканы, турки обрели горький опыт поражений и предательств со стороны христиан. С опозданием османы поняли, как мало турков осталось на самых уязвимых пограничных территориях: на фракийском юго-востоке Европы и в восточной Анатолии вблизи от России. В связи с этим переселенческая политика Оттоманской империи была возобновлена. С 1911 г. и далее боснийских беженцев начали расселять в Македонии, вытесняя местных христиан (Derogy, 1986: 36). В 1913 г. на пограничье с Балканами разместили турецких беженцев, вывезя оттуда греков. Переселение народов сопровождалось значительным насилием, но, по мнению турок, оно было лишь бледной тенью того насилия, которому до того подверглось исламское население на Балканах.
Геополитическое положение двух христианских общин разнилось. Грекам достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться своей исторической родины. Греция всегда могла защитить своих сыновей дипломатическим путем, опираясь при этом на силу всей Европы, где были государственные деятели, говорившие на классическом греческом! У греков был выбор. Если в Турции их дела обстояли благополучно, они оставались. Если хотели вернуться на родину, достаточно было постучаться в соседнюю дверь. Также не было опасений, что греки попытаются создать свое государство на турецкой территории. И если бы вдруг система миллета перестала существовать, им легко было воссоединиться с исторической родиной на противоположном побережье. И хотя Греция осторожно покусывала Турцию в Эгейском море, о полномасштабном вторжении в Османскую империю и речи идти не могло. Потребовалась Первая мировая война и крах Турции, чтобы Греция начала захватывать турецкую территорию, на что Порта ответила кровавыми репрессиями против османских греков.
Армяне не были так защищены (как и небольшая община христиан-маронитов). Разделенные на две части Османской и Российской империями, армяне не имели своего государства. Любое армянское государство могло родиться лишь в недрах России или Турции. Российские власти часто притесняли армян (что породило первые армянские националистические движения) и подумывали о том, как обратить себе на пользу недовольство армянской диаспоры в Турции. Российская экспансия представляла собой самую страшную угрозу существованию Османской империи. Тактическим приемом в этом противостоянии могло стать создание армянской пятой колоны внутри Турции. Российские правители все чаще стали призывать к защите армянских братьев во Христе. Сан-Стефанский мирный договор 1878 г. вынудил Турцию к территориальным уступкам в восточных анатолийских провинциях. Кроме того, Россия потребовала от Турции обеспечить безопасность армян во все той же восточной Анатолии. Все послевоенные договоры той эпохи непременно включали в себя статью о защите прав христианского населения. «Но почему только христианского?» — задавались вопросом многие турки. Один из армян, выживших после резни, вспоминал предсказания своего дяди о возможных последствиях: «Чем чаще мы будем плакаться в жилетку христианским нациям, тем беспощаднее нас будут резать турки, когда все-таки решатся это сделать» (Kazanjian, 1989: 351). В тяжелые армяно-турецкие отношения были заложены изначально и экономическая, и геополитическая составляющие.
Подозрения турок относительно ненадежности армян были подкреплены, когда некоторые из них подхватили вирус национализм