В настоящее время турецкие власти признают лишь насильственные депортации, а не геноцид и даже не массовые расправы. Талаат решил просветить американского посла Моргентау следующим образом:
Наши претензии к армянам лежат в трех плоскостях. Во-первых, они обогатились за счет турок. Во-вторых, они решили возвыситься над нами и создать собственное государство. В-третьих, они открыто поддержали наших врагов. Они помогали русским на Кавказе, и мы потерпели там поражение во многом из-за их действий. Вот почему мы твердо решили нейтрализовать их до окончания войны.
Моргентау обратил его внимание на катастрофические экономические последствия депортаций. Талаат быстро нашелся с ответом:
Мы не думаем о потерях в торговле… Нам это безразлично… В Анатолии не останется ни одного армянина. Пусть они живут в пустыне и нигде больше.
Конечно, обобранные до нитки женщины и дети не могли выжить в пустыне. Талаат объяснил немецкому журналисту, почему репрессии должны распространяться на весь армянский народ.
Нас винят за то, что мы не делаем различий между виновными и безвинными; но это совершенно невозможно сделать, потому что тот, кто невиновен сегодня, может стать предателем завтра… Наши действия обусловлены исторической и национальной необходимостью. Спасение Турции есть высший императив, и он перевешивает все остальное.
Талаат признал, что депортации были направлены против не только реально существующей, но и против потенциальной угрозы. Турки наносили превентивный удар и оправдывали его исторической необходимостью. Та же логика, как мы вскоре узнаем, была и у Гиммлера. Энвер-паша был столь же откровенен с Моргентау:
Главная проблема с армянами — это то, что все они сепаратисты… Мы знаем, как они вели себя во время наших революций, и мы им не доверяем. Поэтому мы и разработали план расселения армян, чтобы они нам больше не смогли вредить… Сейчас экономические соображения нам не важны. Единственное, что для нас важно, — это победа. Вот что живет в нашем сердце. Если мы выиграем, то все будет хорошо, а если все потеряем, то это будет катастрофа. Мы в отчаянной ситуации, я признаю это, и мы сражаемся, как отчаявшиеся люди.
Моргентау дал ему шанс снять с себя часть вины. Посол сказал, что, по его ощущению, ретивые исполнители перестарались и сделали много больше, чем требовал от них Комитет. Эти слова возмутили Энвера:
Вы глубоко заблуждаетесь. Мы полностью контролируем нашу страну. У меня нет ни малейшего желания перекладывать ответственность на наших подчиненных. Я лично отвечаю за все, что происходит в государстве. Депортации — это решение правительства (Morgenthau, 1918: 336–338, 347–552; ср. Bryce, 1972: 633, 636).
Депортации были ширмой, за которой разыгрывался куда более кровавый спектакль. Для победы в войне годились все средства. Мораль и экономика могли катиться к черту.
Для турок в роли угнетенной, униженной жертвы перед лицом завоевателей депортации могли показаться разумным решением. Отправить армян туда, где они не смогут снюхаться с врагом и где не надо будет держать войска, чтобы за ними присматривать, — что может быть лучше? Принудительные переселения были османской традицией; они стали частью военной стратегии в XX веке. Нам доподлинно неизвестно, как и когда разрабатывался план депортаций, мы также не знаем, когда именно ему на смену пришла политика массового уничтожения. Многие сходятся на том, что решение о геноциде все-таки было принято официально. Он не проводился с немецкой методичностью, как геноцид в годы нацизма. В Турции много было по-другому. Как мы уже знаем, сочувствующие пытались задержать этот процесс и даже спасти армян, предложив им обращение в ислам. Во многих местах щадили армян протестантского или католического вероисповедания, но не всех и не всегда (на адептов Армянской апостольской церкви это вообще не распространялось; см. подробное описание в: Barton, 1998; Bryce, 1972). И все же нескончаемые колонны армян, которых гнали в одном направлении, две «фазы» депортаций, растянувшихся от апреля до сентября, — все это говорит о едином, четком плане, который последовательно выполнялся.
ТУРЕЦКИЕ ЭЛИТЫ: ЧЬЯ ВИНА?
Мы можем назвать четыре главных государственных учреждения (во многом взаимосвязанных), осуществивших геноцид. Мы можем назвать поименно некоторых исполнителей, хотя их мотивация остается не всегда объяснимой.
Министерские элиты
Геноцид был организован государством, решения принимались на самом высоком правительственном уровне и проводились в жизнь гражданскими государственными учреждениями. В этом участвовала не вся государственная администрация, но ее главный эшелон. Турция была традиционной империей с отсталой экономикой. Бюрократическая гражданская система, охватывающая всю страну — образование, здравоохранение, транспорт, — была малоразвитой. Тяжеловесами внутренней политики были Министерство внутренних дел и военное министерство. Министерство внутренних дел распоряжалось внутренними войсками и жандармскими силами. Военное министерство командовало армией, сражавшейся на четырех фронтах почти по всему периметру турецкой границы. Армейские части беспрестанно передислоцировались через всю страну от Дарданелл до Кавказа, от Месопотамии до Сирии и вносили свою кровавую лепту в истребление людей. Два министерства несли ответственность за систему коммуникаций по всей стране: Министерство связи и Министерство путей сообщений.
Режим младотурков опирался на два ведомства, и именно они были основой их политического могущества. Триумвиры контролировали Министерство внутренних дел, военное министерство и Министерство военно-морского флота (Джемаль-паша был морским министром, в довесок еще и губернатором и командующим сирийским корпусом). МВД и Министерство обороны координировали геноцид. Приказы, исходившие от Талаата и его Министерства внутренних дел, были куда весомее, чем распоряжения и циркуляры правительства (Kaiser, 2000b). И хотя Специальная организация была достаточна независимой в проведении карательных операций, она все же подчинялась приказам МВД. Телеграф был очень эффективным средством координации действий. Все мэры и губернаторы, причастные к геноциду, регулярно получали приказы по телеграфу из Константинополя. Чиновники очень рано поняли, к чему готовят страну. Американская миссионерка Стелла Луридж в апреле-мае 1915 г. беседовала с чиновниками в Цезарии. Они с ужасом говорили ей об одном и том же: «не останется в живых ни одного армянина», «что-то страшное должно произойти с нашими школьниками и школьницами», «у армян не осталось надежды», что все они срочно должны принять ислам, если им дорога жизнь (Barton, 1998: 116; ср. Bryce, 1972). Очевидно, что и на ранней стадии правительство координировало все действия. Два параллельных департамента тоже делали свое дело. Департамент по депортациям с центром в Алеппо руководил высылкой армян на юг. Департамент организационно входил в Министерство внутренних дел, которое возглавлял генерал Шукру, видный член партии «Единение и прогресс» и Специальных сил. У этого человека были и высокие властные полномочия и радикальный фанатизм. Директорат по расселению племен, и иммигрантов, структура все того же МВД, накопил немалый опыт разработки планов переселений в предыдущие два года. Директорат проводил инвентаризацию, складировал и продавал конфискованную собственность армян и обустраивал на новых местах мусульманских переселенцев. Эта организация была любима в народе — конфискованную армянскую собственность и торговые фирмы продавали всем желающим по бросовой цене. Немусульмане такого счастья были лишены (Kaiser, 2000b). Идеологическое прикрытие обеспечивал якобы безобидный Переселенческий департамент, узаконивавший все эти беззакония.
Связь младотурков с этими государственными ведомствами становилась все прочнее. После 1918 г. начались первые судебные расследования военных преступлений, в том числе и преступлений гражданских служащих. Общественные симпатии были на их стороне. Общество горой встало и за военное министерство, и за Министерство внутренних дел и полевую жандармерию. Чистки 1913 г. сцементировали государственный аппарат на всех уровнях, и это стало предпосылкой геноцида — пусть даже и непреднамеренного. Государство стало партократическим; армией командовали офицеры-иттихадисты. Лишь немногие государственные служащие и военные входили в партию «Иттихад» — страна была большой, а партия немногочисленной. Но, по свидетельствам, очевидцев именно радикальные иттихадисты выполняли главную палаческую работу. А значит, необходимо выяснить, кем были эти люди, военными или гражданскими.
Фракционная борьба в государственном аппарате
Радикальная элита не нуждается в активной поддержке всего гражданского общества. Партия «Единение и прогресс» в военное время получила возможность нейтрализовать ненадежных функционеров в обход законной административной процедуры. Приказ о депортациях был проведен через кабинет министров, минуя парламент и публичные слушания. Инакомыслящие были и на самом высоком правительственном уровне, хотя источники и не сходятся в том, кто был главным противником репрессий. Трампенер (Trumpener, 1968) считает, что таковым был главный министр двора великий визирь Саид Халим (и его сторонники). Царедворец был слишком влиятелен, чтобы с ним можно было легко разделаться, но в октябре 1915 г. его сместили с поста в Министерстве иностранных дел. Ему на смену, пишет Трампенер, пришел более лояльный министр юстиции Халиль-бей. Образование он получил в Париже, младотурком стал в 1908 г. Однако у посла Моргентау совсем иная точка зрения — он считает, что именно Халим был радикалом, а Халиль в одном разговоре сказал ему следующее: «Я считаю, что правительство допустило серьезные ошибки в отношении армян» (добавив при этом, что никогда не рискнет сказать это публично). Влиятельный государственный клирик Шейх-уль-Ислам-Хайри в мае 1916 был смещен с поста главы Исламского фонда благочестия, на котором его заменил известный радикал Муса Кязим (www. armenian-genocide.org/chronology/1916). Кабинет министров становился все более декоративным учреждением, так как все чаще прямые распоряжения отдавал Центральный комитет «Иттихада».
В мае 1916 г. в верховном триумвирате независимую позицию занял Джемаль-паша. В мемуарах он пишет, что всячески противился переселению армян из прифронтовых районов во внутреннюю Анатолию. Депортация армян на юг, утверждал он, лишь осложнит течение боевых действий. Джемаль утверждает, что к его голосу не прислушались, и депортации были осуществлены по гражданским каналам, где он не имел никакого влияния. Еще он заявляет о том, что спас 150 тысяч депортированных на юг, вернув их в Бейрут и Алеппо (Djemal Pasha, 1922: 277–279). Есть мнения, что Джемаль действительно спасал богатых армян (за взятку), подключая их к работе на оборонную промышленность, и что он призвал всех армян Сирии принять ислам. В мемуарах черкесского офицера Хассана Амджи говорится, что Джемаль летом 1916 г. был вполне умеренным политиком. Кеворкян считает, что к этому его толкал не гуманизм, а политические соображения. Армяне могли стать полезными посредниками в будущем сближении с Россией. Джемаль как главнокомандующий и губернатор Сирии и Палестины был почти безраздельным хозяином в своей вотчине. Он мог бы пойти и на мир с русскими, если бы те помогли ему стать султаном (Hartunian, 1986: 115, 358–361; Kévorkian, 1998: 53–59, 228–237; MacFie, 1998: 137–139; Morgenthau, 1918: 174; Trumpener, 1968: 124–125, 230–231, 247). Но все это никак не согласуется с жесткой политикой Джемаля по отношению к арабским националистам и беспощадным обращением с евреями Палестины. Под давлением германского и американского послов партия отстранила твердокаменного Джемаля с поста губернатора Яффы за попытки депортировать всех евреев, которые не были подданными Османского государства. Джемаль извернулся и на этот раз. В свой аппарат он ввел человека, чтобы тот продолжал его дело. Одному из сионистских лидеров губернатор однажды сказал: «Мы, младотурки, считаем, что все евреи заслуживают петли, но я устал от виселиц. Мы рассеем вас по всей Турции и не позволим вам сбиваться в кучу нигде». Он выслал на север 9 тысяч евреев из Тель-Авива и Яффы. Многие погибли на этапе. То же самое он хотел провернуть и с жителями Иерусалима, но Стамбул успел его остановить (опять-таки по настоянию немецкого посольства). Наступление британцев в 1917 г. спасло палестинских евреев от худшей участи (Karsh & Karsh, 1999: 166–170). Джемаля трудно отнести к умеренным, но независимую от соратников точку зрения он высказывал достаточно часто.
На нижних этажах партийной иерархии тоже были разброд и шатание. Моргентау утверждает, что реальная власть партии «Единение и прогресс» в империи была «весьма шаткой» (Morgenthau, 1918: 227). Ахмед Эмин Ялман (Yalman, 1972: 326–332) отмечает, что «большинство администраторов западных провинций» не желали проводить депортации. В частности, он упоминает губернатора Смирны Рахми-бея, который не позволил вывезти ни одного армянина из этой провинции, а другой губернатор «подписал бумагу» и ровным счетом ничего не сделал, чтобы директива была выполнена. Берктай сообщает, что «губернаторы и командующие» выдали ордер на арест Бахаиттина Шакира, известного организатора депортаций {Radikal, 9 окт. 2000). Западные консулы и миссионеры, которые находились в постоянном контакте с местными чиновниками, находили среди них и умеренных, и сторонников жесткой линии. Высшие руководители в таких городах и провинциях, как Харпут, Бурса, Урфа, Мараш, Зейтун и Айнтап, славились своей жестокостью, в то время как в Трапезунде, Адане и Конье шла постоянная борьба между либералами и радикалами (Bryce, 1972).
Администраторы-уклонисты быстро расставались со своими постами. Конфликт обычно заканчивался тем, что Министерство внутренних дел избавлялось от вольнодумца и присылало на его место истинного сатрапа. Но и это не всегда срабатывало. Стражи порядка часто ошибались в оценке нового назначенца, да и сам ужас депортаций мог подавить психику любого свежего человека. В этом случае «слабака» заменяли на твердокаменного патриота (и уж на сей раз не ошибались, пропустив новую кандидатуру через частое сито согласований). Геноцид не отменялся, но иногда его можно было притормозить. Губернаторы и мэры были отстранены в Ангоре (нынешней Анкаре — вместе с шефом полиции), Диярбакыре, Ване, Эвереке, Трапезунде, Мерсине, Конье, Тарсусе, Мескине, Марате, Себхе, Дейр-эз-Зоре, Рас-аль-Айне. В Алеппо и Иозгате назначения проводились дважды. Возможно были и другие перемещения в менее известных населенных пунктах.
Кадровые перестановки коснулись более трети высших должностных лиц в тех районах, где массово убивали армян. Там, где армян просто депортировали, чиновникам было проще закрыть глаза и снять с себя ответственность за все происходящее. В Йозгате Джемаль-бей стал вторым губернатором, который запретил расстрелы. Турецкий очевидец описывает, как Джемаль с горьким сарказмом сказал: «Я никогда не позволю своим жандармам казнить депортируемых, я лучше выпущу из тюрем всех приговоренных и отдам им армян на растерзание, а через четыре дня жандармы отловят этих уголовников, и я повешу их». Однако местное отделение партии «Единение и прогресс» вкупе с эмиссаром Министерства внутренних дел добилось того, чтобы губернатора сместили, а на его место прислали более сговорчивого градоначальника. При назначениях на ответственные посты Константинополь учитывал степень лояльности претендентов, их родственные узы и связи в высших кругах. Только в Марате и отдаленном Мосуле умеренным губернаторам удалось усидеть в креслах в течение всего этого периода. Но сил либеральных правителей хватало только на то, чтобы затормозить, а не остановить каток репрессий: в этих городах с армянами разделались столь же беспощадно[45].
У «Иттихада» были и другие средства контроля. Консулы, миссионеры, британские представители рассказывали, что вся страна была оплетена сетью «делегатов» партии. Эти эмиссары держали в ежовых рукавицах местных администраторов. Сам доктор Шакир отправился в Диярбакыр и Эрзерум, чтобы навести там порядок. Ему сопутствовал Джемаль-эфенди, «ослепленный ненавистью фанатик». В Дейр-эз-Зоре либеральный губернатор Али Суад отказался посылать отчеты в Отдел депортаций Алеппо и в Константинополь. После того, как город навестили инкогнито три делегата «Иттихада», губернатор был перемещен в Багдад, откуда и были высланы армяне, о которых он так заботился в Дейр-эз-Зоре! На его место назначили Салиха Зеки, известного своей беспощадностью вице-губернатора Эверека. Карьера делалась на крови. В городе Рас-аль-Айне вицегубернатор, «бешеный» Керим-рефи, турецкий беженец из Европы, вырезал армян, в том числе и с помощью уголовного элемента, прежде всего черкесов. В Хаджинс судья Военного трибунала Алай-бей решительно взял дело в свои руки. Иностранным представителям он вежливо, но твердо сообщил, что прибыл «для осуществления необходимых акций турецкого правительства против армянских националистов». Две недели эмиссар Стамбула организовывал депортации, после чего уехал, поручив продолжение этого дела надежным чиновникам из местной администрации (Bryce, 1972: 236, 492–494).
Делегаты центра действовали из идеологических побуждений, при этом они обогащались на грабежах армян и делали стремительную карьеру. Правоверный иттихадист был направлен в Ангору для ревизии деятельности излишне мягкого губернатора. Вскоре он заменил его на губернаторском посту, взяв в оборот и местных чиновников и имамов. Градоначальник прославился тем, что заставил клириков призывать в проповедях «освободить город от армянских паразитов». Такие же воззвания расклеивались на перекрестках и на мечетях. Тахир Джевдет, шурин Энвера-паши, был инициатором зверств в Ване. С той же целью его назначили генерал-губернатором Аданы. Али Муниф-бей был доверенным лицом Стамбула при проведении депортаций в Адане и Йозгате. В Йозгате первые два губернатора всячески уклонялись от исполнения распоряжений центра. Немецкие союзники настаивали на более человечном отношении к армянам в провинции Адана. Али Муниф-бей сумел убедить немцев в том, что он является сторонником «упорядоченных депортаций», что он хочет обуздать неистового Исмаила Сафа, местного лидера партии «Единение и прогресс» (Kaiser, 2000а).
Город Алеппо отличался тем, что там было немного армян, зато именно там находился пересыльный пункт для депортированных и Главный департамент по делам депортаций. Его глава Шукру-бей и заместитель Нури-бей выиграли борьбу с двумя губернаторами, оттеснив их от реальной власти и добившись для себя исключительных полномочий во всей провинции (Bryce, 1972: 469). Зато третий губернатор Бекир Сами-бей не подкачал. Он был ярый иттихадист и родственник самого Талаата. Утверждается, что он лично участвовал в кровавых расправах. Нури-бей рьяно выполнял свои обязанности. 10 января 1916 г. он телеграфировал в Константинополь:
Установлено, что не более 10 % депортированных армян добрались до пункта назначения. Остальные погибли в пути от болезней, голода и других естественных причин. Я собираюсь столь же сурово обращаться и с выжившими; пусть и их постигнет та же судьба.
У этих двух был и помощник — Эссад-Бей, заместитель начальника разведки секретного «Директората общественной безопасности». Он отвечал за Специальные силы. Карательные войска, которые провели операцию по уничтожению армянских служащих на Багдадской железной дороге, тоже находились в ведении местных функционеров «Иттихада» (Andonian, 1920: 116–117; Kaiser, 1999b: 91, 102; Kaiser, 2000a). В британских досье, собранных на турецких военных преступников, перечисляются десятки случаев, когда депортации проводили местные партийные активисты[46].
Многие чиновники усердствовали, попав в аппарат благодаря семейным и дружеским связям. У них была и еще одна мотивация — карьерный рост (Bryce, 1972: 23). У других была мечта вскарабкаться повыше, чтобы реабилитировать себя за свое диссидентское прошлое. Хилми Абдул Кадыр в 1914 г. был полковником в отставке. Беда его была в том, что раньше он отирался рядом с султанским двором и османскими либералами, выступая против партии «Иттихад». В 1914 г. он нашел себе теплое местечко инженера в дальнем городке Мосул. Полковник был родом из города Кастамони, еще одного оплота иттихадистов. Хилми лично знал своего земляка министра образования Шукри-бея. Поручившись за своего земляка, «Шуки» взял его под свое покровительство и рекомендовал товарища членам комитета «Иттихада». «Получив индульгенцию за былые грехи, поклявшись в верности делу “Иттихада”, этот человек с особой жестокостью и бесчестностью делал, все, что от него требовалось», — свидетельствует современник.
Экс-полковник стал организатором убийств тысяч депортированных армян в Мосуле. Он сколотил себе состояние, грабя армян, он насиловал их девушек и юношей (Bryce, 1972: 95; Yeghiayan, 1991: 251–257). Он был готов на любую подлость не во имя идеи, а ради карьеры. В Адапазаре был похожий персонаж. Мэр и начальник полиции были вполне здравомыслящими людьми, но их подмял под себя человек по кличке Зверь, он был не из местных и, возможно, был эмиссаром партии. Ранее он сидел в тюрьме по политическим обвинениям, был выпущен и «в благодарность за прощение стал творить ужасные дела». «Он глумился над армянами, говоря им “А мне на вашего мэра плевать. Мэр считает, что вы хорошие парни, только он сам нехорош. У меня приказы от Талаат-бея”» (Bryce, 1972:105). Таких неофитов у режима хватало, и всегда было кем заменить несговорчивых мэров и губернаторов. Кузница кадров неустанно ковала радикалов, связанных между собой семейственными и служебными узами.
Провинциальные губернаторы крепко сидели на своих местах, и испугать их было непросто. Их подчиненные не часто отваживались на прямое противостояние. Они предпочитали компромиссы по принципу «как все, так и я». Жена деревенского старосты рассказывала соседкам, «как горько плакала она над судьбою бедных армян, и при этом просила мужа ни во что не вмешиваться». Несогласных было много, но все они склоняли голову перед верховной властью. Консул Дэвис вспоминает, что губернатор Мамурета Уль-Азиз разрешил армянам переправиться через границу в Россию. Но потом он делал все, что от него требовали, говоря: «Я обязан исполнять эти приказы» (U.S. Documents, 1995: III: 45–46). Один из руководителей высказался так: «Мы живем в XX веке, когда сила важнее принципов и морали» (Davidson, 1985: 177). Последним оплотом гуманности была столица. Либералы, сохранившие некоторые посты, иногда вставляли палки в колеса беспощадной государственной машины (Bryce, 1972: 353, 362, 376, 442). Но в основе своей оппозиционеры были разгромлены во время чисток 1913 г., они не имели серьезной организации и не могли изменить политику Талаата. Они страшились репрессий, неминуемых в случае открытого неповиновения, а военная цензура пресекала попытки несогласных войти в контакт и объединиться. Американский миссионер уверяет, что сотни людей по всей Турции томились в тюрьмах по обвинению в неблагонадежности (Barton, 1998:191). Большинство государственных деятелей не отличаются мужеством, как и мы с вами. Трусость и карьеризм делали людей пособниками преступлений. В угаре военного патриотизма могло происходить все что угодно. Миссионер Харриет Фишер пишет о своем разговоре в мае 1917 г. с известной активисткой «Иттихада» Халид Эдип. Обе женщины пытались как-то облегчить участь армян. Халид была истинной патриоткой и сказала примерно следующее:
«Никто не может любить родину больше, чем я. И никто не проклинает ее больше чем я… Кровавая печать зверств навсегда останется на моем народе». Когда я спросила ее, долго ли будут лидеры страны истреблять свой народ с такой жестокостью, она ответила: «Да, то, что они сделали, они и будут делать впредь. Ведь еще не все кончено»… И еще она добавила: «А некоторые не обагрили руки в крови, они побрезговали, но теперь у них нет власти. И еще нас поставили перед выбором. Идет война. Со всех сторон враги. Если нация расколется, мы пропали. А поэтому — или мы, или армяне» (Barton, 1998: 164).
Партократическое государство сумело опереться на единство нации, честолюбие функционеров и патриотический подъем. Геноцид XX столетия шел по тому же проторенному пути. Несмотря на горстку инакомыслящих, радикальный «Иттихад» был централизованной пирамидальной структурой и все больше подчинял себе страну через подконтрольные партии органы власти. Турция не была государством, ведущим целенаправленный геноцид. Но радикальное ядро, опираясь на гражданскую и партийную власть, достигало своих целей. Чтобы осуществить геноцид, не нужна коллективная воля нации.
Разногласия в армии
В 1913 г. чистки в армии выдвинули на первые роли радикалов. Теперь радикальные офицеры отдавали приказы от имени законного гражданского правительства. Война узаконила многие беззакония. Превратности военного времени — военно-полевые суды, линия фронта, проходившая в районах расселения армян, необходимость убивать врагов — в этих условиях радикальная часть армии могла участвовать в массовых убийствах, не вызывая отторжения своих собратьев по оружию. Солдаты одними из первых приняли участие в резне армян в Киликии и в прифронтовой зоне с Россией. То же самое, но более хаотично происходило на Багдадской железной дороге. Армия несла с собою верную смерть, ведь у нее было, чем убивать. Но не армейцы стали главными виновниками геноцида. Лишь небольшая часть офицеров или солдат была к этому причастна. На их совести несколько тысяч жизней, но не более. Де Ногалес возлагает вину на вполне определенную прослойку. Он противопоставляет кадровых турецких офицеров, к которым испытывает глубокое уважение, другим офицерам, развращенным карьерными амбициями и политическими связями. Он сравнивает «профессионального солдата» (как он сам), соблюдающего некоторые правила войны, с «политическим солдатом», который никаких правил не соблюдает. Де Ногалес утверждает, что войска, задействованные в кровавых репрессиях, находились под началом «политических солдат». И что это была за армия? Иррегулярные войска, в основном курды, а также и полевая жандармерия. Ядром исполнителей геноцида были политические солдаты. (Этот термин охотно повторяли потом и нацисты.) Среди военных было немного активистов «Иттихада», за исключением высшего эшелона. Но много и не требовалось. Большинство солдат прошли через войну, не запятнав себя убийствами мирных жителей, как, вероятно, и генерал Мустафа Кемаль (впоследствии «отец всех тюрков» — Ататюрк). С партией «Иттихад» у него были весьма прохладные отношения. Как и большинство офицеров, он тянул армейскую лямку и публично никак не высказывался о депортациях. Другие офицеры, как и гражданские чиновники, были связаны с политикой и имели родственников в высших кругах (генерал-каратель Халиль был дядей Энвера). Третьим офицерам по роду службы приходилось проливать кровь не по армейскому уставу: организация партизанских отрядов, карательные экспедиции на Балканах, командование штрафными ротами (в штрафных войсках служило 4000 уголовников, выпущенных из тюрем, — см. Dadrian, 1994Ь: 97-8). Эти военные, прошедшие огонь и воду, составили костяк Специальных сил, о которых речь пойдет впереди.
Это была дисциплинированная армия. Все иностранцы отдавали должное храбрости и неукоснительному подчинению приказам турецкого солдата. Мы не знаем ни одной части, которая массово не подчинилась бы приказу. Дисциплина рядового состава поддерживалась суровыми наказаниями, в особенности за неповиновение и измену. Если бы солдаты отказались выполнять приказы о депортации, их бы расстреляли. Выжившие армяне рассказывали, что солдаты иногда им помогали, но делали это тайно. Вряд ли бы за неповиновение расстреливали офицеров, но крах карьеры тоже достаточно суровое наказание. Два офицера высокого ранга в составе армейской группировки на Востоке отказались выполнить приказ на уничтожение. Один из них сказал, что армян просто надо переселить и перемешать с другим населением.
С офицерами было трудно иметь дело. Некоторые сами подавали в отставку, другие занимали выжидательную позицию, но остальные сопротивлялись геноциду, как могли. Некоторые офицеры отдали под трибунал убийц, и те были расстреляны. Один отчаявшийся майор застрелился, оставив записку: «Мне стыдно быть турком». Режим тщательно отбирал исполнителей особо кровавых миссий, члены партии делали стремительную карьеру, и только им доверяли особо важные депортации. На второй фазе геноцида офицерство столкнулось с дилеммой: поголовное уничтожение армян или сохранение их как рабочей силы. Армяне были замечательными портными, они шили военную форму, тачали сапоги, работали в госпиталях, строили шоссе, железные дороги, туннели. Офицеры Джемаля-паши и генерала Халиб-бея не давали в обиду полезных армян (Bryce, 1972: 242; Dadrian, 1994b: 95–96; Kévorkian, 1998: 151, 191, 228–237; Yalman, 1970: 326–332; Yeghiayan, 1991: 258, 279). Хотя армия в целом не противодействовала геноциду, самих армейцев невозможно было превратить в профессиональных палачей. Режим хорошо понимал (как потом понимал и Гитлер), что в этом смысле на профессионалов войны положиться нельзя и надо изыскивать другие возможности.
Иррегулярные убийцы
Главные палачи, занимавшиеся убийствами беззащитных мужчин, вырезавших подчистую маршевые колонны женщин, детей, стариков, к регулярной армии не относились. Их было 20–30 тысяч человек, и назывались они Тешкилят-и-Махсуса (Специальная организация).
Эти специальные войска в нашей книге выступают как единственные в своем роде. Они не были партийными охранными отрядами, как боевики СА в нацистской Германии, они не были похожи на «Интерахамве» в Руанде, их нельзя назвать вымуштрованной и организованной элитой СС. Их предтечами были фидаины партии «Единение и прогресс» в 1907–1911 гг., о них мы рассказали в предыдущей главе. Изначально они были армией внутри армии, подчинялись Энверу-паше и использовались для диверсионно-партизанских операций. Эти войска были реорганизованы в 1913–1914 гг., получили имя Тешкилят-и-Махсуса и были подчинены Директорату общественной безопасности, тайной организации внутри Министерства внутренних дел. В эту организацию входили только члены партии, и у них был собственный бюджет. Ни кабинет министров, ни другие государственные организации не имели над ними контроля. В 1913 г. рыцари плаща и кинжала были самым радикальным крылом партии «Единение и прогресс».
У этой организации было две главные функции. Первая — ведение скрытных, но вполне законных боевых действий. Вторая — война тайная и абсолютно беззаконная. Вначале спецвойска вели партизанскую войну в тылу у противника. Это началось в 1907 г. на Балканах и продолжалось семь лет с перерывами. В 1911 г. они прекрасно зарекомендовали себя в Северной Африке в войне с итальянцами. В 1914 г., используя тактику партизанской войны, элитные подразделения должны были поддержать мусульманское восстание в Аравии и в России. На Аравийском полуострове они должны были действовать по образу и подобию Лоуренса Аравийского. И Лоуренс, и турецкие специальные силы пытались привлечь на свою сторону племенных вождей через подкуп, поставки оружия и щедрые обещания подарить им свободу. Благо приобретенным союзникам великодушно прощали их методы войны. Это была грязная война, но до этнических чисток и массовых убийств дело все же не доходило. Специальные силы вербовали бывших офицеров, авантюристов и всяческих ловцов удачи. Почти все они были турками. Старшими командирами были офицеры-иттихадисты. Элитные войска рекрутировались за счет патриотически настроенных добровольцев, романтиков, жаждущих приключений, и тех, кто стремился быстро сделать карьеру, — примерно таким же образом формировались спецвойска и в других странах. К 1914 г. спецотряды насчитывали много опытных бойцов, хлебнувших крови в других грязных войнах (Stoddart, 1964).
Показать свои когти России они не успели и даже не перешли границу, потому что армия Энвера-паши была разгромлена русскими. Вместо этого у них нашлось дело в самой Турции. Это была тайная, предательская война против македонцев и греков. В 1913–1914 гг. христианские поселения выжигались дотла под предлогом борьбы с ненадежными этническими меньшинствами. В 1914 г. Специальные войска с одобрения официальной власти проводили массовые репрессии и депортации в сионистских общинах Палестины (Aaronsohn, 1917: 47–56). На следующий год они обрушили удар на куда более многочисленных армян за якобы саботаж и измену в пользу русских. Немецкий офицер связи полковник Штанге откровенно пишет: «При депортации армян военные соображения были вторичными… русского вторжения не ждали… общее положение и опасение мятежей были достаточными поводами для принятия решений». Действия Специальных войск формально контролировались «Иттихадом», правительство всячески открещивалось от происходящего, но на самом деле каратели получили карт-бланш от верховной власти. Специальные войска уничтожили наибольшее количество армян при этом с «патологической жестокостью», как утверждает Штанге. По мере того как рос размах операций, все больше иттихадистов получали офицерские назначения в этих войсках (Dadrian, 1993: 68; 1994b: 110–111; 1996: 43–49).
В британских послевоенных архивах можно узнать кое-что о судьбах и послужных списках некоторых офицеров. Халиль-Бей (впоследствии — паша) всю свою карьеру сделал в Специальных силах. Он было плохо образован, но дослужился до капрала в карательно-диверсионной группе на Балканах. В 1915 он был командующим Специальными силами в Персии, уничтожая мирное население. Турецкие коммандос, действовавшие в провинции Иозгат, вели, если так можно выразиться, семейный бизнес. Четверо их командиров были братьями. Два брата когда-то были сапожниками и торговали обувью, двое других отличались бандитскими наклонностями, один даже отсидел в тюрьме за убийство. Два брата-торговца поспешили вступить в 1908 г. в партию «Единение и прогресс», оба из низов, и на высокие партийные должности им не приходилось рассчитывать. Два брата страшно завидовали местным армянским богатеям — «национальной буржуазии». Когда партийный комитет снял с должности умеренного губернатора Иозгата, четырех братьев признали вполне достойными возглавить местные Специальные силы, двух — для грабежей и конфискаций, двух — для убийств. Получив инструктаж от высших партийных бонз, братья убили 8 тысяч из десяти тысяч местных армян и распорядились их собственностью в свою пользу. Менее вульгарной мотивацией руководствовался Ходжа Илиас, партийный эмиссар в Марате. Этот идеолог закончил медресе и писал уничтожающие памфлеты о христианах. Он заслужил скандальную славу как насильник христианских девушек, но плотские грехи ему прощались за талант пропагандиста — Ходжа призывал к джихаду (священной войне). С благословения местной партийной верхушки он руководил отрядами курдов и вырезал население по всему юго-востоку (Yeghiayan, 1991: 325–327, 342–356, 387–390).
Рядовой состав был иным. В Специальные силы входили и жандармы, но коль скоро многих жандармов призвали в армию, на службу часто брали ограниченно годных. Спецвойска усиливались иррегулярными формированиями двух типов. За ними с обеих сторон закрепилось название cetes (бандиты, головорезы). Одно из них было укомплектовано преступниками. Приказы, судебные архивы, доклады Штанге, воспоминания выживших очевидцев неопровержимо доказывают, что в эти подразделения набирали уголовников, получивших амнистию в обмен на кровавую работу, для которой они и были предназначены. Тюремные камеры опустели — бандиты стали солдатами. Не все они знали, какого рода задания им придется выполнять, но и отказываться от службы им было не с руки — за это им дарили свободу, в том числе и свободу грабить и мародерствовать. Грабежи были делом полулегальным, но в некоторых случаях каратели имели официальное право присваивать себе половину собственности депортируемых армян. Бандитские отряды второго типа были сформированы на племенной основе, ими командовали курдские, чеченские и черкесские вожди. Офицеры Специальных сил даже хотели поставить их на денежное довольствие, но полевые командиры вполне были довольны возможностью грабежа. Курдские племенные отряды вели резню в некоторых восточных районах, чеченцы свирепствовали на юге, черкесы и там, и тут. Вооруженные банды редко участвовали в организации депортаций, их стихией были набеги на колоны переселенцев и резня в армянских деревнях. В Харпуте, пишет консул Дэвис, бесчинствовали жандармы и уголовники, а не курды. А в самом Курдистане — наоборот (Davies, 1989: 156; Kévorkian, 1998; U.S. Documents, 1994: 143–152).
Остается добавить, что все каратели были мужчинами, причем мужчинами среднего и пожилого возраста — молодых забрали в армию. В этом главное отличие турецких парамилитарных сил от других, описанных в этой книге.
Женщин, среди них не было — в исламском обществе женщин не допускают к оружию.
Немногие курды и другие боевики руководствовались идейными соображениями. Естественно, что курды и вооруженные уголовники не испытывали симпатий к привилегированным армянам, точно так же как и кавказцы не щадили христиан, которые выселили их из России. Те же черкесы могли ненавидеть и русских, лишивших их родины. Родоплеменная месть разрушала моральные табу и оправдывала убийства беззащитных людей. Истребительная война была способом обогащения, но и тут были подводные камни. Военная добыча — дело полезное, но в интересах ли племени служить туркам или Антанте или сохранять нейтралитет? Психологии преступника и воина-кочевника свойственна страсть к убийству. Выжившие свидетели вспоминали, что резню и изнасилования они творили с явным наслаждением. Пытки и убийства осуществлялись с дикарской изощренностью. Палачи явно гордились своей квалификацией. Это были солдаты-садисты.
Обычные турки
До какой степени обычные турки были вовлечены в геноцид, одобряли ли они его, какими были их мотивации? Трудно ответить на эти вопросы, потому что наши основные источники — выжившие армяне, миссионеры в армянских общинах нечасто беседовали с турками на эти темы. Они вспоминают враждебные толпы людей, выходящих из мечетей, турецких крестьян, молчаливо наблюдавших, как гонят по трактам депортируемых армян. Свидетельств простых турок у нас практически нет. Я не согласен с Дадряном (Dadrian, 1996: 121–127) и его упрощенной националистической теорией. Историк утверждает, что традиционная воинственность турок вкупе с нетерпимостью ислама заложили культурный антагонизм между этническими сообществами и привели к массовым убийствам христиан. Но не ислам и не турецкая армия были главными виновниками геноцида. И ни один народ мира не имеет ментального кода убийцы.
Тем не менее некоторые самые общие умозаключения мы вправе сделать. Поскольку именно центральная власть была организатором всего процесса геноцида, широкие массы были в меньшей степени вовлечены в эти события, чем в традиционные погромы времен Оттоманской империи. От крестьян и горожан многого не требовалось. Толпа погромщиков может быть полезна, две-три сотни разъяренных людей в многотысячном городе могут морально подавить армян, и до поры до времени этого будет достаточно. Американский миссионер замечает:
В прежние времена, когда взбешенные турки набрасывались на армян, местные власти всегда старались пресечь беспорядки и пусть с запозданием вставали на защиту потерпевших, когда появлялись первые жертвы. Но на этот раз уничтожение армян было спланировано правительством свыше, осуществление этого плана со всеми его чудовищными последствиями было возложено на местную администрацию, хотела она того или нет. Военные приказы, четкие и беспощадные, должны были выполняться беспрекословно. Мы, прожившие столько лет бок о бок с турками, мы все как один повторяли — нет, это не народный гнев, это делают не простые турки. Это план — расчетливый, холодный, эффективный. Простым туркам все это не нравилось (Riggs, 1997: 96).
Преподобный Риггз этими словами опровергает националистический стереотип, по которому исполнителями геноцида были турки, курды, черкесы и прочие. Как и другие, Риггз рассказывает, что многие турки спасали своих армянских соседей. Миссионеры были свидетелями многих случаев, когда турки прятали армян от выселения (Barton, 1998: 45). Но это милосердие сходило на нет, когда до сердобольных турок доводили приказ: «Мы будем вешать всех, кто укрывает армянских беглецов». Всех ужаснул приказ генерала Камиля:
Всякий мусульманин, который дерзнет приютить у себя армянина, будет повешен на воротах своего дома, а дом будет сожжен. Если виновный занимает государственную должность, его будет судить военный трибунал. Если армянам будут оказывать содействие офицеры и солдаты, их лишат званий и отдадут суду военного трибунала (Dadrian, 1995: 235–238; 1996: 39; 1997: 43–44; Merdjimekian, 1919: 6-10).
Мы не должны недооценивать эффект таких угроз. А поскольку турки испытывали к армянам достаточно смешанные чувства, любой начальственный окрик вселял в них страх и приводил к искомому результату: армянам помогать нельзя.
Армянская женщина дает более холодную оценку «обычным туркам» в Марсоване.
Страх сгустился над городом в мае; было ощущение, что правительство решило серьезно с нами разобраться. Ни о каких турецких погромах против нас, армян, и речи тогда не было — исполнялся правительственный приказ. Ну а турки — те испытывали мстительную радость. Депортации и массовые убийства осуществляла официальная власть, но много турецкой молодежи с радостью присоединились к этой резне в тех пределах, которые им были строго обозначены. По всей стране турецкие крестьяне, мужчины, женщины убивали и терзали наш народ, но только с официального разрешения. И когда шла вся эта резня, турки не сильно волновались; это была хладнокровная политика истребления по приказу или с ведома государственной власти (Yeghiayan, 1991: 94; ср. Armenian Political Trials, 1985: 6-10, 88–89).
Турки вели себя по-разному. Многие армяне вспоминают бесчеловечную жестокость конвойной охраны и жандармов, другие благодарны им за доброту и человечность (Davidson, 1985: 111–114, 120; Merdjimekian, 1919: 7; Sarafian, 1994: 136, 159). По свидетельствам одних, простые турки бесстрастно смотрели на происходящее, но другие пытались помочь и помогали. Армянам советовали принять ислам, брали взятки за содействие в этом. У выживших армян даже вошло в поговорку такое выражение: «Без взятки турок не живет» (Jafarian, 1989: 94, 99; Kazanjian, 1989: 6–8, 106, 128–129, 172, 174–175, 270, 366). В Турции было немного городов, где озверелые толпы жгли, грабили и насиловали. В основном это происходило в Анатолии, где между армянами, турками и курдами постоянно шла грызня из-за земельной собственности. И турки, и курды свято верили, что армяне сами накликали на себя беду, что жестокость была справедливым возмездием за былую несправедливость. Выживший свидетель описывает толпу, ревущую: «Смерть христианам! Да здравствует народ!» (Davidson, 1985: 76) Еще один рассказывает, как армян расстреливали «под восторженные вопли толпы», а другие глумились над несчастными, «восхваляя пророка за священный день мести» (Hartunian, 1986: 61, 101). Много ли людей вело себя так из всего населения? Вероятно, не так много, но источники не дают информации на сей счет.
Один из выживших (Бедукян), прошедший в колонне депортируемых через всю Турцию, рассказывает, что в разных местах армян встречали по-разному. В одной деревне толпа пыталась прорваться к депортируемым женщинам и детям, чтобы растерзать их. В другом месте люди «люди осыпали нас градом оскорблений, но не хотели бить и калечить нас. Я думаю, они искусственно подогревали в себе ненависть к нам, но это у них получалось не очень убедительно». Еще в одном месте, где турки и армяне издавна жили вместе, «турки цокали языками и горестно вздыхали: “Жалко нам вас”. Но, подойти к нам, они так и не решились, зная, что происходит между турками и армянами». В том же городе один турецкий малый заприметил красавицу-сестру Бедукяна и перебросил ей через стену подарок — узелок с душистыми семенами мака. Гордая армянская семья решила, что он ей не пара (даже в тех обстоятельствах они, богачи, кичились своим превосходством), и вернула юноше подарок в грязном помойном ведре. Как ответили турки на такое оскорбление? «Они просто перестали обращать на нас внимание» — и это была совсем не та реакция, которую можно было бы ожидать от торжествующих победу турок. В пятом сельце на берегу Евфрата, вспоминает Бедукян, местные жители называли турок-переселенцев, размещенных в опустевших армянских домах, «тупыми и злобными» и жалели выселенных армян, которые были «людьми благородными и трудолюбивыми» (Bedoukian, 1978: 21, 27, 30, 59, 73–74, 93–94, 126). Бедукян на себе испытал, насколько по-разному относились турки к армянам.
В отчете Брайса тоже есть свидетельства очевидцев. Врач-иностранец отмечает рост массовой поддержки геноцида: «Простых людей заставляли верить в вымышленные и совершенно дикие истории, вся эта пропаганда, шитая белыми нитками, должна был убедить народ в законности и справедливости происходящего» (Bryce, 1972: 412). Вся информация просеивалась через частое сито цензуры, и разве могли турки узнать полную правду о том, что случилось в Ване? Режим крепко держал в кулаке местную администрацию и уничтожал альтернативные источники информации. Среди турок палачествовали немногие, часть народа это одобряла, но весь народ безмолвствовал.
Далеко не все курды были исполнителями геноцида, хотя об этом пишут во многих источниках. Отряды курдских племен действительно принимали участие в армянской резне, но многие курдские крестьяне от всего сердца помогали колоннам армян на марше из чувства сострадания к несчастным (Barton, 1998: 100–104; Davies, 1989: 108; Jafarian, 1989: 108; Marashlian, 1999: 120). На второй стадии геноцида в Сирии и Месопотамии с особой жестокостью проявили себя чеченцы и черкесы. Те, кто выжил, вспоминают о них как о чудовищах и связывают это с тем, что эти народы были выселены из России. У нищих горцев разгорелись глаза на армянское богатство, что понятно; понятно и то, что кавказские беженцы приняли много страданий от рук христиан в России. Жители арабской деревни в Сирии растерзали армянских переселенцев, просто потому что поверили пропаганде «Иттихада» о том, что «зейтунские бандиты» (армяне) вырезали неподалеку от них несколько деревень (Kévorkian, 1998: 78–90, 95, 107). Многие свидетели описывают арабов как людей более милосердных, чем турки и чеченцы, а курды находились где-то посередине. Этническая принадлежность во многом определяла поведение. Но лишь органический национализм, а не социальные науки оценивают поступки и мотивации людей исходя из их этничности. Преступления творят небольшие организованные и мобилизованные группы, а не народы. Если бы нынешние турки и армяне осознали этот простой факт, они бы могли найти точки соприкосновения в оценке и объяснении геноцида. Более того, два народа могли бы встать на путь примирения.
Как правило, армяне были гораздо богаче своих соседей. Классовая ненависть и алчность могли спровоцировать многих на грабежи. То же относилось и к местной власти, спешащей ободрать армян как липку, местные буржуа захватывали армянский бизнес по бросовой цене, нищая полиция и курды прибирали к рукам те крохи, что оставались. В опустевших домах появлялись новые владельцы — турецкие беженцы по государственной программе переселения. Багджян (Baghdjian, 1987: 75) считает, что в самых приблизительных цифрах экспроприированное имущество армян можно оценить в один миллиард долларов. В Харпуте, утверждают американский консул и миссионеры, почти все население участвовало в погромах и грабежах (Davies, 1989: 146–147, 170, 179; Sarafian, 1994: 144, 148). Некоторые пустили в ход ножи и топоры, женщин насиловали, срывали одежду, вспарывали животы в надежде найти проглоченные золотые монеты и бриллианты. Даже если армянам сохраняли жизнь, их раздевали донага — для местных оборванцев приличная одежда тоже была добычей. Именно это дважды произошло с армянским католическим священником во время его бегства из города (Merdjimekian, 1919: 8, 14). И если власть официально дает добро на разграбление, то малейшее сопротивление этнически и классово чуждого врага закончится его смертью. Так было не только в Турции.
Младотурки заявляли, что именно таким должен быть путь к созданию национальной буржуазии — исламской деловой элиты, которая будет благодарна партии «Единение и прогресс» за свое стремительное возвышение (Adanir & Kaiser, 2000: 14; Kaiser, 2000b; Keyder, 1987: 66). Де Ногалес пишет: «Младотуркам надо отдать должное: они пытались быть честными вплоть до начала войны. Потом неиссякаемый поток золота ослепил их и превратил в воров» (De Nogales, 1926: 169). Мародеры нашли себе и идеологическое оправдание — пролетарская экспроприация экспроприаторов. Впрочем, это в человеческой натуре — делать худшие мерзости из самых благих побуждений. Миром правит зло. Это зло уродует души людей, если государство объявляет жертву врагом нации и ислама, изменником родины, убийцей турецких младенцев в Ване. Тогда волна ненависти прокатывается по всей стране, тогда находит себя оправдание любая жестокость. Армянин Ширагян (Shiragian, 1976: 24) подслушал разговор отдыхающих карателей в одной константинопольской кофейне. Изуверы хвастались тем, как отрезали себе на память соски с грудей армянских женщин и как много они всего награбили у неверных:
Никто из них не выказывал даже тени раскаяния или смущения, отвращения или вины. То же можно сказать и о слушателях… Остальные турки им страшно завидовали. Они говорили, что не каждому так везет, чтобы его зачислили в отряды смерти, что вы, ребята, молодцы.
Подобные картины читатель увидит не в одной главе нашей книги. Похожие явления происходят при разных обстоятельствах. Кац (Katz, 1988), исследователь психологии убийц в современной Америке, пишет, что убийство и праведность друг другу не противоречат, они вполне могут уживаться в человеческой душе.
Стремление к наживе, экономический стимул может быть движущей силой убийцы на личностном уровне. Но в масштабах государства геноцид не преследовал экономических целей, как позже отмечал Талаат-паша. Немецкий генерал Лиман фон Зандере пишет, что зимой 1916–1917 гг. турецкая армия потеряла на Кавказском фронте 60 тысяч солдат, умерших от голода и болезней. К такому плачевному результату, утверждает генерал, привел упадок сельского хозяйства после депортации армянских крестьян. Турки подрубили сук, на котором сидели, и это было ясно многим.
Американские консулы в Алеппо, Мерсине, Мамурет-ул-Азизе в один голос говорят, что местные турки были страшно обеспокоены грядущей экономической катастрофой. Консул Дэвис в Мамурете заметил: «Турки зарезали курицу, которая несла золотые яйца». Консул Джексон в Алеппо сообщает, что 90 % всей торговли было сосредоточено в руках армян, и уничтожение этих людей привело к большой беде.
Немногие младотурки были религиозными, но священную войну джихад, (объявленную правительством в ноябре 1915 г.), они сочли очень полезным стимулом. Во время Первой мировой войны режим всячески разжигал панисламистские страсти на территории России, Британии и Франции, но без особого успеха. Младотурки ратовали за депортацию всех христиан, армян, греков, несториан, якобитов и маронитов. И полицейская власть, и крестьяне оправдывали убийства джихадом (Bishop Balakian’s testimony in Armenian Political Trials, 1985: 88–89; Stoddart, 1963: 51–75). Обычный для прежних времен погром заканчивался тотальной резней, как только в дело вступали джихадисты. Свидетель из Рас ул-Айна отметил, что далекие от ислама чеченцы первыми начинали призывать к джихаду. Этот ритуал им был хорошо известен как прикрытие и оправдание грабежей (Kévorkian, 1998: 197). Но многие мусульмане отвергали массовые убийства, считая, что такая жестокость противоречит Корану. Турки из Марсована (как вспоминает мисс Морли) возлагали на христиан, а не на мусульман вину за пролитие крови. Ходжа (святой учитель) из Эрзинджана так объяснил геноцид армян: «Армяне совершили страшные зверства в Ване. И случилось это потому, что у них низменная религия. Мусульмане не должны были следовать их примеру. Мусульмане должны убивать врагов человечнее». Мне интересно, как должны выглядеть человечные массовые убийства! И все же муфтий Хаджин не позволил приехавшему партийному эмиссару начать депортации. «Я не вижу в этом ничего хорошего», — сказал священник. (Ничего хорошего в этом не видели ни горожане, ни жители окрестных деревень.) По сути своей это был не исламский, а секулярный, националистический геноцид, хотя многовековое соперничество европейского христианства и восточного ислама наложило свою печать на взаимоотношения двух сообществ.
Многие турки мучились угрызениями совести. Они не были фанатиками, как об этом часто говорят армяне. Но геноциду и не требуется общенациональная поддержка. 30 тысяч убийц среди миллионов безмолвствующих вполне достаточно.