а и Баварии, где нацистов было статистически меньше. По его мнению, в репрессивных структурах Германии вообще было мало католиков (Banach, 1998: 142). Ласик (Lasik, 1994а), исследовав конфессиональную принадлежность персонала Освенцима, приходит к прямо противоположному выводу, опровергая общепринятый тезис, что нацисты в основном были протестантами. В то же время Ласик в своем исследовании не разграничивает немцев и австрийцев и признает, что австрийские католики могут исказить общую картину.
Были ли исполнители изначально причастными к нацистским организациям и насилию? Лучше остальных нам известны исполнители плана Т4. Они уничтожали немцев нееврейского происхождения и ответили за свои преступления на послевоенных трибуналах. Исследователи обращают внимание на то, что это были очень разные люди: тщательно отобранные надежные нацисты высокого статуса, посвященные в тайну, и обычные члены партии, даже не знавшие, чем им придется заняться (Horwitz, 1990: 64–68). В то же время де Милдт (de Mildt, 1996: 311) уверяет, что у тех и у других была карьерная мотивация:
Они были убийцами не по убеждению, а по сложившимся обстоятельствам. Они совершенно не вписываются в параноидальный образ борца за идею… Их предыстория, биография и характер ничем не отличаются от обычного обывателя, хваткого, прагматичного, расчетливого… И первое слово, которое приходит тебе на ум, что это был не «идеализм», а «оппортунизм».
Банах (Banach, 1998), Броудер (Browder, 1996) и Джеллатели (Gellately, 1990) указывают, насколько разнородным был кадровый состав гестапо и любой другой полиции. Да, они мало чем отличались от обычных людей и были не очень похожи на фанатичных нацистов, но их деятельность не противоречила их убеждениям, с чего я, собственно, и начал свой мотивационный анализ. Этика и методы обычной полицейской работы никак не расходятся с ценностными ориентациями нацизма. Лишь немногие из исполнителей были нацистами до 1933 г., но почти все мастера сыска были счастливы, что им дали особые полномочия в деле розыска и в методах допроса подозреваемых. Броудер не согласен с тем, что всесилие тайной полиции есть порождение и необходимое условие существования исключительно нацистского государства. Обычные полицейские, ощутив свою значимость в тоталитарной Германии 1930-х гг., были благодарны радикальному нацизму за то, что он снял все ограничения с применения насилия, традиционно свойственного любой полицейской деятельности. Порядок — превыше всего. Эта мысль, сидящая в голове у любого полицейского, идеально совпадала с нацистской идеей этатизма. Два вполне обычных, изначально далеких от нацизма полицейских стали исполнителями его самых кровавых дел. Это Адольф Мюллер и Артур Небе.
Проктор (Proctor, 1988) то же самое относит и к медицине Третьего рейха. Германская раса, расовый отбор были предметом заботы немецкого здравоохранения еще до того, как нацисты пришли к власти. Немецкие врачи не нашли ничего криминального и чудовищного в биологических экспериментах нацистов, в их потугах добиться расовой чистоты по последнему слову науки. Нацизм был им профессионально близок. Аллен (Allen, 2002) обратил внимание на то, что научные сотрудники Главного административно-экономического управления СС (SS-WVHA), ответственного за концентрационные лагеря, не видели противоречия между своими идеями эффективного менеджмента и стремлением нацистов создать упорядоченное, рациональное общество. Так, целые профессиональные сообщества и субкультуры смыкались с нацизмом, благонамеренные граждане становились исполнителями геноцида. Социологическая наука рассматривает идеологию не как абстрактную, отвлеченную доктрину, но как инстинктивный выбор того или иного поведения, основанного на накопленном опыте прожитой жизни — так размывалась грань между обычным человеком и убежденным нацистом. И этот тезис я попытаюсь обосновать. Обычные полицейские, врачи, инженеры и не вполне обычные люди могли иметь предрасположенность к радикальному нацизму.
Два исследования айнзацгрупп (мобильных карательных отрядов) показывают, что вспомогательный полицейский батальон 101 не имел в своем составе ярко выраженных нацистов. Браунинг утверждает, что это были обычные люди, проводившие геноцид, повинуясь иерархической дисциплине и чувству товарищества. Гольдхаген предполагает, что это были обыкновенные немцы, которые убивали, ослепленные (как и все немцы) идеей окончательного решения еврейского вопроса. Впрочем, мой коллега не говорит, какие мотивы двигали ими, когда они убивали русских. Оба исследователя сходятся в том, что в полицейский батальон они были мобилизованы, а не отобраны по какому-то принципу; лишь немногие были нацистами перед войной, и оба исследователя также утверждают, что у них были профессии, типичные для Гамбурга, откуда они все были родом. В следующей главе я попытаюсь оспорить некоторые из этих утверждений. И все же очевидно, что исполнителей идейно мало что объединяло, как справедливо указывает Браунинг. Но были и неопровержимые закономерности. Чем выше ранг, тем больше ты нацист. Истинных нацистов было гораздо больше в аппарате СС и НСДАП, чем в приданных полицейских частях (Browning, 1993: 45–48; Jansen & Weckbecker, 1992: 79–81; Lichtenstein, 1990; Pohl, 1996: 81–96; Sandkühler, 1996). Высшие офицеры айнзацгрупп были убежденными нацистами (и высокообразованными людьми — Headland, 1992: 208). Высокое положение в нацистской иерархии предполагало идейную убежденность и значительный стаж. Бирн предлагает нашему вниманию биографии 45 гестаповцев высшего ранга. Все эти люди когда-то были связаны с политическим насилием. Их отбирал сам Гиммлер и «сравнивал себя с садовником — отбор, прополка, подкормка удобрениями» (Brin, 1986; 1991: 351). Сегев рассказывает, с какой тщательностью, хотя и не без ошибок, отбирали комендантов 30 концентрационных лагерей. То же пишет и Ханс Сафрян (Safrian, 1993) о подчиненных Эйхмана.
Исследователи также заметили, как менялись во времени институты геноцида. Их основатели понимали, насколько кровавы их задачи, и отбирали людей, которые, не дрогнув, смогут их выполнить — «старых борцов», надежных, холодных как лед, испытанных и проверенных. Новые карательные органы укомплектовывали кадрами из старых профессионалов, прошедших через огонь и воду. После аншлюса среди австрийцев особым доверием пользовались те, кто участвовали в провалившемся нацистском мятеже 1934 г., укрылся в Германии и проходил боевую подготовку в Австрийском легионе. Когда открылись первые лагеря смерти (Собибор, Белжец, Треблинка), их персонал был сформирован из 97 человек, ранее задействованных в программе эвтаназии Т4. Кадровый состав Освенцима был сформирован из тех эсесовцев, которых так хорошо натаскивал комендант концлагеря Дахау Айке в еще довоенные времена. Кандидаты в СС должны были быть ветеранами нацистского движения как минимум с середины 1930-х гг. Но потом критерии отбора перестали быть такими жесткими. Началась война, хлынул поток пленных, концлагеря множились, как грибы после дождя. Нацисты уже не могли позволить себе роскошь отбирать лишь самых достойных и надежных и начали вербовать кого ни попадя: полицейских резервистов, вышедших на пенсию и раненых солдат, которые не могли продолжать службу в вермахте. Все больше обычных, случайных людей попадали в карательные структуры по мере того, как они расширялись. Нам следует проанализировать, как выстраивались отношения субординации между офицерами и рядовыми, между убийцами со стажем и новичками без подготовки. Софски (Sofsky, 1997) утверждает, что отношения «старший — младший» лишь способствовали выполнению задачи геноцида. Так ли это?
ТИПЫ ИСПОЛНИТЕЛЕЙ
В работах моих предшественников исполнители геноцида предстают как некая аморфная масса случайных и не совсем случайных людей. Чтобы структурировать эту мешанину, нам предстоит сделать статистическую выборку среди всего корпуса исполнителей. В противном случае исследователи будут до бесконечности спорить, опираясь на изученные подгруппы, биографии отдельных лиц и выстраивать на этой основе свои любимые доморощенные теории. Но некой «популяции» военных преступников, откуда можно было бы сделать выборку, в природе просто не существует. Разумнее всего было бы опереться на материалы послевоенных трибуналов. Некоторые несомненные преступники погибли на войне, другие бесследно исчезли, иных и вовсе не судили; они счастливо избегли наказания, либо потому, что уничтожили всех потенциальных свидетелей, либо потому, что суд проявил непостижимую мягкость (некоторые врачи, осуществлявшие программу умерщвления Т4, были оправданы, «ибо не ведали, что творили»). В некоторых странах правосудие было более либеральным, чем в других, так как руководствовалось своим национальным законодательством. Так, суды Западной Германии предъявляли обвинение в убийстве лишь при наличии «преступной мотивации» (например, антисемитизм) или «жестокости» (что предполагало прямой контакт с жертвой)[53].
Учитывая такие особенности судопроизводства, нетрудно предположить, что некоторая категория преступников имела больший шанс предстать перед судом, чем остальные. Основной удар Фемиды пришелся по тем, кто возглавлял лагеря смерти или исполнял их преступные приказы, если оставались живы свидетели (как правило, обвинения предъявляли лагерным врачам — против них свидетельствовал медперсонал из уцелевших узников.).
Многие рядовые исполнители, беспрекословно исполнявшие приказы, не были выявлены и остались на свободе. Таким образом, среди приговоренных военных преступников преобладают офицеры, а не рядовые, и мужчины, а не женщины, поскольку женщины не имели права на офицерское звание.
У нас остаются таким образом две несовершенные методологии отбора данных. Наиболее объективна та скудная информация, что содержится в личных делах всего персонала самых известных лагерей смерти. Именно такую методологию применили Ласик (Lasik, 1994а), изучая Освенцим, и Браунинг (Browning, 1993) в своем исследовании о полицейском батальоне 101. Это лишь небольшая часть материалов, на которые я могу опереться. Среди них — биографические сведения об участниках двух групп, коллективно вовлеченных в акции геноцида, хотя далеко не все они могут считаться военными преступниками.