Когда программа Т4 выродилась в рутинное убийство всех больных, научная респектабельность была выброшена вон за ненадобностью. Врачи, медсестры, санитары, водители, истопники, секретарши занимались серийными убийствами и подделкой историй болезни. Врачей старой школы чаще посещали сомнения, чем тех, кто впитал нацизм с молоком матери. Но уколы совести заглушались привычной рутинной работой, корпоративной солидарностью, стремительными карьерами и верностью режиму. На судах обвиняемые заявляли, что они подчинялись официальным приказам, даже если они были отталкивающими и несправедливыми: «Я делал свое дело как немецкий служащий, и Бог мне судья». Чтобы не скатиться в бездну морального падения, этим людям был нужен другой источник социальной идентичности или другая идеология. Ни того, ни другого не было: нацизм подмял под себя и профессиональную, и социальную жизнь в Германии.
Когда в 1941 г. программа эвтаназии была официально прекращена, она, тем не менее, продолжилась тайно: в газовых камерах уничтожали умственно отсталых, военнопленных, политических противников режима, и это продолжалось всю войну. 97 человек из программы Т4 впоследствии нашли себе работу в «Акции Рейнхардт» — лагерях уничтожения Белжец, Собибор и Треблинка. Их выбрали за лояльность и опытность; люди с такой квалификацией могли научить многому новичков на поприще массового уничтожения. Лагеря смерти оказались в надежных руках.
В моей выборке нацистских преступников 67 человек служили в лагерях «Акции Рейнхардт». Две трети были задействованы в программе Т4. 31 были нацистами со стажем, тоже участвовавшими в Т4, и еще 11 человек были и нацистами-ветеранами, и убийцами по программе эвтаназии, и лагерными охранниками или членами айнзацгрупп. Только трое были обычными призывниками. Берлей (Burleigh, 1994: 232) лаконично характеризует их как «патологических психопатов». Высокую должность занимал Дитрих Адлере из Шлезвиг-Голштейна, сын прокурора, погибшего на войне. Он вступил в нацистскую партию в 1932 г., когда ему было 22 года. Воспользовавшись семейными связями, он получил назначение в программу Т4. Этот нацист не обнаружил признаков раскаяния даже после 1945 г. Он заявил, что персонал Т4 мог отказаться от перевода в лагеря смерти, ибо все знали, что им придется массово уничтожать евреев: «Их попросили, но у них был выбор». Адлере не скрывал своего антисемитизма: «Пресса, банки, бизнес — все в Берлине было в руках евреев. Это несправедливо. Хоть в чем-то должны были проявить себя и немцы» (Sereny, 1974: 60–90, 225–226).
Немцы «проявляли себя» на протяжении всей войны. Отслуживших в польских лагерях смерти переводили на новую, столь же кровавую работу — лагеря в Италии и Триесте.
Кристиан Вирт, «беспощадный христианин», отличался необычной для штурмбанфюрера СС грубостью и вульгарностью. Он был назначен комиссаром программы по эвтаназии, затем курировал лагеря смерти в Польше. Он ужасал даже своих коллег. Франц Штангль, комендант концлагеря Треблинка, терпеть не мог Вирта за его издевательства над теми, кто «распускал сентиментальные слюни» по поводу эвтаназии. «Меня тошнит от этих слабаков, — заявлял Вирт. — Мы просто освобождаемся от лишних ртов». Однажды Вирт приехал, чтобы выяснить причины задержки с монтажом газовых печей в Собиборе. Он наорал на Штангля и его подчиненных за несоблюдение графика. Нужно было немедленно убить всех нетрудоспособных евреев: «Если вам это не нравится, исчезнете. Но под землей, не на земле». Когда ему сказали, что газовые камеры еще не вполне готовы, он ответил: «Опробуем их на этих 25 еврейских работягах, впихните их туда». Евреев загнали в камеру и газировали. При этом Вирт страшно разгневался из-за того, что двери не закрывались герметично. Эйхман содрогался, когда Вирт «на его чудовищном немецком кричал, что надо удушить газом всех евреев». Узники лагеря рассказывали, что его боялись все эсесовцы. Жена Дитриха Аллерса, тоже работавшая в программе Т4, описывала Вирта как «вульгарного, ужасного человека, беспощадного к своим подчиненным». Сам Аллерс считал, что Вирт был просто неотесанным вюртембержцем, «грубым, крикливым, с нелепыми жестами», но при этом «хорошим солдатом», выбранным на свой пост «за то, что он был надежным и непреклонным». Он действительно таким был. Увешанный наградами унтер-офицер Первой мировой войны, старый нацист, гестаповский офицер, привлеченный к суду за зверства штутгартским ландтагом. Но что интересно, впоследствии, ревизуя трудовые лагеря, он увеличивал пайки и улучшал условия труда заключенных. И если не считать хамских манер, чем он был хуже корректного Эйхмана и осторожного Штангля? Чудовищный Вирт привлек к себе пристальное внимание историков (напр., Arad, 1987: 182–184; Goldhagen, 1996: 305–306; Sereny, 1974: 54, 80, 97, 110; Wistrich, 1982: 341–342).
Ирмфрид Эберль был первым комендантом Треблинки. Член нацистской партии с 1931 г., профессиональный боевик времен нацистского подполья в Австрии, муж столь же ярой нацистки, он как медик принимал участие в программе Т4. Незадачливый комендант лагеря не распорядился убрать трупы, валявшиеся вокруг Треблинки, за что был отстранен от должности. На посту коменданта его заменил Франц Штангль, еще один участник программы эвтаназии. Вслед за ним пришел Франц Рейхлейтнер, кадровый офицер полиции и ветеран НСДАП. Этих трех австрийцев, как самых надежных, выбрал сам Вирт, он знал их лично. Штангль был талантливым управленцем. Его отец, бывший солдат, бил смертным боем своих детей и умер, когда сыну было 8 лет. Штангль выучился на ткача, но решил служить в австрийской полиции. «Там нам вколотили в головы, что нас повсюду окружают враги и что все люди — мерзавцы». Штангль шел добровольцем в штурмовые отряды, подавлял политические протесты и получал награды. В 1936 г. он, по некоторым предположениям, тайно вступил в Национал-социалистическую партию Австрии. Ему была доверена особая миссия: подготовка к захвату Чехословакии и первые антиеврейские акции. В гестапо и СС он вступил в 1939 г., отрекшись от католического вероисповедания. Его вдова не смогла сказать, было ли это решение связано с идеологией или карьерой (Sereny, 1974: 232–233). Впрочем, Штангль был слишком ограниченным человеком, чтобы придавать особое значение идеологии. Как бы то ни было, нацизм оставил неизгладимый след в карьере спецагента полиции.
Среди унтер-офицеров «Акции Рейнхардт» выделяется Курт Франц, выходец из оккупированного Рура, приемный сын радикального националиста. Повар по профессии, он вступил в нацистскую партию в 1932 г. в возрасте 18 лет. Подготовку прошел в Бухенвальде, участвовал в Т4, служил в лагерях Белжец и Треблинка, где он выдрессировал своего пса отрывать мужские гениталии. Это был его лагерный юмор: натравливая собаку, он говорил: «Человек, укуси этого зверя». В его фотоальбоме из Треблинки были собраны: «лучшие моменты моей жизни».
Вилли Менц был беженцем, этническим немцем из Польши. Он работал на лесопильном заводе, где его отец был бригадиром. В партию вступил в 1932 г., когда ему было 28 лет. Хотя его партийный стаж был и невелик, ему доверили участвовать в программе Т4, где он был подсобным рабочим. Сам он не убивал, но к зрелищу убийств привык. В Треблинку его перевели в 1941 г., где он стал одним из самых беспощадных надзирателей. Его называли «Франкенштейном», «зверем, «садистом». Густав Мюнцбергер, плотник из Судет, вступил во фронтовую партийную организацию и позже в СС. В программе Т4 он работал поваром, в эвтаназии не участвовал, но, оказавшись в Треблинке, он загонял обреченных в газовую камеру, работая так через день больше года. Еще один надсмотрщик рассказывал про него:
Его обязанностью было стоять перед входом в газовые камеры и загонять туда людей. Плетью, естественно. Он делал это изо дня в день. И каждый день он напивался. А что ему еще оставалось делать? Найти другую работу? Я думаю, что со временем ему стало все равно — он был вечно пьян.
Сын Мюнцбергера рассказывал: «Мой отец? Мне кажется, что к работе в Треблинке он относился с такой же дотошностью, как у себя на лесопилке. Аккуратность — это было его главным профессиональным качеством» (Sereny, 1974: 221–225).
Густав Вагнер из Вены вступил в партию в 1931 г. в возрасте 20 лет. Был активистом, попал под арест, бежал в Германию в 1934 г. Вступил в СС, был взят в программу Т4, потом его перевели в Собибор, где он удостоился Железного креста за образцовую службу и клички Зверь среди узников. Он убивал даже детей из чистой прихоти. «Убийства и пытки приносили ему наслаждение. Он убивал с улыбкой на устах». «Не убив кого-нибудь, он не садился за обед. И так было каждый день — топором, ломом, и голыми руками. Его пьянила кровь». Сам Вагнер говорил о себе так: «Я не испытывал никаких чувств. Это была обычная работа. Вечером мы никогда не обсуждали служебные дела, просто выпивали и играли в карты».
Карл Френзель, один из самых беспощадных охранников, «человек с длинным хлыстом». Он вступил в партию и в СА в 1930 г., когда ему было 19 лет. На суде он заявил: «В условиях войны… я, к несчастью, верил, что все, что происходит… вполне законно. Горько это сознавать сейчас, но я был убежден в необходимости наших действий».
Выжившие свидетели часто проводили различие между немногими «приличными» эсесовцами, которые не свирепствовали, если рядом не было начальства, и «монстрами», которые убивали по собственной прихоти. Один из свидетелей отзывается о Франце Сухомеле, судетском немце из программы Т4, как о «почти порядочном человеке». «Это не значит, что он нас не бил. Били все. У них было потрясающее безразличие к человеческой жизни, сознание своей безраздельной власти и животные инстинкты». Но некоторых эсесовцев тревожили сомнения. Жена Штангля вспоминает, как Людвиг крикнул ей в лицо: «С евреями покончено… Покончено газом… Огромное число евреев…» «Он продолжал надрывно, со слезами кричать, как все это ужасно, но мы делаем это ради фюрера. Мы жертвуем собою, мы все прокляты, но мы повинуемся его приказам… Ты можешь себе представить, что будет с нами, если евреи до нас когда-нибудь доберутся?» Когда жена начала подробные расспросы, Штангль дал типичный ответ бюрократа: «У меня чисто административная работа… Да, я все понимаю, но лично я никому не приношу вреда» (Sereny, 1974: 136, 178–182).