военных преступников. При этом избыточно представлены массовые уничтожения вдали от линии фронта и фанатичные убийцы, что отодвигает в тень обычных и даже случайных исполнителей. Истинные нацисты жили и действовали в окружении вполне обычных людей. Военные преступления вермахта — это, во-первых, мстительная реакция на сопротивление оккупированного населения, неизбежная, когда озлобленные и паникующие карательные войска ведут яростную войну на истребление противника. Во-вторых, нацистское Верховное командование выдало им лицензию на убийство, развязав руки и деморализованным, и дисциплинированным карателям.
Среди управленцев и исполнителей нижнего звена на транспорте и других ведомств, занятых перевозкой жертв, мы неизбежно находим немцев, ранее никак не связанных с нацизмом и насилием, но с сознанием, деформированным разного рода предрассудками, заблуждениями, моральными отклонениями, что было в ту эпоху уделом всего немецкого народа. Эти немцы обеспечивали перевозку жертв, стараясь лишний раз об этом не думать, заботились о своих маленьких житейских делах, им было наплевать и на славян, и на евреев — обычное проявление обычной моральной слабости, столь свойственной людям. Скорее всего, никакое исследование не сможет объять необъятное — изучить нацистский геноцид во всех его проявлениях и сделать окончательные выводы. Очевидно лишь одно — если говорить об отдельных людях, то среди военных преступников мы неизбежно находим самых обычных немцев.
Конечно, геноцид осуществили не разобщенные индивидуумы. Фанатичные нацисты, обычные нацисты, обычные полицейские, обычные немцы и так далее сплотились ради общего дела. Фашизм стоял на двух китах — иерархическом подчинении и кровавой круговой поруке. Фашистский режим щедро вознаграждал тех, чьи карьеры были связаны с насилием. Чем выше был статус в иерархии, тем пламеннее была преданность нацизму. Нацисты отдавали приказы убивать, не выполнять их было делом трудным. Боевой коллектив выводил в лидеры опытных и авторитетных, тех, кто хорошо усвоил, что долг полиции — расправляться с врагами государства любыми способами. Ветераны передавали свой опыт призывникам, которые ничего не смыслили в полицейском деле. В замкнутых сообществах новички всегда попадают под принудительную опеку старших. Карательно-репрессивные институты были переполнены нацистами всех рангов, отобранных для осуществления геноцида. Доминантный этос в отдельных престижных профессиях, в особенности в медицине, правоохранительных органах, военном сословии, создавал особую субкультуру, склонную к восприятию нацистской идеологии. Материальные мотивы тоже имели место. Высшее звено быстро продвигалось по службе, низшее — имело надежную работу. Заработки, премии, относительная безопасность тоже были материальными стимулами. Карьеризм часто рядился в тогу высоких принципов. Нацистские юристы и полицейские жаждали карьерного роста, служа новой Германии. Пропагандисты тоже стремились преуспеть, для чего им приходилось сознательно или бессознательно немного искажать правду, после чего свирепая цензура требовала от них извратить правду еще сильнее. Многие из них стали относиться к своему ремеслу со здоровым цинизмом. Пери Броад рассказал о том, что творили в Освенциме его коллеги-надзиратели. Многие ни морально, ни физически не могли свыкнуться со своей страшной работой. Когда психологический кокон, созданный идеологией, дисциплиной, товариществом, карьерой, все же лопался, помогал алкоголь. Он притуплял чувства и погружал в забытье. Мотивы у этих людей могли быть разными.
На другом уровне в геноциде участвовали заурядные бюрократические убийцы. Капиталисты всегда стремятся к прибыли, время от времени, пусть не напрямую, им приходится убивать людей; именно это, но в других масштабах делали кабинетные убийцы невысокого ранга. Бюрократическая элита делала то же самое, но по идеологическим мотивам. Огромное большинство непосредственных исполнителей прекрасно понимали, чем они занимаются, и находили этому вескую причину. Современность приносит новое. То, что превратило нацистское насилие и другие массовые убийства современной эпохи в геноцид, связано не столько с бюрократией, сколько с современными массовыми движениями. Дисциплина, корпоративное единство, карьеризм — неоспоримые факторы многих исторических кровопролитий. Но столь тесное их переплетение, когда они размывают классовые различия, перемешивают все слои общества и цементируются единой идеологией, скорее свойственно современным движениям с извращенными представлениями о демократии, где коллектив как сакральная ценность (в нашем случае нация) «органически представлен» авторитарным государством.
Моя позиция ближе к тем, кто возлагает вину на нацизм, а не на немецкий народ. При этом я опираюсь еще и на социологию. Идеология геноцида возникла и развивалась как процесс, подчинивший себе государственные институции и субкультуры. Радикализированный нацизм осуществил себя, проведя тщательный отбор необходимых ему институций и профессиональных групп, которые смогли провести геноцид, опираясь на иерархию, карьеризм и коллективную солидарность. В этих главах, где нам открылась бездна морального падения человека, я даже не пытаюсь ответить на вопрос — а что бы делали вы или я, оказавшись на их месте? Прежде чем попытаться дать ответ, изучим иных, не немецких исполнителей геноцида.
ГЛАВА 10Союзники и помощники Германии
Кровавую резню Германия вела не в одиночестве. Военные преступники были и в других странах. Миллион человек из 15 стран вступили в Ваффен-СС и воевали на фронте[65]. Думаю, что немногие из них совершили военные преступления. Поэтому речь пойдет не о них, а о тех, кто хладнокровно расстреливал мирных граждан: коллаборационистах, вспомогательной полиции, охране концентрационных лагерей. В своем анализе я ограничусь востоком и юго-востоком Европы — территориями под прямым управлением Германии — это Польша, Эстония, Латвия, Литва, Белоруссия и Украина, а также странами-союзниками Германии — Италией, Венгрией, Румынией, Болгарией, Хорватией и Словакией. К сожалению, о них мы располагаем гораздо меньшей информацией, чем о немцах. Книга Хелен Фейн «Бухгалтерия геноцида» (Fein, 1979) — возможно, один из лучших образцов сравнительного анализа на эту тему. Она оценивает масштаб геноцида евреев в каждой стране, оперирую двумя переменными: довоенный уровень антисемитизма и членство в СС. Исследовательница считает, что эти две переменные часто находились в обратной зависимости. В Голландии и Греции погибли по меньшей мере 75 % евреев, в то время как в Румынии не более половины, хотя румыны были куда большими антисемитами, чем греки или голландцы.
Это связано с тем, пишет Фейн, что Греция и Голландия находились под прямым контролем СС, Румыния же избежала этой участи. Уничтожение евреев было частью идеологии рейха, а СС были главным инструментом геноцида, поэтому в оккупированных странах было куда больше жертв, чем у союзников Германии.
Управление оккупированными территориями было достаточно сложным. СС, НСДАП, министерства, вермахт имели там различные задачи и полномочия. Все они подчинялись желаниям фюрера, а фюрер стремился всех живых превратить в мертвых. Перед Германией стояли две главные задачи: уничтожение противника и победа в войне; чтобы достичь этих целей, оккупационные власти использовали различные стратегии и ресурсы. Если они считали, что евреи играют на руку противнику, выделялись необходимые военные силы для их уничтожения. Другие же нацистские институции проводили более сдержанную политику или не имели достаточных сил. Фантом «жидобольшевизма» связал две задачи в одну: победить означало уничтожить, но и этот железный принцип менялся в зависимости от конкретных условий. Союзники Германии балансировали между двумя целями: не раздражить немцев неповиновением и при этом не нанести ущерб своим собственным интересам. У союзников могли быть свои соображения и страхи, касавшиеся евреев и других внутренних врагов. И если Германия помогала им в решении этих проблем, сателлиты с большей охотой шли на сотрудничество с могущественным покровителем. У немецких властей вызывал озабоченность и такой вопрос: если силой вынудить союзников выдать Германии евреев, то альянс может дать трещину, что скажется и на военном сотрудничестве. В этом деликатнейшем вопросе немцы не проявили осторожности и сдержанности. Высокомерие расового нацизма не позволяло им относиться к своим неарийским союзникам с должным уважением. Я хочу расширить две предпосылки, обозначенные Хелен Мейн, и рассмотреть более подробно мотивацию военных преступников и связи рейха с союзниками во всей их сложности. Отсчет мы поведем от стран, которые находились в наибольшей зависимости от победителя, и завершим его странами-союзниками, менее других зависимыми от Германии.
ВОСТОЧНЫЕ КОЛЛАБОРАЦИОНИСТЫ
Польша
На востоке и юго-востоке Европы только Польша и Греция вступили в войну с Германией и были побеждены[66].
Польша имела наибольшую зависимость от Германии среди всех оккупированных стран. Одна треть страны была присоединена к рейху и подчинялась немецкой администрации. На этой территории масштабы геноцида были максимальными: уничтожение от 2 до 3 миллионов неевреев и 90 % еврейского населения (свыше 3 миллионов). Немногие из них были убиты поляками, хотя антисемитизм в Польше был очень силен. Евреи составляли 10 % всего населения Польши, больше, чем в любой другой стране мира. 30 % городского населения были евреями, 60 % из них занимались коммерцией. И хотя многие евреи едва сводили концы с концами, поляки все равно считали их эксплуататорами. Польский национализм был органическим и нетерпимым к этническим меньшинствам: Польша существовала лишь для поляков. Некоторые политические партии считали, что можно полонизировать украинцев, немцев, литовцев, но только не «еврейских отщепенцев». Евреев нужно было вытеснить из страны. Кровавые погромы, спровоцированные националистами, разразились в 1920-м и в 1935 г. Католическая церковь была нескрываемо антисемитской. В 1930-е гг. евреи были лишены части экономических прав, а в 1939 г. один из депутатов Сейма призвал к их насильственной полицейской депортации. Левые партии (получавшие примерно 30 % голосов на выборах) выступали исключительно за ассимиляцию.
Угрожающая близость Германии ограничивала в стране профашистские настроения. Тем не менее польский антисемитизм был столь же сильным, как и во многих других странах континента (Hagen, 1996; Mendelsohn, 1983: гл. 1) Последний погром в Европе случился именно в Польше, когда уже рухнула нацистская тирания. В 1946 г. в городе Кельце, в 180 километрах от Варшавы, были убиты 46 евреев. Поводом для расправы стало исчезновение польского мальчика, якобы похищенного евреями из тех немногих, что чудом уцелели в городе после «окончательного решения».
В 1939 г. Польша проиграла войну с Германией, и все сразу изменилось. Лишь немногим полякам разрешили владеть оружием и занимать административные должности. Правые националисты стали не пособниками фашистов, а борцами сопротивления. Утратил смысл и былой антисемитизм. Но лишь немногие поляки, сами претерпевая немыслимые страдания, хоть как-то сочувствовали евреям. Поляки взирали на Холокост безучастно, а многим это даже нравилось. Они чаще предавали евреев, чем помогали им; на черном рынке шла активная торговля разграбленным еврейским имуществом. Но в прямом геноциде участвовало незначительное число поляков (Karay, 1996; Piotrowski, 1998: 82-127).
Кровавые события 1941 г. в местечке Едвабне, исследованные Гроссом (Gross, 2001), были одним из немногих исключений. Местные жители после отступления Красной армии уничтожили еврейскую общину еще до появления немцев. Именно они расправились с большинством евреев. Примерно половина взрослого мужского населения с энтузиазмом убивали и грабили евреев, говоря, что так они борются с «жидобольшевиками». Польский Институт национальной памяти в 2002 г. детально исследовал этот вопрос, обнаружив еще одно место масштабного кровопролития и около 20 менее значительных. Все массовые убийства произошли в этнических районах Польши, занятых русскими в 1939 г.; на этой территории проживали многочисленные и влиятельные польские националисты (включая ксендзов), а евреев было сравнительно мало. Грабеж был делом прибыльным, но еще важнее была всеобщая уверенность в том, что евреи продались советским оккупантам. Под знаменем борьбы с «жидобольшевиками» еврейский геноцид развернулся по всей Восточной Европе. К счастью для совести поляков, немцы не часто разрешали им проводить такую кровавую резню, как в Едвабне.
Балтийские государства
Три балтийские страны, родившиеся в 1918 г., — Литва, Латвия и Эстония — были «освобождены» немцами из-под недолгого советского владычества и «восстановлены» как вполне марионеточные государства[67]. Это вызвало прилив воодушевления у радикальных националистов — будущих военных преступников и исполнителей преступных приказов. В 1930-е гг. в этих трех странах произошли авторитарные националистические перевороты. Их План А предусматривал сохранение национальной независимости между молотом и наковальней двух сверхдержав — Советского Союза и Германии. Установившиеся режимы органического национализма были заражены антисемитизмом. Практиковалась дискриминация национальных меньшинств. Язык и религия стали главными столпами национальной идентичности, где не оставалось места евреям, говорящим на идише, польском или русском. Правительство явно стремилось очистить экономику от «еврейского засилья». Откровенного насилия пока не было, и евреи терпеливо пережидали тяжелые времена. Националистические правительства этих карликовых стран неизбежно должны были сделать выбор между Германией и Советским Союзом. Правые тяготели к Плану Б — альянсу с Германией. Немногочисленные левые видели другую альтернативу — План В, союзнические отношения с русскими. Многие евреи предпочитали Советы, как меньшее из двух зол. Как сказал один из них, лучше сесть в тюрьму пожизненно, чем посмертно лечь в могилу. Политически активные евреи в большинстве относили себя к левым, что дало повод националистам считать их коммунистической агентурой. Евреев действительно было непропорционально много среди рядовых членов коммунистических партий, но они редко поднимались до высшего партийного эшелона. В Литве евреи составляли 7 % населения. 15–16 % входили в коммунистическую партию или комсомол, но менее 5 % занимали высшие партийные посты в ВКП(б) или НКВД (McQueen, 1998: 33). В таком контексте все ссылки на «жидобольшевистскую угрозу» были беспочвенными.
Красная армия заняла балтийские государства в 1940 г. по Договору о ненападении между СССР и Германией и секретным протоколам к ним. Советы железной рукой стали наводить порядок на новоприобретенных территориях — Сталин был на пике своего могущества. Была проведена экспроприация собственности, уничтожены политические свободы. Уровень жизни беднейших слоев был повышен за счет дискриминации более состоятельных граждан, но в общем и целом распад экономики ухудшил жизнь большинства. Советы также провели массовые полицейские депортации в Сибирь. Высылке подверглись от 1,5 до 5 % населения трех республик, в основном это были националисты и буржуазия. Лишь немногие вернулись назад. Но советское правление было недолгим. В июне 1941 г. немцы оккупировали Прибалтику. Местное население встречало их как освободителей (Kangeris, 1998). Немецкая администрация восстановила националистические режимы и расправилась с теми, кого посчитала пособниками коммунистов, в особенности с «жидобольшевиками». К 1945 г. в живых осталось только 5 % из 160 тысяч литовских евреев. В Латвии выжили 9 % из 66 тысяч евреев. Погибли практически все эстонские евреи, хотя их было не более четырех с половиной тысяч. Дирижерами этого оркестра смерти были немцы, полновластные господа маленьких марионеточных стран. Нацисты нашли немало добровольных помощников среди местного населения; их участие в геноциде было сродни Плану Г, непредвиденному последствию их давнего выбора союза с Германией в противовес «жидобольшевистской» России.
Главными коллаборационистами стали крайне правые. В Эстонии это было фашистское молодежное движение «вапсов», контролируемое марионеточным правительством. В Латвии это был профашистский «Громовой крест» (Pirkonkrusts), численностью 5–6 тысяч человек, созданный по модели итальянских фашистов и румынской «Железной гвардии». Они требовали «Латвию для латышей, хлеб и работу для латышей», поскольку «суверенная власть в Латвии принадлежит этническим латышам, а не гражданам Латвии». Организация собрала под своими знаменами ярко выраженных антисемитов и борцов с «жидобольшевизмом».
В действиях латышских националистах присутствовал и явный антинемецкий душок, поэтому нацисты запретили эту организацию, хотя многие ее члены и потом продолжали сотрудничать с немцами и совершили тяжелейшие преступления. Фронт литовских активистов (ФЛА) с самого начала своего существования опирался на Германию. Это было мощное, хорошо организованное движение, более чем другие интегрированное в нацистскую военную машину. В 1940 г. ее члены бежали в Германию, где создали литовскую вспомогательную полицию, готовую к совместному вторжению в СССР. ФЛА не был фашистским. Его целью была либеральная демократия для литовцев и только для литовцев. «Жидобольшевиков» они ненавидели. Когда в 1941 г. немцы стремительно продвигались на Восток, Фронт выступил с декларацией:
Литовские братья и сестры! Пробил решающий час окончательной расплаты с евреями… Каждый без исключения еврей Литвы сим предупреждается, что должен немедленно покинуть литовскую землю.
Существовало еще одно, менее многочисленное фашистское прогерманское движение «Железный волк» (Gelezinis Vilkas). После оккупации немцы позволили ему занять главенствующее положение.
Когда войска вермахта заняли Эстонию, они возложили неблагодарную обязанность массовых казней на эстонские «силы самообороны» (Kaitseliit), которые уничтожали как евреев, так и цыган. И тех и других было немного, и вскоре они исчезли без следа (Weiss-Wendt, 1998). Имена исполнителей и подробности преступлений мне установить не удалось.
В Латвии у немцев не сразу получилось спровоцировать еврейские погромы. Латышские добровольческие части были спешно сформированы для борьбы с отступающими советскими войсками, но натравить их на евреев не удалось. Были созданы новые добровольческие формирования. Печально знаменитая «команда Арайса» из 300 человек (под командованием латвийского майора Виктора Арайса) убила 26 тысяч из 85 тысяч всех уничтоженных мирных граждан Латвии. Остальные стали жертвами немецких айнзацгрупп и подразделений СД (в которых было много этнических немцев латвийского происхождения). Из этих 26 тысяч 22 тысячи были евреями, 2 тысячи коммунистами и 2 тысячи цыганами или психически неполноценными людьми. Каждый из «команды Арайса» убил в среднем 87 человек. Латышские вспомогательные полицейские батальоны, численность которых возросла от 2 до 5 тысяч человек в 1941 г. и до 12 тысяч в середине 1944 г., содействовали депортациям, ликвидациям гетто и захвату еврейского имущества. Некоторые участвовали и в расстрелах. В репрессиях участвовали 150 офицеров, званием от майора и ниже, политработники-пропагандисты. Непосредственно к убийствам были причастны не более тысячи человек, остальные занимались грабежами и насилием. Преступные исполнители были из крайне правых или военных: латвийские фашисты, праворадикальные офицеры и унтер-офицеры из бывшей латвийской армии, полиции и сил гражданской обороны. Они рвались в бой с большевиками, чтобы отомстить им за позорную и покорную капитуляцию Латвии в 1940 г. Националистически настроенные студенческие союзы стали той силой, которая проникла во многие общественные институты, в особенности в органы гражданской власти. Их члены часто становились офицерами СД. Родственники депортированных тоже встали на сторону немцев. Националисты, скрывшиеся от ареста, не ожидали, что их семьи будут высланы советскими карательными органами. Нетрудно понять их ожесточение и жажду мести. Франц Шталекер, командир айнзацгруппы А, говорил, что, отбирая кандидатов в карательные части, он обращал «особое внимание» на тех, кто был обижен. Молодой рядовой состав в меньшей степени волновала идеология. Университеты закрылись, экономика рухнула, молодежь осталась не у дел. Эти солдаты удачи ценили работу, заработок и мужественный авантюрный дух. Социальных маргиналов среди них почти не было, а вот спортсменов было много. Как это бывало всегда и везде, физическую силу можно было легко использовать для насилия. Молодые люди обычно ищут компанию таких же молодых людей (без малейшего намека на гомосексуализм), солдаты, спортсмены, единомышленники всегда стремятся к суровому мужскому братству и дружбе. Войска СС были идеальной моделью таких отношений.
Позже, на скамье подсудимых, они говорили лишь о своем патриотизме и антикоммунизме, начисто отрицая обвинения в ненависти к евреям, страсти к наживе или карьере на крови. Немногие терзались совестью, редко кто противился исполнить свой первый расстрельный приказ, но некоторые наотрез отказывались делать это во второй раз. Как сказал один офицер про своего солдата: «Теперь его к нам и на аркане не затащишь». Алкоголь был для них успокоительным лекарством, как и для немецких палачей, описанных в предыдущей главе. Карателей щедро поили водкой до, во время и после ликвидаций. Андриевс Эзергайлис (Ezergailis, 1996) пишет: «Для этих коммандос алкоголь был спасительным эликсиром… Он… снимал с этих молодых людей моральную блокаду и помогал совершить первое убийство. Потом водка снова помогала им взять винтовку и пойти к расстрельному рву. После казни они напивались как свиньи». Виктор Арайс однажды выразил что-то похожее на раскаяние и жалость к самому себе:
Немцы, они такие… Дай им палец — всю руку откусят и быстро заставят тебя делать то, чего бы ты никогда не сделал по собственной воле. И потом они тебя уже не отпустят.
Латвийский «палец», который они дружелюбно предложили немцам в качестве Плана Б, являлся национал-антикоммунистической идеологией, густо приправленной юдофобией. За такую идеологию, ставшую каждодневной практикой, немцы не только хорошо платили, но и позволяли мародерствовать. Эсесовское командование дало им оружие и превратило в убийц. Латыши стали исполнителями Плана Г — геноцида — исключительно из-за боязни наказания, как утверждал Арайс. Эсесовец Франц Шталекер из айнзацгруппы А в рапорте в Берлин сообщал: «По сравнению с Литвой, в Латвии нам было гораздо труднее организовать погромы и начать зачистки» (факты заимствованы из Vestermanis, 1992, Ezergailis, 1996: 105, 194, 255–256).
Составляя кадровый костяк национальной полиции, Фронт литовских активистов поднял восстание против Красной армии, овладел несколькими городами и начал формировать временное правительство еще до прихода немцев. Об этих событиях мы знаем по докладам командования немецких айнзацгрупп (см.: Arad et al., 1989; Klee et al., 1989, 1991. В этой главе я буду часто обращаться к этим авторам). Большинство командиров в докладах подчеркивали доброжелательные, миролюбивые, прогерманские настроения литовцев. И хотя в «Каунасе оказалось на удивление трудно поднять горожан на серьезный полномасштабный еврейский погром», в других городах, сообщается в донесении, «литовцы добровольно и неустанно осуществляют все меры, которые мы планировали против евреев, часто они это делают даже без наших указаний». Немецкие солдаты, ошарашенные увиденным, рассказывали о том, как молодые литовцы, окруженные возбужденной и ликующей толпой, в которой были и женщины, и дети, убивали евреев ножами и топорами. Те, кто это делал, были не просто «сборищем городского отребья» (Misiunas & Taagepera, 1993: 62).
После того как «Железный волк» оттеснил конкурентов, офицерами этнических частей стали исключительно фашисты, радикальные правые и антисемиты (Budreckis, 1968: 121–122; MacQueen, 1998: 37–39). Они шли прямой дорогой к геноциду. Эсесовцы командовали бандами литовских полицаев, они убивали всех евреев, которые попадались к ним в руки, включая женщин и детей. Тридцать вспомогательных полицейских батальонов по тысяче человек в каждом формировались из закоренелых антисемитов и антикоммунистов. Пресловутый 2-й батальон уничтожал по 500 евреев ежедневно. Убийства сопровождались грабежами. Старшие офицеры следили за справедливым дележом награбленного после ликвидации каждого гетто. Свыше половины литовских евреев погибли от руки самих литовцев. Такого не было ни в одной стране, оккупированной рейхом. 2-й батальон позднее был переведен в Белоруссию, где потряс своей жестокостью местных жителей. 40 тысяч литовцев воевали на стороне Германии, из них примерно 10 тысяч можно смело считать военными преступниками. Были и просто мародеры, но большинство литовцев всего лишь наблюдали за происходящим. Были и праведники[68]. Примерно тысяча литовцев бесстрашно укрывали евреев, рискуя собственными жизнями. В немногочисленном антифашистском подполье звучал вопрос: «Неужели нас назначили главными вешателями Европы?» В очередной раз среди вешателей было много родственников депортированных в советские времена (Arad, 1989; Budreckis, 1968; Littman, 1983; Neshamit, 1977; Piotrowski, 1998: 163–176; Porat, 1994; Sochat, 1974).
Среди 18 литовских военных преступников (по материалам немецких судов: Hutchinson, 1994; McKenzie, 1995) 17 человек были моложе 25 лет. Единственным исключением был старый эмигрант, воевавший с большевиками еще в 1918 г. Пятеро из шести офицеров были из Фронта литовских активистов или «Железного волка». Антанас Гекас вырос в католической фермерской семье. Старательный, но посредственный студент, он вскоре увлекся авиацией и стал летчиком. Тогда же он вступил в Литовский фронт. Его брат перебежал в Германию, где стал сотрудничать с нацистами. После нападения Германии на СССР Гекас вступил во вспомогательную полицию и стал офицером. Принимал участие в расстрелах в Каунасе и в Белоруссии. Мотеюс Мигонис служил полицейским во 2/12-м батальоне. Позже он признал, что четыре года его взрослой жизни «были отданы исключительно убийствам гражданского населения». Юозас Алексинас был профсоюзным активистом. Когда пришли немцы, он бежал, но потом вернулся, «потому что был националистом». Алексинас вступил в полицию, чтобы «очистить и привести в порядок страну». Эти слова повторяют как мантру все органические националисты и сотрудники полицейско-репрессивного аппарата. Из 18 полицейских он был единственным, кто дезертировал и перешел на сторону Советов, — убивать безоружных людей ему стало невмоготу. Советский суд дал ему щадящий приговор: 10 лет в Сибири.
Во всех трех странах идеологизированные и жаждущие мести лидеры и активисты находили широкую поддержку среди обычных алчных обывателей, которым очень хотелось завладеть собственностью евреев. Их идея была проста: очистить землю и народ от «жидобольшевизма» (Gordon, 1990; Hilberg, 1980: 96-102; Misiunas & Taagepera, 1993). Но вскоре балтийская солидарность с немцами дала первую трещину. В январе 1942 г. командующий полицией СС в Латвии сообщал: «Все оплакивают судьбу евреев. Раздается лишь немного голосов в пользу окончательного решения еврейского вопроса». Поползли слухи, что нацисты скоро и прибалтов возьмут в ежовые рукавицы. Согласно их плану, две трети населения Прибалтики нужно было выслать на Восток, расселив на освободившихся землях этнических немцев. Оставшаяся треть подлежала германизации, но лишь в качестве крепостных работников для расы господ. Нацисты продолжали передавать конфискованную собственность своим соотечественникам. Молодых прибалтов вынуждали вступать в отряды остарбайтеров и ехать трудиться в Германию, остальных призывали в «добровольческие» полицейские или армейские батальоны. 100 тысяч прибалтов решили надеть немецкую форму. Они сражались против Красной армии до конца в тщетной надежде, что западные союзники придут первыми и восстановят их национальную независимость. Но советские войска стремительно наступали, и немцы решили эвакуировать главных коллаборантов вместе с их семьями. С отступающим вермахтом ушло 100 тысяч эстонцев, 180 тысяч латышей и, возможно, 300 тысяч литовцев.
По этим цифрам мы можем судить о масштабах коллаборационистского движения (Kangeris, 1998: 141). Свои палаческие обязанности они добросовестно выполнили, некоторые с энтузиазмом, другие из-под палки. Большая часть органических националистов попала в капкан немецкого нацизма, ошибочно сочтя немцев своими союзниками. Нацисты были этому очень рады. Евреи были вырезаны начисто, в немецком тылу не орудовали «жидобольшевики», и вся эта работа была сделана руками коллаборантов с минимальным участием самих немцев.
Белоруссия
В Белоруссии немцам не удалось опереться на пятую колонну. Коллаборантами стали немногочисленные антисоветские националисты, нашедшие убежище в Германии в 1920-х гг., когда Белоруссия оказалась под советской юрисдикцией. Их Планы А и Б несильно отличались от замыслов прибалтийских националистов. В 1941 г. белорусские националисты были близки к нацистам, разделяя их ненависть к «жидобольшевизму». Они вернулись на родину в обозе немецкой армии, но массовой поддержки не получили. Городское население было в основном русским, польским или еврейским. 90 % белорусов были крестьянами, этим людям «от сохи» этнонационализм был глубоко чужд. У националистов не было социальной опоры ни на селе, ни в городе, хотя антикоммунистическая православная церковь приветствовала немцев, склонив к этому и многих прихожан. Командиры айнзацгрупп на Востоке сокрушались: «У белорусов практически отсутствует национальное самосознание… нет у них и ярко выраженного антисемитизма. Практически невозможно поднять белорусов на еврейские погромы. Этот народ пассивен и политически индифферентен». СС сделали мудрый вывод: если национализм слаб, то неоткуда будет взяться и антисемитизму в самом сердце Восточной Европы. Оккупационные власти заявили, что только те, кто будет работать с айнзацгруппами, получит должность в новой белорусской администрации. На призыв откликнулись добровольцы, почуявшие шанс успешной карьеры. Националисты провели отбор кадров среди антикоммунистов и антисемитов, и те возглавили вспомогательные полицейские батальоны (их называли «вороны»), общей численностью от 10 до 40 тысяч человек. В эти батальоны вошли и советские военнопленные. Командиры лично не знали своих подчиненных, но сработал эффект «снежного кома»: свежеиспеченные полицаи называли имена других надежных людей, годных для дела.
Как и обычно, профессиональные полицейские были самыми желанными кандидатами в каратели. Симон (Семен) Серафинович, житейски неглупый, но слабо образованный человек, вырос в польской Белоруссии. Вначале он служил в армии, потом стал полицейским. При поляках никакой карьеры он сделать не мог. Он влюбился в польскую девушку, но ее родители не разрешили брак: белорус — не ровня польке. Советская оккупация Западной Белоруссии подняла статус белорусов и принизила поляков. Именно тогда Серафинович женился на младшей сестре своей возлюбленной (оставшуюся часть польской семьи Советы выслали на восток). Шанс проявить себя он получил, когда пришли немцы, и предложил им сотрудничество. Дослужившись до сержанта, он стал начальником вспомогательной полиции в маленьком городке Мир. В немецкой форме, с карабином, верхом на коне, Серафинович упивался властью, которую ему доверили непобедимые немцы. Как и каждый белорусский полицай, он убивал любого, на кого указывали немецкие хозяева. Но если его подчиненные служили ради твердого заработка и нетрудной работы, то Серафинович «чужой крови не щадил». Он лез из кожи вон в надежде выслужиться перед немцами как антикоммунист (коммунисты отправили в лагерь его первую любовь!). Не будучи патологическим антисемитом, он был «очень суров» с евреями, видя в этих космополитах угрозу «национальному порядку». Нервное напряжение после тяжелой работы он снимал дикими пьянками и, напившись, буйствовал. Мы знаем эти подробности из уст его немецкого переводчика, скрывавшего свое происхождение еврея, который жил и выжил рядом со своим страшным хозяином, чтобы рассказать нам эту историю (Тес, 1990). Серафинович закончил свои дни в возрасте 85 лет в Британии. С его смертью прекратился единственный судебный процесс над военным преступником в Англии.
Вспомогательным подразделениям доверялось многое: от рутинной полицейской работы до жестоких расстрелов советских военнопленных и евреев. В пьяном угаре полицаи творили страшные зверства, которые смущали даже эсесовцев: взявши за ноги детей, они разбивали их головы об стену или живыми бросали в колодец, кинув туда для верности и гранату, насиловали девушек, а потом добивали их штыками (в рапортах СС особо подчеркивалось, что эти зверства — дело рук людей неарийского происхождения). Многие из них угодили и на фронт в составе Ваффен-СС, там они показали себя никчемными солдатами и под занавес войны поспешили сдаться в плен великодушным американцам. Некоторые военные преступники доживают свои земные дни как граждане США, они всячески выпячивают свой антикоммунизм, но молчат о причастности к геноциду евреев (Loftus, 1982; Piotrowski, 1998: 148–157). Несколько тысяч белорусских военных преступников — капля в море по сравнению с числом партизан и мирных жертв немецкой агрессии. Айнзацгруппы докладывали, что убийства евреев пробудили в местном белорусском населении «чувство неуверенности и даже отчаяния». Даже среди образованных людей ведутся разговоры, что «Советы таких ужасов не творили». «Нам трудно прогнозировать, к чему приведут применяемые меры. Настроения местного населения изменились в худшую для нас сторону, но в основном, они повинуется тем, у кого есть реальная власть». Там, где территорию контролируют красные партизаны, крестьяне «послушны воле их бывших господ».
«Большинство белорусов, оказавшись между молотом и наковальней, боялись всех» — такой вывод делает Хедлэнд (Headland, 1992, 118–119). На белорусской земле немцам пришлось убивать самим. Это была прифронтовая зона, и немецкие тыловые войска выполняли поставленные им задачи.
Украина
Гораздо больше коллаборантов оказалось на Украине. Кровавые еврейские погромы прокатились там еще в годы Гражданской войны. Украинский народ был разделен на две части между Польшей и Советским Союзом. И между ними была существенная разница. На Советской Украине евреям жилось легко и свободно. В 1930-е годы евреи составляли 5 % населения и свыше 10 % в коммунистической партии и Советах народных депутатов (Altshuler, 1990: 290–294). Поэтому они несли на себе клеймо исполнителей кровавых сталинских репрессий, о чем мы расскажем в следующей главе. И хотя немногие евреи были коммунистами, призрак «жидобольшевистского врага» в глазах многих приобрел зримые очертания.
Поскольку Сталин уничтожил большинство националистов в советской части Украины, оплотом украинского национализма стала более либеральная Польша. Их План А в очередной раз призывал к борьбе за национальную независимость. В 1920-е гг. украинских националистов впечатлил пример фашистской Италии, в особенности их парамилитарные формирования, столь необходимые для борьбы за свободу нации. Главная украинская националистическая организация ОУН провозгласила принципы свободы и демократии для этнических украинцев. «Украина для украинцев» — это стало их неизменным девизом. «Нация есть высшая форма органического человеческого сообщества». В 1930-е гг. националисты с надеждой посматривали в сторону Германии, им казалось, что нацисты, как братья по идее, помогут им освободиться и от советского, и от польского ярма, чтобы создать «биологически чистую», «органическую» украинскую нацию. Поляков, русских и евреев следовало «удалить». План Б заключался в этнических чистках, пока бескровных. Как и везде в Восточной Европе, большую роль играла религия. Украинская православная церковь[69] апологизировала чистоту украинского национального духа. Как и в Румынии, на Украине оформился христианско-антисемитский национализм (Armstrong, 1963; Kosyk, 1986: док. 6, 44, 61, 68, 75; Motyl, 1980: 143; Piotrowski, 1998: 189–195; Weiner, 2001: 240–248).
Советский Союз занял польскую Украину в 1939 г. в соответствии с советско-германским пактом. Многие западноукраинские националисты, враги сталинского режима, нашли убежище в Германии. Сталинская власть была беспощадной, что побудило многих украинцев встать на сторону нацистов. В органах советской власти евреи были представлены не совсем пропорционально, и, как пишет Гросс (Gross, 2000: 98), местное население было поражено до глубины души: «Как дико, оскорбительно, невозможно было для украинца видеть еврея на любой должности — инженера, прораба, бухгалтера, администратора, учителя или милиционера» — и дело не в том, что евреев там было много, дело в том, что они вообще были!
Так началась любовь-ненависть между украинскими националистами и немецкими нацистами. Этот альянс радикализировался в момент нападения Гитлера на СССР и превратился в План Г — геноцид. На основе двух фракций ОУН были созданы два украинских айнзацбатальона, вымуштрованных СС[70]. В их задачу входила зачистка оккупированной территории от нежелательных элементов, то есть коммунистов и евреев. Не совсем ясно, насколько они были задействованы немцами в самих боевых действиях. При отступлении Красной армии НКВД расстрелял почти всех украинских политических заключенных. И естественно, что националисты жаждали отмщения. Евреи, снова поставленные перед выбором, с кем остаться — с фашистской Германией или Советской Россией, — отступали на восток с Красной армией, хотя и немногие были коммунистами, а их собственность и предприятия были экспроприированы Советами. Непонятно, верили ли националисты таким нелепостям СС, что «все евреи до единого служили большевизму», что во вскрытых захоронениях «не обнаружен труп ни одного еврея, расстрелянного НКВД». Впрочем, националистов не пришлось просить дважды — они с энтузиазмом принялись убивать. И дело вовсе не в том, что они попали в капкан нацистской идеологии. 24 тысячи евреев были убиты сразу, многие еще до того, как появились немцы. В некоторых городах, где утвердилась оуновская власть, прошла кровавая вакханалия резни. На Волыни массовые убийства сопровождались тотальным разграблением имущества; по мнению националистов, это было необходимым условием развития независимой украинской государственности, освобождением экономики от иностранного капитала. ОУН возвестила: «Каждый украинский город начинает жизнь с чистого листа. Приходи, владей, бери дело в свои руки» (Spector, 1990: 64–79, 238239; Zbikowski, 1993).
В докладах айнзацгрупп сообщалось, что отступающая советская армия при помощи евреев уничтожила сотни украинцев, прежде всего интеллигенцию; и теперь евреи стали жертвой праведной мести украинских патриотов. Оставляя город Кременец, красные расстреляли от 50 до 100 украинцев. Сообщалось, что с некоторых трупов была содрана кожа, поползли слухи о том, что несчастных сварили живьем, — в сознании христиан это воскресило миф о ритуальных иудейских жертвоприношениях. Возмездие было неотвратимым — 130 евреев были забиты насмерть, в казни участвовали и родственники расстрелянных украинцев. В жертву была принесена целая еврейская община — чуждый и враждебный народ, связанный с большевистскими преступниками. Дитер Поль (Pohl, 1996: 175–179) считает, что массовые расстрелы НКВД ожесточили до предела бойцов ОУН, спровоцировали геноцид, при этом антисемитизм стал основой националистической идеологии. Там, где закрепились оуновцы, беспощадной резне подвергались еврейские общины в тех районах, где польское население преобладало над украинским, погромов было значительно меньше. У евреев оставалось лишь два выхода — бежать или уйти в большевистское подполье. В немецких докладах говорится о том, что реакция местного населения была разной. Некоторые украинцы «активно сотрудничали», «приветствовали и с пониманием относились к жестким мерам». В других отчетах указывается на то, что «местные с равнодушием восприняли массовое уничтожение еврейства», отмечается «отсутствие среди украинцев расового и идеологического антисемитизма». «Равнодушие» к еврейскому вопросу немцы привычно объясняли нехваткой национального самосознания. Националисты убивать будут, считали в СС, но простых крестьян к этому склонить труднее. Западные украинцы, по-разному относясь к полякам и евреям, дружно ненавидели русских (Weiner, 2001: 248–256).
В украинских батальонах вспомогательной полиции общей численностью 35 тысяч человек в основном служили дезертиры из Красной армии или бывшие военнопленные. СС докладывали: «Мы тщательно отобрали политически благонадежных» — с помощью местных бургомистров и начальников полиции. Большинство пленных красноармейцев отказывались служить нацистам, несмотря на то, что согласие спасало их от лагерей. Другие шли на сотрудничество в надежде выжить, демонстрируя фальшивую лояльность немцам и их идеологии. Член ОУН, 19-летний Богдан Козий, судимый впоследствии как военный преступник, был самым подходящим кандидатом. Во фронтовой разведке вермахта служили в основном этнические немцы. Украинская полиция принимала участие в ликвидации гетто, к 1942 г. было уничтожено около 150 тысяч евреев. В одном из донесений звучит и такой пассаж: «Все лица азиатского происхождения, обнаруженные нами, тоже ликвидированы». Немцы отдавали приказы и отвечали за логистику, но, учитывая, что украинские вспомогательные батальоны численно превосходили части СД и немецкую фельдполицию чуть ли не в 10 раз, им было разрешено взять инициативу на себя и проводить ежедневные карательные операции по собственному почину. Те, кто выжил, называли этих убийц просто «украинцами», другие — «украинскими националистами» или даже «национальными комитетами» (Arad, 1989: 128, 140; Dean, 1996, 2000; Kosyk, 1986: 155; Sabrin, 1991; Sandkühler, 1996: 409, 417). Выжившие считали, что национализм ничем не отличается от геноцида, точно так же думали о своих коллегах и эсесовцы.
Как обычно, мотивация карателей была разноплановой: стяжательство, идеологический национализм, месть, антикоммунизм, бытовой антисемитизм. После советского господства все эти чувства вылились в ненависть к «жидобольшевизму» (Arad et al., 1989: 210; Armstrong, 1963:158–159; Dean, 2000; Piotrowski, 1998: 209–237; Weiss, 1990a: 414; 1990b: 110). Многие националисты безрадостно осознавали, что геноцид был условием согласия немцев на независимость Украины, а этой надежды они никогда не теряли. Была и еще одна мечта — когда придет срок, использовать полученный опыт и обратить оружие и против Советов, и против Германии. Количество добровольцев в дивизии СС «Галичина» даже превысило необходимый штатный состав. Это боевое соединение получило благословение Украинской православной церкви. Ближе к концу войны 200 тысяч украинцев сражались на стороне вермахта, 20 тысяч стали оуновскими партизанами и воевали и с немцами, и с русскими. Примерно такими же силами располагали и советские партизаны на территории Украины. По их признанию, местное население не оказало им значительной поддержки (Weiner, 2001: 156–157). Националисты вели войну в лесах против Советов до 1950-х гг.
Сабрин (Sabrin, 1991: 242) утверждает, что «сотни тысяч украинских националистов разделили с немецкими нацистами ответственность за военные преступления, преступления против человечности, преступления коллаборационизма и были соучастниками… геноцида». Израильская комиссия по расследованию военных преступлений, более осторожная в своих оценках, считает, что 11 тысяч украинцев совершали убийства евреев или участвовали в насильственных депортациях, которые привели к гибели людей. По сравнению с соседними странами Украина дала максимальное число коллаборационистов, а еще больше украинцев приняли участие в грабежах и хищениях. Я не исключаю, что большинство народа спокойно согласилось с устранением евреев, не слишком задумываясь о том, какими методами это было сделано. Значительная часть Украинской православной церкви поддержала нацистов в их борьбе с коммунистической тиранией. И все же около 1000 священников с риском для жизни укрывали евреев. Среди этих клириков преобладали баптисты, но в благородном деле участвовали и украинские православные священники, а самую выдающуюся роль в защите евреев сыграл сам глава этой церкви. Вивицкий (Vivitsky, 1990:107) пишет, что экзарх благословил 550 монахов и монахинь на спасение 200 еврейских детей. Между тем любой украинский антисемит мог с легкостью выдать немцам и 200, и больше евреев. Большинство украинцев находились где-то посередине — они одинаково ненавидели немцев, коммунистов и евреев (Bilinsky, 1990: 381–382; Hilberg, 1993: 94–96, 289; Spector, 1990: 172–187, 243–256; Vivitsky, 1990; Weiner, 2001). Украинские крестьяне не испытывали особой любви ни к одной стороне, включая евреев. Их главной задачей было выжить.
«Украинцы»
Многих лагерных охранников называли украинцами. Некоторые исследователи считают, что это и были украинцы (напр., Piotrowski, 1998: 218–220). И нацисты, и евреи вешают это клеймо на вспомогательный персонал всех концентрационных лагерей в Восточной Европе. Возможно, что украинцы действительно были самой большой этнической группой в лагерной охране, но, скорее всего, это надо воспринимать как произвольный термин, такой же как «еврейские прихвостни большевиков» или «украинские прислужники немцев» — два народа-«отщепенца», но с абсолютно разными возможностями сеять смерть.
Большая часть вспомогательной лагерной охраны вербовалась из советских военнопленных. 3500 человек, согласившихся на это, были отправлены на несколько недель в тренировочный лагерь Травники, где инструкторами работали этнические немцы. После подготовки их рассылали группами по 90-120 человек по концлагерям и гетто. Персонал лагерей смерти «Акции Рейнхардт» был укомплектован 100 немцами и 500 «украинцами». Билинский (Bilinsky, 1990: 378–379) утверждает, что из 12 человек, погибших на учебных курсах в лагере Травники, лишь шестеро носили украинские фамилии, остальные были или немцами или русскими. Украинский заключенный в Освенциме рассказал, что «украинское подразделение СС» состояло из русских, белорусов и кавказцев. За ними приглядывали немецкие эсесовцы. Кэрей (Karay, 1996) описывает трудовой лагерь в Польше, где иерархическая пирамида была следующей: немцы, ниже — этнические немцы, потом поляки, украинцы, еврейские капо, привилегированные евреи и на самом дне — просто евреи. В таких условиях, чтобы заслужить благосклонность немецких боссов, этническим немцам, полякам, украинцам нужно было всячески демонстрировать антисемитизм.
Такая стратификация порождала коррупцию и жестокость; охранники избивали, насиловали, убивали своих жертв. Творимые зверства могли быть минутной прихотью, могли превращаться и в «воспитательный процесс», если у заключенных уже не было сил выходить на работу. И чаще всего украинцев ставили туда, где требовалась особая жестокость. Один из них рассказывал: «Когда мне дали дубинку, я почувствовал себя совершенно другим человеком». Узники говорили, что некоторые были исчадиями ада, а другие казались нормальными людьми. «Когда я смотрел на них и слушал, как они поют “Думку”, да с такой тоской, я не мог поверить, что те же самые славные ребята, только что беспощадно расстреляли в лесу партию заключенных», — вспоминает один из выживших. Как и у полицейских, так и у охранников были вполне шкурные интересы. Они не голодали, в отличие от своих земляков, их миновал ужас трудового рабства в Германии. Эти люди, большей частью из рабочих и крестьян устроились замечательно: им разрешалось красть и вымогать у евреев все, позволялся и секс. Водка облегчала душу, в этом напитке ограничений тоже не было. В отличие от немцев, их терзал страх, страх наказания за малейшую провинность. Когда у немецкого сержанта СС не получилось сразу запустить двигатель газенвагена в Белжецком лагере смерти, страшный Вирт наказал не его — он выместил свой гнев на «украинском» подручном, надавав ему оплеух (Trials of the War Criminals, Nuremberg, “The Medical Case”, Vol. I, 866). Эсесовцы не дали бы и ломанного гроша за жизнь «украинца». Они называли их «аскари», на языке суахили это означает туземные войска, подчиненные белым хозяевам. Этим словом выражалось расовое презрение. Еврей, выполнявший обязанности переводчика между немцами и белорусскими полицаями, утверждал, что белорусам некуда было деться — их назначили палачами (Тес, 1990: 102; ср.: Matthäus, 1996). Когда по недосмотру «украинцев», заключенные устраивали побег, немцы расстреливали охранников. Пери Броад, охранник Освенцима (Höss et al., 1978: 181–182), рассказывал, что его коллеги из «низшей расы» верили, что «когда-нибудь их непременно расстреляют, потому что для немцев они чужаки». Был случай, когда 20 охранников решили бежать, вступив в перестрелку с эсесовцами. Двух они убили, сами потеряли семерых, шестерым удалось вырваться на волю, шестеро покончили жизнь самоубийством, одного схватили и повесили. За очищение от грехов и раскаяние приходилось платить дорогой ценой.
Выжившие узники описывают своих надсмотрщиков по-разному: среди них были садисты, более-менее приличные люди и равнодушные, как автоматы. В их поведении отражался и национальный тип. Польский железнодорожник из лагеря Собибор вспоминает:
Литовцы, охранявшие эшелоны, были куда страшнее, чем украинцы. Это были настоящие садисты: когда на остановках перевозимые заключенные просили отвести их в туалет, требовали врачебной помощи, воды, литовцы стреляли по ним вслепую через стекла вагонов. Они так развлекались — смеялись, шутили, заключали пари. С другой стороны, один охранник из Треблинки рассказывал мне, что пьяные украинцы тоже превращались в зверей, хуже нацистов. Они служили немцам идейно (Ashman & Wagman, 1988: 172; Browning 1992: 52, 83–85; Sereny, 1974: 157–159).
Антисемитизм, антикоммунистический органический национализм, жажда наживы, стремление выслужиться морально изуродовали этих молодых мужчин из Восточной Европы. В отличие от немцев, они испытали на собственной шкуре, что такое коммунизм, и хорошо помнили тяжелую руку Сталина. Как признавался сам Арайс, немцы повязали их кровью, заставили жариться в коллективном аду, превратили их в спившихся, огрызающихся, но рабски послушных учеников сатаны. Среди них были и идеологические фанатики, убежденные, что государство-нацию можно построить только кровавыми чистками. К геноциду они относились так же, как и идейные нацисты, веруя, что история пишется кровью, отбрасывая все моральные нормы. Другие, хорошо понимая, что давно преступили границы всего человеческого, решили до конца насладиться своим поистине сатанинским всевластием. Геноцид стал для них извращенным удовольствием.