КИТАЙ
Китайские коммунисты пришли к власти не сразу. 20 лет в Китае шла гражданская война, осложненная японской агрессией. Иногда внутренние обстоятельства вынуждали коммунистов к компромиссам с политическими и классовыми противниками, потом их сменяли массовые репрессии и попытки социальных трансформаций. Выбитые из городов, коммунисты возглавили крестьянское движение. В той же роли они выступали и в период Второй мировой войны, когда партия возглавила национальное движение сопротивления против японских агрессоров. Это была партия военного образца с исключительной дисциплиной и единством; лидерство Мао было неоспоримым: именно он разработал и осуществил победоносную стратегию войны.
После победы Коммунистическая партия Китая (КПК) незамедлительно обезглавила Гоминьдан[79], разделалась с японцами и коллаборантами, провела земельную реформу. Сельское население делилось на крупных землевладельцев и три категории крестьян: богатых, середняков и бедняков — по сути, батраков, лишенных земли. Аграрная революция опустила помещиков и богатых крестьян до уровня середняков: у них были отобраны излишки земли, скота, инвентаря, все это было распределено среди беднейших крестьян и батрачества. Партийные комитеты и сельские общины находились под контролем бедноты. У КПК была массовая поддержка в тех районах, которые контролировали коммунисты. Земельная реформа наполовину осуществилась и могла быть доведена до конца. Но, не успев набрать силы, аграрная революция столкнулась с большими трудностями.
Студенты-добровольцы и другие партийные активисты пришли на помощь деревне, но их было мало, на десяток-другой приходилась целая провинция, где они столкнулись с косным многовековым укладом крестьянской жизни, где непререкаемым авторитетом был помещик со своими послушными креатурами. Эти патрон-клиентские отношения веками цементировали крестьянскую общину. И даже беднота, находясь по уши в долгах у помещика, не спешила принимать чью-либо сторону. Крестьяне на своей шкуре знали, что такое гражданская война и чем она может закончиться. А вдруг вернется Гоминьдан, или японцы, или местные вооруженные головорезы? Один безземельный крестьянин так описал ситуацию двум молодым интеллигентным горожанам (один был театральным сценаристом, другой — комическим актером), которые распределяли землю в одной деревне близ Шанхая: «Если я высуну голову, а дела пойдут не так, как вы мне обещаете, то я останусь без головы». Он снял рубашку и показал спину с рубцами от плетей — память от помещика Чи. Другой пожилой крестьянин сказал: «К нам приходили разные люди, похожие на вас… Это были хорошие люди… Но потом появлялся помещик со своими бандитами… появлялись до зубов вооруженные солдаты… Помещик судил нас своим судом, и нас убивали, как мух» (Chen, 1980: 97–98). В Фаншене народная милиция водила по селу осла, принадлежавшего помещику, и уговаривала всех взять его в свое хозяйство. Никто не согласился — люди боялись (Hinton, 1966: 124).
Партийные активисты стремились претворить в жизнь революционную теорию. Экспроприировать собственность помещиков, отобрать у богатых крестьян часть земли, убедить середняков, что им ничего плохого не грозит, распределить земельные излишки среди бедноты, уговорить их вступить в народную милицию и взять власть в свои руки. А затем показать силу этой власти тем, кто и сопротивляться не будет. Помещика средней руки легко было «убедить» вернуть крестьянам «эксплуататорскую ренту», которую он выжимал из них годами. Даже сам факт таких переговоров разрушал традиционные отношения между землевладельцем и арендатором. А еще можно было собрать толпу крестьян и провести инвентаризацию помещичьей собственности. Бойцы крестьянской армии могли раскидать сторожей, вышибить дверь в амбар и показать народу, какие богатства там хранятся. Засим начинался узаконенный грабеж — люди брали то, что принадлежало им по праву, что было украдено у них за многие годы. Помещик с семьей подвергался ритуальному унижению — съежившись от страха, он стоял в центре двора. Ту же толпу можно было собрать и ради другого дела: отомстить дворовым и челяди, которая защищала своего господина, разделаться с его головорезами или с теми предателями и взяточниками, которые поддерживали гоминьдановцев или японцев. Главного мерзавца можно было всенародно казнить, над другими поглумиться и вышвырнуть их вон из деревни. Жестокий помещик-мироед, тот, кто превращал должников в кабальных холопов, насиловал их жен, убивал неугодных, становился ритуальной жертвой народного гнева. Этих кровососов приводили на сельский сход, обвиняли, судили и казнили. «Суровые слова и дела… должны повышать классовое сознание народных масс, укреплять и ширить наше общее дело» (Kuo-Chun, 1960: 121).
Самые активные крестьяне получали львиную долю экспроприированного помещичьего добра. Если партийные активисты оскорбляли священников, разоряли простых крестьян, если это были просто мародеры, стремившиеся обогатиться, народ от них отворачивался. От месяца к месяцу росло революционное брожение, крестьянская масса становилась смелее и организованнее, сводя счеты с богачами, они все решительнее перераспределяли собственность, мстили угнетателям, хватали и избивали помещичью родню. К сентябрю 1951 г. вся земельная собственность была разделена. Плодами революции на селе воспользовались 400 миллионов человек (!) — 80 % всего сельского населения Китая. В следующем году эта цифра достигла 90 %. Местными авторитетами становились почти исключительно бедняки или середняки. Это была самая грандиозная классовая революция во всей истории, и она пролила много крови. Уничтожение помещичьего класса было инициативой сверху. Оно сопровождалось массовыми кровопролитиями, элементами классицида, что нетрудно понять — на волю вырвалась многовековая ненависть бедняков, ставших отныне социальной опорой китайских коммунистов. Помещичий строй в Китае никогда не принимался народом как справедливый, он существовал в силу традиции, непотизма и принуждения[80]. Когда эти три подпорки были выбиты, огромная масса крестьянства полностью и безоговорочно поддержала коммунистов. Роли поменялись: теперь крестьяне могли отомстить за свое унижение по законам революционного времени — жестоко и безнаказанно. Они были далеки от партийной идеологии, но именно партия с ее идеологией осуществила их давнюю мечту и утолила жажду справедливости. Помещики, богачи и их клевреты были скопом пущены под нож, как только крестьяне поняли, что за это их никто не накажет.
Эксплуататоры гибли с оружием в руках, другие закончили свои дни на сельских сходах (крестьянских судах), где за «суровыми словами» следовали суровые дела: приговоренных забивали насмерть. Помещиков подвергали пыткам, чтобы узнать, где они прячут свои сокровища. КПК постоянно осуждала «незаконное» насилие, но серьезно тревожилась лишь в том случае, если убийства становились наказанием за коррупцию, а не по «классовым мотивам» или если они приводили к массовым беспорядкам. Но в большинстве районов Китая крестьянская революция действительно укрепляла порядок и закон, цементировала связи партии с ее огромным социальным базисом — бедным и средним крестьянством. Классицид стал тем молотом, которым ковалось новое общество и строилось новое государство. Это переворачивает с ног на голову этатистскую теорию кровавых чисток: в Китае именно чистки создали сильную государственность, а не наоборот. Большинство статистических оценок дает цифру в 1–2 миллиона погибших, из которых к смертной казни были приговорены от 200 до 800 тысяч человек — внушительные цифры для нас, но не для Китая, с его тогдашним населением в 580 миллионов. От 4 до 6 миллионов были сосланы в трудовые лагеря, где многие погибли от непосильной работы и голода. Репрессии против классовых врагов в городе были столь же беспощадными. Восстановление общественного порядка по всему Китаю, где за годы революции расцвел бандитизм, проституция, торговля опиумом, тоже потребовало немалых усилий и жертв. Этот скорбный список можно продолжить. Примерно один миллион горожан был уничтожен и два миллиона отправлены в лагеря. Китайский План А прямо (убийства, казни) или косвенно (гибель в лагерях) обрек на смерть от 1 до 2 % всего населения страны. Масштабы репрессий не определялись заранее и были с олимпийским спокойствием восприняты их авторами — в кровавой гражданской войне в мир иной отправились враги обездоленного народа, что было полезно и необходимо.
КПК вела более прагматичную политику и была более сплоченной партией, чем российские большевики. Когда репрессии ослабли, в партию начали принимать даже бывших гоминьдановцев и представителей старой администрации. В политическом отношении План Б стал либеральнее — карательный аппарат прицельно бил по политическим диссидентам, расстрелы сменились тюремными заключениями, дискриминировались «бывшие» и члены их семей. Начиная с 1946–1949 гг. и вплоть до 1990-х социальное положение главы семьи определяло не только его статус, но и отношение к его родственникам и потомкам. Дети и даже внуки отца «правильного» классового происхождения (рабочий, крестьянин, герой революции) считались социально привилегированными, «плохая родословная» (предок — помещик, богатый крестьянин, контрреволюционер) ничего хорошего потомкам не сулила. Впрочем, считалось, что через 2–3 поколения дети буржуазного происхождения смогут освободиться от родимых пятен капитализма.
Дореволюционный правящий класс был ликвидирован, но от этого экономика не стала социалистической. Земельный передел никак не затронул основы частнособственнического хозяйства в деревне. Мао считал, что независимые крестьянские хозяйства были по сути капиталистическими и не могли стать крупнотоварными производителями. Идея земельных кооперативов, коллективного труда должна была исправить это положение: «Если социализм не завоюет деревню, то ее завоюет капитализм» (Yang, 1966: 26). Теория экономического развития, принятая КПК, была ортодоксальной, на вооружение был взят пример СССР: лишь коллективизация сельского хозяйства может стать опорой и ресурсной базой для форсированной индустриализации. Поскольку Китай был еще более аграрной экономикой, чем Россия, для индустриализации требовался массовый экспорт сельскохозяйственной продукции в обмен на импорт промышленных товаров и технологий. Коммунистическая партия Китая знала, что именно по этому пути пошел Сталин, знала то, какой кровью было за это заплачено. Мао говорил: «Сталин удил рыбу, пока не кончилась вода в пруду». Китай очень хотел избежать излишнего насилия и милитаризации и начал выстраивать свою политику по принципу «единство — критика — единство». Лю Шаоци утверждал, что в «социалистической экономике должно быть планирование, но более гибкое и избирательное» (MacFarquhar, 1974: I, 185, 313; 1983: II, 151). Марк Луфер (Lupher, 1996) предполагает, что Китай пошел по пути «авторитарно-социальной мобилизации», по пути демократического централизма, когда воля верхов опирается на поддержку низов и ничто не препятствует новаторству и инициативе местных партийных комитетов. КПК приступила к экономическим преобразованиям в рамках Плана Б, медленно, шаг за шагом проводя коллективизацию в начале 1950-х гг., что завершилось «малым скачком» 1955–1956 гг. Крестьянские хозяйства были объединены в народные коммуны и трудовые артели. Участие в коллективном труде было делом добровольным. Частичная коллективизация была проведена успешно, оппозиция практически никак себя не проявила. После завершения земельного передела КПК усилила свое влияние в деревне куда в большей степени, чем это получилось у российских большевиков (Lupher, 1996: 175). Не успокоившись на достигнутом, Мао приступил к Плану В — «большому скачку» 1958 г. Он обещал: «Три года тяжелой работы и лишений вначале, и тысяча лет процветания потом». Всю социальную жизнь надлежало обобществить, вплоть до совместного питания в народных столовых. Инвестици