Армия красных кхмеров составляла 68 тысяч человек в 1975 г., среди них было 14 тысяч членов партии. Многие армейские части были стояли в районах, где не проводилось массовых чисток, а значит, у истинных убийц действительно руки были по локоть в крови. Почти все кхмерские руководители вышли из среднего класса и стараниями родителей получили образование. Пол Пот родился в крестьянской семье среднего достатка. Его двоюродная сестра была наложницей наследного принца, другая танцевала в королевском балете. Высокое положение родственников позволило Пол Поту получить образование в королевской школе-интернате (Chandler, 1992: 7-25; Kiernan, 1997: 53–54). Бен Кирнан (Kiernan, 1996) исследовал биографии 20 национальных и региональных руководителей Камбоджи. 12 из них были учителями (еще 4 — их родственниками). Один предприниматель, один крестьянин, железнодорожник и электрик оказались единственными, кто имел отношение к производству. В руководстве были и три женщины. Чандлер (Chandler, 1999: 18–36, 61–62, 69) исследовал биографии персонала самой страшной тюрьмы Камбоджи Туол Сленг («тюрьма безопасности S-21»). Все тюремное начальство было ветеранами партии. Большинство когда-то работали школьными учителями (в основном, математиками и биологами), так же как и высокопоставленные партийные заключенные. Кирнан предполагает, что дипломированные специалисты ушли в революционное движение, потому что не могли найти себе работы по профессии. Это слишком житейское и упрощенное объяснение неприменимо к высшим партийным лидерам, которые стали политическими диссидентами еще в студенческие годы. Персонал и заключенные тюрьмы в своих автобиографиях тоже не ссылаются На безработицу. Учителя и преподаватели стали националистами и коммунистами, потому что таким был дух времени, потому что именно эти идеи политической модернизации овладели умами камбоджийской интеллигенции.
Сохранилось 166 личных дел сотрудников тюрьмы S-21. Охрана была набрана еще до 1975 г. из кхмерских воинских частей, стоявших в соседних провинциях. Почти все солдаты были холосты. Из них 65 % были в возрасте 18–22 лет, 12 % еще моложе. Многие стали красными кхмерами в подростковые годы, некоторые — в 10 лет. Фотографии этих горделивых и уверенных в себе мальчишек висят сейчас на стенах бывшей тюрьмы, превращенной в музей геноцида. «Ангка», как пишет Чандлер, «заменила им и отца и мать»., (Chandler, 1999: 33). Две женщины работали надзирательницами, 7 % заключенных тоже были женщинами. В политической тюрьме были казнены жены многих репрессированных членов партии. В кхмерской армии существовали женские батальоны; все солдаты были молоды, с каждым новым призывом в армию приходили еще более юные на замену погибшим в боях ветеранов или репрессированных режимом. Ли Хенг вспоминает, что по последнему призыву 1978 г. в армию пришло пополнение 13-18-летних юношей и девушек (Heng & Demeure, 1994: 189–190). Уцелевшие лагерники рассказывают, что некоторым охранникам было не больше 12–14 лет, а некоторым и по 9. Этих заключенные боялись, как огня: дети, не раздумывая, исполняли любые приказы и проявляли страшную жестокость. Убить человека для них было все равно что прихлопнуть муху. Медсестры 9-13 лет с трудом могли читать, но умели делать инъекции (Picq, 1989: 114; Yathay, 1987: 116). Использование солдат-детей свидетельствует о преднамеренной и извращенно-патерналистской социализации — легко внушаемых подростков легче всего было превратить в убийц.
Рядовыми исполнителями были неграмотные крестьяне из «коренной» Камбоджи. Почти все из 166 охранников S-21 были выходцами из крестьянской бедноты. Чандлер называет их «чистым листом», «незамутненным разумом». Эти люди не знали, что такое образование и имущественные отношения, они мгновенно откликнулись на призыв красных кхмеров разделить землю, разорить города и убить американцев. Американцы были империалистическими дьяволами. Они бомбили деревни и города по своей дьявольской прихоти и бессмысленной злобе. А что сделали камбоджийские крестьяне этим американцам? Красные кхмеры объясняли, что режим Лон Нола раболепствовал перед Америкой, и в этом была доля истины. Красные кхмеры неопровержимо убедили крестьян, в чем их истинное предназначение. Майкл Викери (Vickery, 1984:66) в запальчивости назвал это «победоносной крестьянской революцией». Где победа, если тысячи. крестьян погибли, а выжившие оказались под пятой маоистских доктринеров, радикальных схоластов, которые смогли увлечь народ примитивными, но очень заманчивыми национал-маоистскими лозунгами? В отличие от российского или китайского крестьянства, кхмеры не имели ни малейшего представления о внешнем мире, их жизнь была ограничена делянкой земли и деревенской околицей. Их предводители плохо разбирались и в промышленности, и в сельском хозяйстве. Кхмеры не могли понять, что такое общественное разделение труда и как работает рынок. Но себя они считали ультрамодернистами и свято верили, что смогут построить социалистический рай, одним прыжком преодолев цивилизационную пропасть, которая отделяла их от развитого мира и Европы (Becker, 1998:184,188). Кхмеры лишь в одном смысле были современными — они самостоятельно додумались согнать людей в трудовые лагеря и создать тоталитарную массовую партию, а это, как-никак, идея XX века. Как и в Москве, Пекине, Ханое, они стремились построить современную индустрию (рубежи были обозначены в 4-летнем плане). Но все это относилось к будущему. В реальности не существовало даже зародыша нового общества. В «Немецкой идеологии» Маркс, переосмысляя прошлое, рисует идеал нового коммунистического общества — «утром охотник, днем рыбак, вечером критик». Эту буколическую утопию свободного крестьянского труда красные кхмеры поставили с ног на голову, создав лагеря, где трудились рабы.
Выжившие вспоминают о лагерной охране как о «невежественных крестьянах… диких и безграмотных», «злобных тварях, с сумеречным сознанием и с промытыми мозгами». Нгор (Ngor, 1988: 158) вспоминает, что охранники никогда не произносили слова «коммунизм». А самих себя, по его словам, они считали «людьми мести». «Единственное, что они усвоили: город — это враг, горожане вроде нас — бывшие господа. И наконец пришел час расплаты. Вот что такое кхмеры: коммунисты наверху и “люди мести” внизу». Один охранник объяснил это так:
Мы освободились от богатеев и феодалов. У нас есть свобода и справедливость, свобода и справедливость. Все люди равны. Не будет ни бедных, ни богатых. А еще мы разрушили ложную веру. Бог! Бог! — все это полная чушь.
Классовая ненависть извергалась, как вулкан:
Ну и как вам сейчас, буржуи? Где были вы, когда мы страдали, мучились в джунглях, когда мы воевали с американцами и их прихвостнями? Вы жили в хороших домах, спали с женами в удобных постелях, вы издевались над нами, когда мы освобождали страну от французского, японского, американского империализма. Вы и тогда нам были не нужны, а сейчас тем более. Нет смысла сохранять вам жизнь, и ваша смерть — невелика потеря (Pran, 1997: 13, 59, 130–131).
Последняя фраза стала максимой движения красных кхмеров — извращением марксистской теории трудовой стоимости. Только крестьяне производили стоимость; все работающие вне сферы материального производства не стоили ничего и заслуживали смерти. Врачей убивали как паразитов и нахлебников — только народная медицина могла лечить людей:
Нам не нужна технология капитализма. Она нам совсем не нужна. Наша школа — это крестьянское хозяйство. Наша бумага — это земля. Плуг — это наше перо… Если ты умеешь пахать землю и рыть каналы — это и есть диплом о твоем образовании… Нам не нужны капиталистические профессии!
Тюремный охранник излагал слово в слово доктрину красных кхмеров: разрушить все и начать с нуля. Кхмерский принцип «Трех вершин» гласил: «Независимость, опора на собственные силы, наша судьба — в наших руках» (Ngor, 1988: 139,161).
Коллективизация не должна была быть запятнана индивидуализмом, обособленностью, иностранным влиянием. «Красные кхмеры учат: не поклоняйтесь родителям и будьте свободными от них». Дисциплинированное единство — вот, что должно стать твоим идеалом. Все должны одеваться одинаково, питаться одинаково, повторять одни и те же лозунги, одинаково думать. «Никто не смеет задавать вопросы “Ангке”», — провозгласил один из идеологов. «Если у тебя появились сомнения в идеях “Ангки”, тебя отправят в лагерь по перевоспитанию» (то есть убьют) (Pran, 1997: 156, 30; ср. Margolin, 1999: 603–605). Опыт партизанской войны отразился в риторике «вечной войны». Нгор (Ngor, 1988: 197) пишет: «“Борьба” стала фигурой речи, так же как и “фронт”. Так стали называть крупные народнохозяйственные проекты, такие как строительство ирригационных систем. “На фронте борьбы” мы не просто работали, мы “сражались” или “вели наступление”. Например, “успешное наступление в битве за посевную” или “победа над силами природы”». Отзвук маоизма слышится здесь отчетливо.
Политическая тюрьма S-21 стала школой для идейных убийц, для тех, кто решительно и дисциплинированно исполнял приказы, не давая воли собственным чувствам, таким как месть или садизм. Надсмотрщики, следователи, палачи создавали субгруппу, которая в соответствии с идеологией режима воспринимала заключенных как заклятых врагов. Любое сомнение в этом непреложном факте оценивалось как измена общему делу. Колеблющимся приходилось убивать «через не могу». Дэвид Чандлер признается, что с трудом может проанализировать их мотивацию. Он задается вопросом, не есть ли повиновение приказам особая, специфическая черта этого народа, но потом приходит к заключению, что большинство обычных людей, попавших под такое социальное давление, действовало бы точно так же (Chandler, 1999: 141). Большинство расправ происходило в не столь официально значимых учреждениях, как элитная тюрьма S-21. Солдаты убивали более жестоко, более анархически, более разнузданно. Годами они воевали в полупартизанской армии, вооруженные легким стрелковым оружием, действовали из засад, прибегали к террору. Такая тактика войны сама по себе отбирала беспощадных и умелых убийц.