Катрина Мария Гульдагер родилась в 1966 году. Она является автором известных «Хроник Кеге» – шести романов, посвященных жизни нескольких поколений одной семьи с 1938 по 1988 год, а также нескольких детских книг (серия о фрекен Игноре) и сборников рассказов, из которых особенно известен «Копенгаген» 2004 года. В 2007 году была издана автобиография писательницы «Граница света», а в 2017 году вышел роман «Невиновная семья», ставший бестселлером в Дании. Катрина Мария Гульдагер пишет стихи. В данной антологии вниманию читателя предлагаются два рассказа из сборника 2013 года «Полное собрание рассказов разных лет».
Воскресенье
Было уже поздно, и он свернул к океану, в самую гавань, выпить пива. Сел за столик в одном из ресторанчиков под открытым небом, откуда ему было видно огни, горящие вдоль всего побережья, до самого Кундучи. Ему казалось, что он различает огни университета, расположенного чуть дальше от побережья. Официант-индиец кивнул ему, узнав в нем постоянного посетителя – он не в первый раз заворачивал сюда в вечернее время, в этот маленький торговый центр в западной части района Масаки. Именно сюда в субботу утром приходили белые люди с семьями, только здесь можно было купить последнюю нашумевшую новинку, изданную в Англии. Столик, за который сел мужчина, находился с краю. Он сбросил сандалии и почувствовал дуновение океанского бриза.
Уже какое-то время он подумывал, не вернуться ли на родину. Сейчас он с семьей жил в Дар-эс-Саламе, женат был на шведке, родившей ему двоих детей, ее звали Анника, дети ходили в международную школу. Он смотрел на темный океан, отпивая маленькими глотками пиво, которое поставил перед ним индиец и которое показалось ему совершенно невкусным. Он не так часто выбирался куда-то ради себя самого по вечерам, эта привычка появилась у него в последние несколько месяцев. Жену не особенно прельщала мысль вернуться. Ей было вполне достаточно бывать дома раз в два года. Навещать родных и знакомых.
Женщина, ради встречи с которой он сюда приехал, бесшумно подошла из-за спины. Она его напугала. Он поднялся и поцеловал подошедшую, индиец возник около столика и спросил, что ей принести. Женщина была коллегой по работе, как и его самого, жизнь забросила ее в Дар-эс-Салам. Она села на скамейку напротив, поставила на землю сумку, которая по форме вполне могла сойти за рюкзак, и расстегнула молнию на ветровке. Она коротко вздохнула, и мужчина заметил белое ожерелье у нее на шее, бусы из белого коралла, заметил, но ни о чем не спросил. Он хотел, чтобы она пришла, он сам ее пригласил. Но ему не хотелось заходить дальше в их отношениях. Не сейчас. Хотелось просто посидеть и выпить пива, глядя на темный прохладный океан. Океан представлялся мужчине темной комнатой.
Дома Анника как раз укладывала обоих детей, читала им на ночь. Она сидела на маленькой скамеечке, укрывшись с головой простыней, с включенным фонариком. Она читала им по-английски, хотя ни она сама, ни ее муж не были англичанами, и все же дома все говорили друг с другом по-английски. Так они решили много лет назад. Свет фонарика и голос читающей женщины проникали сквозь простыню в комнату. Дети понимали, что папы дома нет.
Мужчина и присоединившаяся к нему коллега все еще сидели за столиком, ощущая на себе дуновение океанского бриза. Белые бусы на шее женщины мерцали, как белые зубы. Ей хотелось завязать беседу, но она уже давно почувствовала, что мужчина этому внутренне сопротивляется. Она поднялась из-за столика и сказала, что ей пора. Мужчине хотелось, чтобы она осталась, хотелось задержать ее, он так хотел сказать:
– Подожди!
Он бы рассказал ей обо всем, что занимало его мысли. О том, как он рос в Дании, о своем брате, о том, как развелись мама с папой. Он бы кормил ее своими историями, как птички кормят птенцов – кладя пищу прямо в клювик. Дождавшись, когда она проглотит его слова, он давал бы ей еще и еще. Он бы рассказал ей, как умер папа, о судебной тяжбе, о том, как семья отвернулась от него, о том, как в итоге он оказался в Африке. Он не смотрел на нее, но единственным его желанием было рассказать ей все, снова стать собой. Но истории преграждали друг другу путь. Они слиплись в огромный, бесформенный ком, и мужчина был близок к панике при мысли о том, что они так навсегда и останутся не рассказанными. Он был похож на воздушный шарик, который тискают в руках: теплый и вот-вот готовый лопнуть.
Но он ничего не сказал.
Он ничего не сказал, потому что решиться рассказать подразумевало бы слишком многое. К тому же он должен был думать не только о себе, была еще Анника, были дети, которые лежали дома в кроватках и смотрели в потолок. Дети, которых он любил больше всего на свете, которые, как аквариумные сомики, тычутся в твое лицо губами, чтобы их поцеловали.
Мужчина и его коллега допили то, что было в бокалах, и пошли к ждущим их машинам, почти синхронно хлопнули дверцами и выехали обратно на дорогу. Сидя в машине, мужчина на секунду подумал, что надо бы завернуть к какой-нибудь проститутке. Женщина, отъезжая, подумала: мы все здесь чужеземцы.
Мужчина жил неподалеку. Подъехав к черным железным воротам, он посигналил. В это время дежурили два охранника, как обычно ночью. Они были одеты в черные брюки и красные рубашки. Их прислала фирма под названием Ultimate Security. Мужчина припарковался и вошел в дом, Анника закрыла уже большинство решеток на окнах. Такими были ночи в Дар-эс-Саламе, белые люди запирались у себя в домах.
Дети спали.
Мужчина зашел в спальню, где Анника лежала на кровати и читала. Она отбросила покрывало и лежала обнаженная. Она подпирала рукой щеку, она была рада, что он вернулся, это было видно по улыбке, но радость была умеренной, она улыбалась слегка выжидающе, в ее улыбке было что-то от улыбки Джоконды. Уложив детей, она приняла ванну, подушилась чем-то ароматным. Вообще-то у нее не было особого желания брызгать на себя духами, настроение было не то, и заниматься сексом желания тоже не было. Она делала это, поскольку чувствовала, что иначе никак: муж был все равно как убежавшее за ворота животное, которое необходимо было загнать обратно.
Дверь в ванную была открыта, мужчина чистил зубы. Анника не собиралась спрашивать, где он был. Вместо этого она спросила, как прошел день. Мужчина выплюнул пасту. Посмотрел на себя в зеркало и подумал: как тебя только не тошнит от самого себя?
Анника сказала ему, что соскучилась. Что на выходные забронировала столик в их любимом ресторане. Она попробует найти няню, чтобы та посидела с детьми. Последние слова она произнесла с оттенком той доверительности, которая всегда существовала между ними. Доверительности, корни которой уходили в их личное и неповторимое пространство – в нем они встретились когда-то впервые и продолжали встречаться в нем.
Однако в ее голосе совсем не было любви и тепла, это был вежливый голос рутины. Он почувствовал это, разделся и, раздираемый противоречивыми чувствами, перебрался на ее половину кровати. Ему было неловко. Он нашел ее, это была она, и в то же самое время это была не она. Он придвинулся к ней и поцеловал ее, ему так хотелось, чтобы в нем проснулось влечение.
Когда они встали, уже пришла прислуга, кофеварка гудела, заваривая кофе, Анника принялась жарить тосты. Мужчина вышел и вернулся со спящим ребенком на руках, Анника взяла второго; казалось, вся семья все еще спит и сновидения продолжают капля за каплей просачиваться из сна в мозг. Они передавали друг другу чай, и кофе, и тосты, шумно прихлебывали, с хрустом жевали и отрезали сыр, все происходило размеренно и спокойно, они стали одним большим организмом, у которого было восемь рук, четыре рта и множество зубов. Мужчина сходил с детьми в ванную, с каждым по очереди, чтобы они почистили зубы. У Анники появилось несколько минут на чтение газеты.
Она пробормотала:
– Спасибо тебе, дорогой.
Все шло своим чередом.
Детям помогли собрать ранцы, они протестовали, и сопротивлялись, и отказывались идти к машине. Они были полностью поглощены своими играми, и фантазиями, и всякими мелочами, но потом все-таки пошли с родителями. Семья отправлялась по делам. Мужчина сперва отвез детей, потом Аннику и после этого поехал на работу. Уже у входа, рядом со стойкой администратора, он натолкнулся на вчерашнюю коллегу, которая кивнула ему, не сказав ни слова. Мужчина заметил, что у нее на шее все еще были белые бусы.
Мужчина отправился в свой кабинет. Он сказал себе: все не может продолжаться вот так вот. Он сел, откинулся на спинку. Уже много лет он говорил это себе: все не может продолжаться вот так вот. Зазвонил телефон. У мужчины на это утро, чуть позже, была назначена встреча. Довольно простая. Он мог делать свою работу с закрытыми глазами.
Из окна кабинета открывался вид на Индийский океан, и мужчина смотрел на волны. Каждый день океан менял цвет, был то спокойным, то взволнованным, вода то уходила, то прибывала, иногда поднималась ужасная вонь. Несколько женщин брели вдоль воды и собирали ракушки. В дверь постучали. Вошла коллега с коралловыми бусами на шее. Она не произнесла ни слова. Обошла стол и села на край. Ее глаза следили за взглядом мужчины. Потом она сказала, что разводится. Это произошло накануне вечером. Мужчина вопросительно посмотрел на нее, но промолчал. Вместо вопроса он крутанул свой стул в прежнее положение – к побережью, где в этот момент что-то происходило: двое белых мужчин ссорились с тремя чернокожими. У последних, по всей видимости, была какая-то вещь, которую белые считали своей. Они показывали на какой-то предмет.
Мужчина все еще фантазировал на тему того, что это могла быть за штука, попавшая в руки уличным торговцам, когда вошел его секретарь, чтобы обсудить подробности предстоявшей встречи. Мужчина бросил взгляд на свою коллегу и почувствовал невыразимую радость от того, что их разделяло почтительное расстояние.
Когда наступило воскресенье, они всей семьей поехали на Южный пляж. Они сидели в машине и ждали паром, который должен был перевезти их, потом заехали на борт, и как только стали запускать пеших пассажиров, мужчина заблокировал двери машины. Жизнь была чем-то, что происходило снаружи. Настоящий взрыв красок, тканей и людей, океанский воздух, солнце, тепло и резкий запах пота – все это существовало снаружи. Анника сказала, что хочет выйти и немного подышать воздухом, мужчине эта идея не понравилась, но он не мог попросить жену не покидать машину. Он не смог бы оставаться на должности, которую занимал, прилюдно выказывая страх перед людьми с черным цветом кожи.
Анника вышла из машины.
Она пошла на нос, стояла там, смотрела на бурлящую воду и чувствовала, что устала. Повсюду были люди, ждущие, болтающие, несущие на себе что-то тяжелое, некоторые бросали на нее взгляд, некоторые нет. Она была словно блуждающий осколок чужеродности, кусок шкуры, который вшили не в то покрывало. Она вдохнула морской воздух.
Паром причалил, пешие пассажиры сошли на берег. Машины медленно съезжали с парома, продираясь сквозь толпу идущих людей, толпу торговцев, они слегка задели бампером женщину, несшую на голове апельсины. Кипепео был миром белых. Чернокожие заботились о парковке, жарили рыбу на гриле и открывали бутылки с лимонадом. Пляж был 400 метров длиной, и туда приезжали только на своих машинах. Аннике уже попались на глаза знакомые, их дети учились в той же школе. Купаться ходили по очереди. Сначала он, потом она. Он брал в воду обоих детей, она купалась одна. Вода в океане была теплой, как в ванне.
Приехав на берег, они заказали еду: жареную на гриле рыбу с картошкой фри. Мужчина купил в баре газировку. Они уже все искупались, но никто из них не сполоснулся пресной водой, и теперь они ели, покрытые соленой коркой, воздух между ними похрустывал. Пальцы и губы были в песке. Мужчина был слегка не в духе, а когда он бывал не в духе, Анника становилась покладистой и невесомой. Она делала, что он говорил, но при этом словно отсутствовала, может, она его боялась. Или скорее: боялась того, что он мог сделать с их маленькой семьей.
В свое время они познакомились на местном пляже, не на том, где отдыхали сейчас, а на одном из пляжей к северу от Дар-эс-Салама, в районе Кундучи. Он был с друзьями. Она была белой и стройной, сидела под деревом, энергично смазывая кожу кремом от загара. Он только что приехал и все еще пытался смыть с себя ощущение дороги, он был словно ключ, отчаянно искавший нужную дверь в том краю, куда он прибыл. Может быть, по этой причине он проявил инициативу, подошел и заговорил с ней так, как никогда не заговорил бы, будь он у себя на родине.
До той поры все в его жизни складывалось самым замечательным образом, события ладно нанизывались на его жизнь, как жемчужины на нитку. Сразу после гимназии он поступил на факультет, о котором грезил с детства. Закончил учебу, сдав на отлично экзамены, и тут же ему предложили работу его мечты. Когда самолет поднялся в воздух в Хитроу, в голове у него промелькнула мысль, что теперь ему не хватает только жены. И вот спустя день он стоял на берегу океана и чувствовал под ногами теплый песок. Сидевшая под деревом женщина ему улыбнулась, она стала его женой. Он стал отцом. Жемчужины продолжали нанизываться.
Анника к тому моменту, как они познакомились, уже прожила несколько лет в Дар-эс-Саламе, она всегда была чужеземкой, всю жизнь переезжая с места на место. Мысль о том, что какое-то одно место может быть более подходящим, чем все остальные, казалась ей абсурдной. В самом деле, люди же не пускают корни. У нее было представление о Европе: леса, бесконечные леса из людей. По своему опыту она знала, что если кто-то говорит о том, как его тянет домой, то он просто не в настроении.
Утро на Кипепео закончилось, начинался день. Официант давно убрал со стола, Анника пыталась по возможности уследить за детьми. Мужчина сообщил, что ему придется уехать на неделю в командировку, Анника кивнула, и тут это вдруг случилось. Нитка с нанизанными жемчужинами, которую он видел внутренним взором, лопнула. Он услышал, как они с твердым стуком падают на пол.
Что значит быть родителями?
Что значит быть родителями? Был январь, и шел дождь. Моросило весь день, и, хотя время от времени казалось, что погода прояснится, дождь всякий раз возобновлялся с обновленной энергией. Асфальт, начавший было впитывать воду, уже не мог вобрать в себя больше.
Хайди наблюдала за бегущими ручьями, и мысль о том, что все эти потоки неизбежно соберутся в одном месте, успокаивала ее. Она была не вправе делать то, что делала, конечно же, это было очевидной ошибкой. Она стояла напротив большого квадратного коттеджа в Ванлесе.
Стояла не шелохнувшись.
Еще немного, и можно было бы подумать, что она ждет, пока из дома кто-нибудь выйдет и пригласит ее внутрь, освободит ее, но никто не появлялся. Там, за дверью, были родители Оле. Отец Оле как раз налил себе на кухне чашку кофе, прошаркал в гостиную и устроился в кресле перед телевизором. Не потому, что собирался что-то смотреть, а потому что это было его кресло. Сидя в нем, он давал понять: теперь я готов общаться. Остальным домом давно уже завладела она.
Они познакомились еще в гимназии. И с тех самых пор жили, неизменно подчиняясь странной динамике: она обрушивала на него лавину своих эмоций, а он отступал. Поначалу дом принадлежал ему не меньше, чем ей, но сейчас он, по большому счету, чувствовал себя комфортнее всего во флигельке, или в гостевом туалете, или где-нибудь в самом удаленном уголке сада. Он отступал, а она шла по пятам. Иногда она намеренно выводила его из себя, и он взрывался от накатившего бешенства и раздражения. Или же он подавлял их и от этого весь трясся, и все-таки сдавался ей на милость. И был еще признателен ей за то, что благодаря ей переживал какие-то эмоции.
И вот он сидел со своим кофе, простоявшим в кофеварке с самого утра. Ему показалось, что у кофе странный привкус, и он уже собирался отпустить по этому поводу какой-нибудь комментарий, когда вдруг понял, что уже час как не видел жену. Он хотел встать и пойти поискать ее, однако остался сидеть в кресле, ему доставляло удовольствие в кои-то веки побыть в центре дома, не слыша ее голоса, что-то говорящего, что-то комментирующего: тиски ее суждений и рассуждений разжались.
Умиротворение и покой.
С того места, где он сидел, ему было видно маленькую кормушку для птиц, висевшую у них за окном кухни. Прилетел воробей, осмотрелся по сторонам и принялся клевать шарики корма, развешанные сбоку от кормушки.
В лице отца Оле были заметны черты сына. Тем мучительнее было чувство стыда, когда он попытался отрицать свое родство с сыном, тем мучительнее было чувство стыда, когда мать Оле оглушительным молчанием отреагировала на вопрос сына, молчанием, которое означало: мы понятия не имеем, как нам теперь воспринимать тот факт, что мы произвели тебя на свет, парень.
Когда Оле пришел к ним, для них это было настоящим потрясением, но они забыли о нем и его визите, едва дверь затворилась за его спиной. Эту сторону жизни они давно похоронили на большом и темном кладбище, где не было других надгробий. Конечно, она тогда забеременела случайно, они не планировали заводить детей. Так уж неудачно вышло. Они были предусмотрительны с самого первого раза, когда переспали друг с другом, беременность казалась им недугом, способным разрушить их жизнь, и они во что бы то ни стало хотели избежать этого. И все же однажды вечером оба «забыли» подумать о предохранении, все же какая-то сила в них взяла верх над запретом, все же оказалось, что есть нечто, ускользнувшее с того самого кладбища, и это был Оле. Они думали, оставлять им ребенка или нет, думали так долго, что внезапно оказалось уже поздно делать аборт, но потом им удалось, к счастью, выбраться обратно на проторенный путь, вернуться к основам своего союза: для них не было ничего важнее их отношений, и им не нужен был вопящий детеныш, который бы все разрушил.
Отец Оле поднялся с кресла, дошел до раковины и вылил в нее кофе. Воробышек, сидевший на кормушке, давно улетел. Отец Оле механически глянул на улицу, заметив и в то же самое время не заметив силуэт за окном. Потом вернулся в гостиную, слегка недоумевая, куда запропала жена, и внезапно почувствовал беспокойство. Куда она подевалась?
Дом, в котором жили родители Оле, был построен в 1963 году. Изначально он был совершенно квадратной формы, но спустя год после того, как Оле забрали в приемную семью, они сделали пристройку со стороны сада, но поскольку дом и сад находились на разном уровне, терраса одной стороной зарывалась в землю, практически образуя полуподвальный этаж. Именно здесь отец Оле организовал себе маленькую мастерскую, однако у его жены здесь тоже была своя комнатка, в которой она занималась вязанием. В ней повсюду стояли корзинки с остатками пряжи.
Здесь он ее и нашел.
Она сидела у окна. Хотя было достаточно светло, она зажгла лампу и вязала новую безрукавку. Она была в комнате – и в то же время ее там не было. Он сразу это заметил. Свет от лампы падал на правую сторону ее лица, и вдруг стало видно, как сильно она постарела. Ее лицо было похоже на скорлупу.
Все было в прошлом.
Он знал, что все эти долгие годы, за которые они ни разу не заговорили об Оле, теперь в прошлом, хотя он и не смог бы объяснить почему.
В дверь позвонили. Мать Оле поднялась, двигаясь, как лунатик, и когда она наконец дошла до двери, Хайди уже собралась уходить. Хайди сказала, что она девушка Оле, и мама Оле пригласила ее войти. Где-то глубоко внутри у нее открылось кровотечение, и она уже смирилась с мыслью, что его не остановишь. Тогда, много лет назад, у нее было чувство, что необходимо сделать выбор между мужем и сыном, и она выбрала мужа. Тогда она думала: мы всегда успеем завести ребенка. Тогда она не могла представить себе жизнь без него. Теперь у нее было такое чувство, что время потрачено впустую. Вернувшись к себе в комнату, она поддала ногой упавший на пол и подкатившийся к порогу моток шерсти – он словно хотел выбраться наружу.