Сидсель Фальсиг Педерсен родилась в 1970 году. Выросла в Люнгбю. Работала фотографом, барменом, разносила почту. В качестве прозаика дебютировала в 1997 году сборником рассказов «Любовь на целый день». После этого опубликовала еще три книги рассказов и три романа: «Возможно, это пройдет» (2012), «День рождения лошади» (2014) и «Флора» (2016). В 2016 году Сидсель Фальсиг Педерсен получила премию «Беатрис» Датской академии.
Снова вместе
Кто-то, сидящий на пару рядов впереди меня, протягивает руку к кондиционеру и регулирует силу обдува. Мне тоже кажется, что на моем месте дует, но я уже поднимала руку и проверяла, мой кондиционер выключен. У замеченной мной руки длинные пальцы, красивая кисть, сама рука тоже красивая, изящная, что-то в ней кажется мне знакомым. Вообще-то она похожа на мою собственную руку, я слегка приподнимаюсь в кресле, чтобы разглядеть лицо ее обладательницы, но мне видно только каштанового цвета волосы, лицо скрыто совершенно. Волосы вполне могли быть моими, но они же не мои, ведь я сижу здесь, а не там. Если бы я сидела там, то кто тогда человек, сидящий здесь? От одной мысли об этом меня начинает мутить. Я достаю журнал, купленный в аэропорту. Это все просто нервы.
Я много лет не видела своего брата, мы с ним близнецы. Тут он позвонил и спросил, не хочу ли я приехать в гости, не пора ли оставить прошлое в прошлом. Мы живем не так далеко друг от друга, но я никогда не была в городе, в который он переехал. Мы просто побудем туристами, устроим себе что-то вроде каникул, только сперва скажем все друг другу. Я снова приподнимаюсь в кресле – не удастся ли рассмотреть ее лицо, но по-прежнему видно только волосы, и они все еще похожи на мои.
Наконец мы приземлились и ждем, когда нам разрешат отстегнуть ремни. У меня внутри все сжимается и дрожит. Надеюсь, он в хорошем настроении и будет рад меня видеть, надеюсь, он не шутил, говоря, что простит мне все. Я поднимаюсь, берусь за свою сумку и тут снова замечаю ее, нас разделяют пять-шесть человек. Она наклонилась над своей сумкой, и волосы падают ей на лицо, не давая рассмотреть его как следует. Мне видно только джинсовую куртку, у меня есть точно такая же, брюки на ней свободного покроя, армейского зеленого цвета. Ее сходство со мной кажется мне чрезмерным. Здесь очень жарко. Я боюсь, что могу не узнать его, боюсь, что пройду мимо, совсем рядом, не заметив его. И хотя я прекрасно знаю, как он выглядит, он ведь мог измениться, а может, я запомнила его другим.
Мои ноги слегка дрожат, я потеряла ее из вида, но это не имеет значения, мне становится легче, когда я начинаю думать, появилась ли у него седина, как у меня, пополнел ли он. Я выхожу в зону для встречающих и старательно вглядываюсь во всех, кто там стоит, его я не вижу, но это всего лишь вопрос времени, вот сейчас он вынырнет передо мной, нужно идти медленно, чтобы он успел меня заметить. И тут я вижу ту женщину из самолета, она стоит ко мне спиной, обнимает кого-то, я замечаю, что у нее моя фигура, теперь мне видно и ботинки, в точности такие же, как те, что сегодня на мне, и я вижу его руки на ее спине, это его руки, я узнаю их, и его голову я тоже теперь вижу, его волосы, я узнаю его куртку, она была на нем тогда. Они стоят и держат друг друга в объятиях, но это же не я, какого черта здесь происходит. Я останавливаюсь напротив них, я не знаю, что делать. Когда я откашливаюсь, они выпускают друг друга из объятий, он смотрит на меня не узнающим взглядом, я улыбаюсь, говорю: привет, что происходит? И он смотрит на меня как на умалишенную. Простите? – говорит он, и теперь она тоже оборачивается ко мне, у нее мое лицо, она похожа на меня как две капли воды. Я же только что была в туалете и видела себя в зеркале, я знаю, как я выгляжу, это я, та, с которой он стоит, и в то же время не я. Она тоже смотрит на меня, как на назойливую муху, и, поскольку я молчу, они переглядываются и улыбаются, им пора идти, но они не могут вот так взять и уйти, я иду за ними следом, хватаю его за рукав. Привет, говорю я, привет, это я, привет, ты что, не узнаешь меня, и он слегка застывает, когда я беру его за рукав, он отнимает руку и смотрит на меня жестким взглядом: я тебя не знаю. Нет же, знаешь, говорю я, это же я, он качает головой и говорит: будьте добры, оставьте нас в покое, а она в этот момент стоит и смотрит на меня. Она совсем не выглядит удивленной, я одна потрясена и шокирована, я поворачиваюсь к ней и говорю: ты разве не видишь, как мы похожи? И она смотрит на меня и, мне кажется, пытается быть со мной вежливой, наверняка они думают, что я чокнутая, но я не чокнутая, почему они не видят, что это я.
Земля
Про это я лгу. Говорю: «Да, кстати, здесь сейчас ничего не сажаем».
Как правило, они поворачиваются ко мне и вопросительно на меня смотрят. Я киваю. «Да, так задумано. Чтобы почва снова стала плодородной». – И тогда они говорят: «Ах, да, я слышал об этом». Или: «Слышала об этом».
Какое-то время мы оба киваем, или обе, или все – все зависит от того, сколько нас. Мы стоим на террасе, как правило, на террасе. Однако я сказала неправду, и мне стыдно. Стыдно не за то, что я лгу, а от того, что это на самом деле так. Это чистая правда, что здесь ничего не растет, но так никто не задумывал. Это мертвая земля. Она никогда не будет плодородной, и никогда не была, насколько мне известно. Этот кусок земли мертв изначально, с того момента, как был сотворен, как пустыня, мертвое пятно на планете. И это пятно находится прямо здесь, на моем участке. Но кому и на что тут пожалуешься? Я сажал вокруг этого куска, выбирал растения, которые вытянутся повыше, чтобы хоть немного скрыть это пятно. Оно не такое большое, но довольно заметное. Достаточно немного посидеть здесь, на террасе, как тебе уже задают вопрос: «А вон тот кусок земли? Что там?»
Я долго бился с этой землей. Рыхлил, удобрял, перекапывал. Сеял семена, втыкал саженцы, поливал и укрывал и извел кучу денег, пробуя то и это. Все было напрасно. Теперь я просто хожу и смотрю на нее. И каждый раз, когда я по-настоящему смотрю на нее, меня посещает странное настроение. К счастью, у меня зачастую есть возможность смотреть мимо, или как-то уклоняться от этого пятна, когда я смотрю на участок. Оно высасывает из меня жизнь, почти так я это ощущаю. Тогда я иду в дом и принимаюсь за какие-нибудь другие дела. А что сделаешь – я перепробовал все, что мог. И решил, что больше пальцем не пошевелю, теперь хоть трава не расти. Думаю, она и не вырастет.
Чужая свадьба
Я чувствую, как чья-то рука мягко ложится на мою спину, посередине, чуть пониже лопаток, буквально на пару секунд, когда мы все выходим из переговорной комнаты. Мне кажется, в этом прикосновении нет намерения подтолкнуть меня к выходу, и еще – ладонь очень теплая. Потом, проходя мимо моего письменного стола, он спрашивает про лежащую на нем книгу, говорит, что слышал про нее. «Моя любимая», – отвечаю я и добавляю, что раздобыть ее было непросто. Из-за этого прикосновения к моей спине я предлагаю ему взять книгу почитать, прежде мы с ним разве что перебрасывались парой слов.
Она лежит у него дома, на одном из столов, с закладкой посередине. Он пригласил меня выпить.
– Вообще-то я хотела ее забрать, – говорю я. – Она мне дорога.
– Я еще не дочитал, – говорит он.
– Но ты уже давно не брал ее в руки.
– Откуда ты можешь знать, – говорит он.
– Она просто лежит тут на столе.
Он держит мое лицо в ладонях, так бережно, что его руки слегка дрожат, но мне кажется, он делает все осознанно. Я понимаю, что это уловка, просто он хочет, чтобы я забыла про книгу, ну что же, неплохой повод. Его лицо, приблизившись к моему вплотную, оказывается совсем не таким, как я себе представляла. В основном я видела его сидящим за письменным столом, метрах в пяти от меня, мне симпатична его манера слегка раскачиваться взад и вперед, разговаривая по телефону, нравится то, как он вертит ручку между пальцами, его обыкновение говорить негромко и внимательно следя за собственной мыслью. Мне всегда нравилась его спина, облаченная в рубашки однотонных цветов, нравилось, как он раскачивается вперед-назад, разговаривая по телефону, у меня сложилось определенное впечатление, и теперь оно не совпадало с реальностью.
В постели он не отдается процессу целиком, мне скучновато. Он мастер сблизиться с женщиной, но потом словно куда-то исчезает. Когда мы заканчиваем, ему нужно покурить, это выглядит едва ли не комично, атмосфера никак не теряет напряжения, хотя мы лежим обнаженные в кровати и курим. «А книжку я заберу, когда буду уходить», – говорю я. Он хватает меня за запястье. «Нет, я принесу ее завтра сам, даю слово скаута. Тогда я успею дочитать ее сегодня ночью. Пожалуйста».
Подойдя к буфетной стойке, я замечаю его: он в одиночестве сидит за столиком, читает газету и ест куриные бедрышки. Поворачивая их, он берется жирными пальцами за края. Когда он недавно обедал у меня, я приготовила спагетти, и он ел довольно-таки элегантно.
– Надеюсь, ты не обходишься так с моей книгой? – спрашиваю я, садясь за столик.
– Как – так?
– Не вытираешь об нее жирные пальцы?
Он поднимает глаза от газеты.
– Ты говорила с Пелле?
– Да, мы часто болтаем.
– Это неправда, то, что он сказал обо мне.
Он складывает газету, вид у него серьезный.
– Он ничего мне не говорил.
– Хорошо, потому что на самом деле все не так.
Произнося эту фразу, он мягко постукивает по столу сложенной газетой.
– Да он ничего не рассказывал про тебя.
И Пелле действительно ничего не рассказывал, правда, мы с ним и не говорили уже пару недель. Он отодвигает стул, поднимается. Я вопросительно смотрю на него.
– Хватит тебе уже с этой книгой, – говорит он. – Я почти дочитал.
Я тоже встаю, чтобы выйти из столовой с ним вместе. Если подворачивается возможность, я выхожу из переговорной или столовой прямо перед ним, но ему, очевидно, больше не приходит в голову опять положить ладонь мне на спину, во всяком случае, он так больше не делает. Время от времени, когда у меня особенно хорошее настроение, я думаю, что, если бы сегодня он поступил так, я бы разрешила ему оставить книгу себе, но он этого пока не сделал.
Я въезжаю в ворота и оказываюсь в прелестном внутреннем дворе с фонтаном и розами, здесь я встаю со своим велосипедом невдалеке от входа в церковь; я буду стоять тут, когда они войдут внутрь, и может быть, когда они будут выходить, тоже. Во дворе есть сад, в нем туристы, на краю фонтана на солнышке сидит семья, уткнувшись в карту. Я узнала о его свадьбе совершенно случайно, я даже была не в курсе, что он помолвлен. Он появляется с друзьями или родственниками, выглядит счастливым, пока не замечает меня, но я и не ждала от него, что сегодня он захватит книгу с собой. На самом пороге церкви он оборачивается и смотрит на меня, вообще-то я просто хотела помахать ему, но вместо этого поднимаю правую руку и изображаю выстрел. У изголовья
Мы сидим по обе стороны от ее кровати. Она делает вдох. Потом выдох. Потом наступает длительная пауза. Успевает проскочить мысль. Потом она снова делает вдох. Все в порядке. Потом выдох. И долгая пауза. Не длиннее ли она предыдущей? Успевает проскочить мысль, не обменяться ли взглядами друг с другом. Потом она снова делает вдох. Невольно думаешь о том, что все это затягивается. И еще невольная мысль – что ты сидишь вот так, рядом со смертью. Каково это. И тебя не переполняют чувства. И это, наверное, неправильно. Или тебе просто так казалось – что они будут. Что это будет нечто особенное. Но она всего лишь делает вдох, а потом выдох. И в какой-то момент выдыхает и уже не вдыхает.
И вот я возвращаюсь домой на поезде, я только что видела, как человек умер. Я только что видела, как человек умер, и вот теперь я сижу в вагоне. Как теперь быть, и нужно ли как-то с этим быть? Мне необходимо помолиться за то, чтобы ее путь на небо был легким. Вернувшись домой, я должна зажечь свечу. Мне просто нужно соблюдать полную тишину и думать об этом. Я закуриваю и делаю глубокую затяжку. И выдыхая, думаю о том, вдохну ли снова. Делаю шумный вдох, всасываю в себя побольше воздуха, так что моя грудная клетка раздувается. Сидящий рядом со мной пассажир оборачивается, смотрит на меня, взгляд у него какой-то странный. «Я только что видела, как умер человек», – просто говорю я. «Да пошла ты, идиотка», – говорит он, быстро встает и выходит из вагона, он едва успевает выскочить на перрон, пока поезд стоит, и у меня мурашки пробегают по всему телу, мне кажется, я забываю дышать, потом замечаю это и делаю глубокий вдох, но теперь все уже как-то иначе, теперь я снова чувствую страх.
Придя домой, я звоню парню, с которым мы когда-то давно были вместе, мы уже год не общались, но он не боится смерти. «Я звоню просто так, – говорю я, – но я только что видела, как умер человек». «Я по тебе скучал», – говорит он. «Я просто хотела поговорить о смерти», – объясняю я. «Конечно,− говорит он, – но ты должна позволить и мне сказать то, что я хочу сказать». Тогда я кладу трубку, у меня неприятный осадок от нашего разговора. Я ничего не имела в виду. Посчитала, что, если ты только что видел, как умер человек, то другие вещи перестают играть роль. И уже не нужно соблюдать правила, диктующие, кому можно звонить и кто что может говорить. Можно просто слушать голос друг друга в трубке, и говорить о чем угодно, помня о том, что ты только что видел, как умер человек. И вот он перезванивает. Я этого не хотела. Не рискую выключить телефон совсем, но не могу решиться кому-то позвонить, видимо, нужно остаться наедине со своими мыслями, когда кто-то только что умер.
На курсах
Она лежит на полу, шея неестественно вывернута, из головы в том месте, где лоб врезался в пол, сочится кровь, собираясь в большую лужу в противоположном от нас углу: пол, наверное, неровный. Ее глаза открыты, лицо бледное. Она ведь мертва. Это единственная мысль, которая крутится в моей голове, все вокруг меня кричат. Мы стоим на пороге, дверь приоткрыта, и мы смотрим внутрь. Это шеф осторожно приоткрыл дверь. Врачи «Скорой» не могут объяснить, как все произошло, возможно, она неудачно упала. Ударилась головой, сломала шею.
− Мне кажется, у нее случился эпилептический припадок, – говорю я, – было что-то странное в положении тела, когда мы обнаружили его. И потом, открытые глаза.
− Да, вполне возможно, – говорят они.
Какая теперь разница. Они спрашивают, была ли она пьяна, но нет, не была. Никто из нас не был пьян, мы просто выпили по пиву, пока ужинали.
− Она принимала наркотики, медицинские препараты, может, что-то еще?
− Нет, не принимала.
Хотя, может, лекарства, откуда мне знать. Но наркотики – нет. Во всяком случае, меня бы это сильно удивило.
− Тогда она просто умерла, – сказали они.
Хотя они сказали не совсем так, но позднее, когда мы все сидели и пытались прийти в себя, шеф сказал, что такое случается, когда кто-то вдруг умирает, внезапно. Это часть жизни, и человек совершенно не хочет с этой частью сталкиваться. А ведь была суббота, всем было пора по домам. И от его слов мне не стало легче, мне бы стало, скажи они, почему и что именно случилось. Я снова зашла в туалет, пытаясь вычислить, каким должно быть падение, чтобы тело лежало в таком положении.
– Кто вытрет кровь? – спросила одна из моих коллег, она вышла из комнаты и остановилась прямо у меня за спиной.
– Наверное, мы не можем оставить все как есть до вечерней уборки.
– Не можем, – сказал второй наш сотрудник, тоже появившись на пороге. – Их кондрашка хватит.
– Но кто будет убирать? – спросила первая. – Я, например, не выношу вида крови. Физически не выношу.
– Не знаю, – сказал он, взглянув на меня. – Это же дело полиции, или как? Полиция приедет?
– Полиция? – спросил третий. – При чем тут полиция?
– Да нет, я просто подумал, что они всегда приезжают, – сказал второй.
– Да, лучше будет, если мы оставим ее лежать, – сказала первая.
– Оставим лежать? Нет, мы не можем ее так оставить, – сказал третий, – подумайте о бедных уборщицах.
– Да, – подтвердил второй, – лучше вытереть кровь.
– Она бы тоже сказала, что лучше вытереть пол. Что нужно пожалеть уборщиц.
– Да, ты, пожалуй, прав. Но я уже предупредила, что не выношу вида крови.
Она покачала головой.
– Такие дела.
– Тогда решено, – сказали двое других, закатывая рукава.
– Вы уверены, что вам можно это делать? – спросила первая, пятясь в коридор.
– Ну да. – И они посмотрели на меня. – А ты? – Но я не могла и только покачала головой.
На стене все еще были капли. Как капли могли попасть на стену. Может, когда санитары скорой поднимали ее на носилки, может, это были брызги от ее волос, в районе лба, там было особенно много крови, в волосах.
И почему она закричала. И поняла ли она, что сейчас умрет, когда закричала. Может, увидела что-то ужасное. Заметила, что упадет вот так и сломает шею. Или закричала, потому что в ее мозгу вдруг что-то взметнулось. Что-то, причинившее боль. Подробности расскажут только членам семьи, ее муж, наверное, приедет как-нибудь и заберет вещи. Я поинтересуюсь у него, хотя коллеги говорят, что это будет крайне бестактно с моей стороны. О таком спрашивать некрасиво, вот что их заботит. Меня это не тревожит так, как их, мы не были близко знакомы. Но мы ведь только что вместе ужинали, сидели за столом и болтали, и она хотела успеть сбегать в туалет, пока мы не начали обсуждать следующую тему, и вскоре оттуда послышался ее крик.