Левашов увидел старинную московскую слободу — широкую разъезженную телегами улицу с крепкими деревянными теремами по обеим сторонам, огороженными мощными частоколами глухих заборов. Самый высокий среди них — дом богатого купца Спешнева.
В могучих воротах — прямой как палка старик с насупленными вечно бровями — сам Спешнев. Богатство его огромно, но он копейки не потратит ради удовольствий. Деньги обязаны работать, и всякий человек, бедный ли, богатый, обязан трудиться с раннего утра до вечерней зари. Ибо развлечения все от лукавого. Враг рода человеческого только и подстрекает людей на праздность, чтобы уловить в свои сети неопытных. Спешнев — старовер.
Он пользуется уважением среди других купцов. У старика крутой нрав, считают соседи, но он добродетелен. Его побаиваются все бездельники, пьяницы-никчемушники и проходимцы. Спешнев никому не дает спуску. Ему доверяют порядочные и обеспеченные люди — поскольку слово сурового купца тверже и надежнее стали.
Жена Спешнева давно умерла. Богатый вдовец сам растил и воспитывал троих детей — дочерей и сына.
Но сын, вместо того чтобы, подрастая, батюшке в делах помогать, одних только забав по кабакам искал. И нашел на пьяную голову. Как-то влез в чужую драку и погиб от ножа лихого человека. Старшая дочка выросла молчуньей; сильно грустила об умершей матери. А однажды уехала на богомолье и передумала возвращаться. Послала отцу покаянное письмо да так и осталась при Белозерском монастыре послушницей, рассчитывая закончить свою жизнь черной монахиней.
С младшей дочерью Спешнева, Агласией, и вовсе нехорошо вышло. Пока старик, мечтая о продолжении фамилии, придирчиво выбирал достойного жениха для дочки — богатого чтоб и знатного родом — девушка влюбилась в своего сверстника, молодого соседа с той же улицы, Ивана Тенькова.
Они вдвоем все переглядывались, пока строгий старик делами занимался. Идет по улице Иван — Агласия уже в окошке его стережет. Глаза не завяжешь, улыбку не удержишь, чистую радость в сердце не спрячешь.
Иван Теньков, хоть по богатству до Спешнева не дотягивал, но был не из шелапутных, свой капитал имел, и в Бога и его заповеди глубоко веровал. Честь по чести посватался он к Агласии.
Но старик взбеленился.
— Никакого Ивана Тенькова, голодранца, знать не знаю и видеть в своем доме не желаю!
Прогнал парня, даже и разговаривать не стал. «Не нужны мне за приданым охотники». Еще и насмеялся над молодым соседом.
Агласия, узнав о случившемся, на отца впервые в жизни разгневалась. Несправедливым показался ей поступок старика. Да и разве богатство — главное? «Как же может батюшка в Бога веровать и богатства требовать? — не понимала девушка. — Все в руках Божьих. Сегодня есть богатство, а завтра — глядь, и нет его. А любовь в сердце человека, и ее никак не отнять».
Вполне разумное, казалось ей, рассуждение. Решилась с отцом поговорить. Вдруг да удастся умолить батюшку?
Только зря она на батюшкину доброту понадеялась. Едва заикнулась об Иване, о семейном с ним счастье, ей мечтавшемся, как старик впал в помрачение ума.
— Ежели ты такая дура, неустроенная, что голодранцу веришь, так и тебя знать не хочу! — бушевал Спешнев. Злобные его крики сотрясали дом; вся улица их слышала. Агласия заплакала, но слезы старика не смягчили. Напротив: увидав, как убивается дочка по молодому парню, разъярился Спешнев и, совершенно ополоумев, набросился на девушку с побоями: — Не моя ты дочь, и приданого тебе никакого не дам! Босиком отсюда пойдешь!.
И впрямь — выгнал родную дочь на улицу, не позволив с собой даже узелочка с вещами прихватить.
Стояла она у запертых ворот и рыдала. Старик всем слугам строго-настрого запретил пускать ее обратно. Надеялась Агласия, что батюшка еще опомнится, просила, молила, звала. До самого вечера.
Соседи, даже самые из них злосердечные, и те не могли понять — за что Спешнев так с дочерью обошелся, за что опозорил сироту?
Однако Иван Теньков не приданого спешневского искал, а любил Агласию искренне и всей душой. Пришлось нарушить батюшкину волю и без благословления под венец идти, но все же Агласия была счастлива, хоть и вышла за Ивана полной бесприданницей.
Обвенчавшись по церковному закону, как положено, поселились молодые в новой просторной избе с двориком и огородцем. У Ивана на тот момент родители уже умерли, и он сам себе хозяин был, сам дела вел.
Поначалу жизнь их складывалась счастливо и безоблачно.
Иван Теньков торговал, семейное богатство приумножал. Жена дом держала, очаг берегла. Один за другим родились у них трое сыновей и дочка. Домик становился им мал и тесноват, зато радости в семье прибывало.
Но тут пришла беда, откуда не ждали: компаньон Ивана подвел в торговых делах. И получилось так, что повис на Иване долг с процентами. Проценты росли не по-божески, а вдруг заплатить весь долг и освободиться от бремени не хватало капиталу.
— Может, отца попросить? — предложила мужу Агласия. Но и сама от мысли такой отмахнулась: какое там!
— Облает, а денег не даст, — сказал Иван. Агласия кивнула.
Она, конечно, надеялась, что отец с годами смягчится: смирится ради внучат. Но уж очень был тяжел характером старик Спешнев. Со временем только жесточе делался.
Иван, однако, не унывал. Решился он на отчаянность: поехать с коммерцией за границу. Тогда уж, если его предприятие удастся, не только долговое ярмо с себя сбросит, но и с большой прибылью сверх того вернется. Риск велик, но ради настоящей прибыли стоит и рискнуть. К тому же другого выхода из семейной беды Иван Теньков не видел.
Отправляясь в дорогу, наказал жене — раньше, чем через год, домой его не ждать, себя и детей беречь.
Агласия и дети плакали, провожая кормильца, — будто чуяли, что неладно рисковое дело окончится.
Не вернулся Иван через год. Не вернулся и через два. И через три. И еще через полгода… А тем временем Агласия с детьми в нужду впали. Соседи и друзья, как могли, помогали соломенной, при живом муже, вдовице, но у каждого свои голодные рты по лавкам.
Волей-неволей пришлось Агласии идти на поклон к отцу, просить батюшку о милости.
Старик Спешнев, узнав, что случилось с дочерью и внуками, как будто даже обрадовался.
— Видишь, что бывает от ослушания? — сказал он Агласии. — Это тебе Божья кара за то, что отца обидела!
Подумал и торжественно свое решение объявил:
— Тебя, своевольную дочь, нищенку и голодранку, в дом не возьму. А внуков — долг обязывает. Малютки ни в чем предо мной не виноваты. Их прокормлю, и одену, и обучу всему, что положено. И наследниками сделаю. В своей вере достойно воспитаю.
Агласия и не ждала от батюшки такого великодушия. Заблестели глаза ее от слез, кинулась она отцову руку целовать, благодарить. Но Спешнев руку отдернул. И добавил:
— С одним-единственным условием: ни тебя, ни мужа твоего, если когда и вернется, на своем пороге чтобы не видал больше! Ты из моей воли вышла — вот и живи сама, как знаешь. И о детях навсегда забудь. Отныне они мои.
У Агласии в глазах потемнело. Да и какая мать сумела б равнодушно снести подобный приговор? Рыдая, упала она отцу в ноги. Стала уговаривать, просить, умолять. Дети, видя слезы матери, перепугались, прижались друг к дружке, словно воробьи под застрехой в зимнюю стужу.
Но Спешнев остался непреклонен.
— Когда камень заплачет — тогда, может, тебя и прощу. Тогда и детей своих увидишь! — и надменно застыл на высоком богатом крыльце, словно неживой истукан.
Ушла Агласия от отца ни с чем. Черная от горя, страшная, молчаливая. Все, что можно было в доме продать из вещей, она уже продала. Нанималась на временные работы, когда удавалось, за кусок хлеба. Ходила по церковным дворам, милостыню просила. И все думала что-то про себя, какие-то мысли вертела в голове… Только на четверых ребятишек, сколько ни думай, мыслей для прокорма не хватит.
Они уже по неделям хлеба не видели, малыши по ночам от голода плакали. Не выдержала Агласия их слез. Накрыла голову черным платком и свела своих родненьких к богатому терему батюшки.
— Здесь вам дом — полная чаша, и всего вдоволь. Вырастете — ни в чем нуждаться не будете. А я о вас всегда буду помнить и Боженьку просить!
Дети плакали. Цеплялись за подол, просили маменьку не оставлять их. Очень уж боялись жестокого деда и его незнакомого сумрачного дома. Закрыв глаза, зажав рукой рот, ушла Агласия к монастырю: Богородицу-заступницу просить за себя, за детей и за мужа Ивана.
А дети остались. Старик Спешнев им очень обрадовался. Только радость эта сердце не насыщала — напротив, сушила еще сильнее…
Детям в его доме жить было страшно. Кормили-поили их вдосталь, но ни игр, ни песен, ни досуга никакого им не дозволялось. С шести утра до полуночи ежедневно: молитвы перед иконами да чтение житий и святого писания — будто в самом суровом монашестве. Сам старик жил теперь отшельником. Слугам не позволял рта в доме раскрыть, чуть что — грозил поркой и смотрел вокруг таким тяжелым ненавидящим взглядом, что дети пугались его.
Опасаясь, как бы внуки не сбежали, дед вскоре научил их, что и мать, и отец у них оба умерли. И напоминал о том каждый день. Ни ласки не было отныне несчастным, ни надежды.
Через полгода дочка Агласии, самая младшая, простудилась. Старик лекаря звать не стал. К чему? Любая хвороба молитвой излечивается, а которая не вылечится вдруг — так та наказание от Бога и ее, значит, лечить не положено.
Девочка горела в жару, кашляла, надрывая грудь. Личико ее в три дня вытянулось, похудело, глаза запали, щеки втянулись — теперь она куда больше походила на своего сурового деда, нежели на мать или отца. Мучилась не больше недели. А вслед за сестрой, спустя месяц, умерли и оба ее младших братика. Последний, старший из четверых, оставшись один, до того отчаялся, что задумал побег от своей сытой и устроенной жизни — куда глаза глядят. Но по детской неопытности выдал себя нечаянно перед дедом. И тот самолично внука проучил: отстегал мальчишку розгами да запер до утра на конюшне.