В изоляции тоскливый мир молодых людей принимает форму паранойи: они страдают, возмущаются, что их, саму невинность, притесняют; бунтуют, защищаются и в итоге нападают на того, кто стал причиной их бедствий, а иногда и убивают его. Они упражняются в повторении готовых формул, которые отражают их опустошенность и враждебность по отношению к источникам несчастий: богачам, элите, бизнесу, системе, захватившей мир. «Становится легче, когда спаситель, философ, ученый объясняет нам, что все наши беды от колдуний, евреев, арабов, иностранцев, тех, кто думает иначе». Подобный дискурс объясняет, устанавливает взаимосвязь, поддерживает и облагодетельствует.
Логический бред помогает обездоленным.
Он оторван от действительности, но настолько ободряет, что на словах, благодаря логике, создает «иллюзию благодеяния». Когда вредители найдены, удивительным образом становится хорошо, улучшается самооценка, появляется четкость осознания, и достоверность не требует подтверждения. Этого влияния достаточно для удовлетворения прожектеров, питающихся готовыми утверждениями.
Созидатели не теряют почвы под ногами и создают реальность другого рода. Их созидательное знание взято из реальности подобно тому, как получает опыт торговец лошадьми: он видит хромоту животного даже тогда, когда ее никто не замечает. Созидатели вырабатывают спокойную уверенность в себе и с удовольствием прибегают к аргументам. Но тем, кто вкусил горечь мира, спокойствие приносят лишь безапелляционные заявления, вызывающие логический бред. Таким людям нравится цепляться за утверждения, не подкрепленные доказательствами, поэтому убеждая, они в большей степени полагаются на манеру говорить, а не на сказанное. Музыка слов, театральность жестов возбуждают сильнее идей.
Красноречие – это искусство, которое способно убедить. Для холодного рассудка несвойственна цветистость.
Думаю, 300 000 лет назад наши предки с продолжительностью жизни 30 лет, жили племенами по тридцать человек и часто вступали в связи, но редко их пары оказывались устойчивыми. При рождении ребенка о нем заботилось все племя, которому необязательно было знать, кто отец. Понятие отца возникло, когда племя увеличилось, и ребенок начал различать несколько знакомых фигур вокруг. Слишком много людей – считай, никто. Количество не способствовало персонализации. Так на место понятию клана пришло понятие семьи, и в ней выделилась личность отца. «Это от него», – заявляла доисторическая женщина, и племя возлагало ответственность на указанного мужчину: «Ребенок родился от тебя, ты и должен о нем заботиться».
В древние времена, когда люди жили в деревнях, ячейку общества составляли отдельные семьи, каждая жила своим домом. Обособление внутри семейного клана и защита его членов регулировалась правом отца.
Чтобы жить в мире вся деревня закрывала глаза на домашнее насилие, если такое процветало в семье.
Все всё знают, но стараются не замечать, то есть отрицать.
В конце XVIII – начале ХХ века вместе с капитализмом расцвела промышленность, она дала власть предпринимателям, людям богатым и волевым. Нужно было обосновать эту власть в письменной форме. В 1804 году Кодекс Наполеона создал нормативную базу, определившую структуру семьи в западном обществе почти на два столетия. Глава семьи представлялся человеком сильным, мудрым, властным, иногда, впрочем, даже слишком, и пользовался всеобщим восхищением. Их жен описывали милыми феями домашнего очага, любимыми матерями, неспособными идти на войну или спускаться в шахты, – так сложилось определение слабого пола.
Два с половиной миллиона лет назад на Земле сформировался человек умелый (Homo habilis), а вместе с ним технологии: кресало, использование огня, производство оружия и сельскохозяйственной техники. Затем за два столетия (XVIII–XIX века) произошел взрывной рост технологий. Возникли два дискурса: с одной стороны, сторонники технического прогресса рассказывали, как строить машины, с другой – идеологи пытались найти обоснование власти владельцев средств производства.
С XXI века в речь вошли слова: инвестиционный фонд, биржевые торги, пенсионное страхование. Абстрактные организации, бумаги, цифры и кривые на мониторах – все эти слова соотносятся с невидимыми институтами управления. Новая власть теперь не у сильных промышленников или аграриев, а у «владельцев полезной информации: крупных IT-гигантов большой пятерки, руководителей предприятий, экспертов, управленцев» и совсем не у охотников-собирателей, производителей товаров или торговцев с их практическим умом.
Власть в руках «логократии», и она говорит на одном языке с компьютерами.
Волшебство технологий переносит нас в бесплотный мир виртуальной реальности, где эмоции выражаются не телесными движениями, улыбками, нахмуренными бровями или словами, а абстрактными знаками, репрезентирующими мир. Этот процесс усиливает «логический бред»: в логичной речи все разложено по полочкам, но она оторвана от реального восприятия.
В начале XX века были открыты гормоны: их никто не видел, приходилось верить и полагаться на публикации в научных журналах. Слова «гормон» оказалось достаточно для объяснения различий между мужчинами и женщинами. Из-за изменения уровня гормонов у женщин во время месячного цикла (эстроген, затем прогестерон) им нельзя давать право голоса, поскольку за цикл их мнение может измениться. Сегодня женщины во власти придерживаются той же забавной логики. По их мнению, тестостерон делает мужчин жестокими, что объясняет их дурные манеры в политической деятельности: по словам директора МВФ Кристин Лагард, «в Национальной ассамблее слишком много тестостерона». Являются ли клинические исследования более надежными, чем теоретическая наука? Уровень гормона как клинический показатель влияет на восприятие и обуславливает настроение, причем в реальности увидеть эффект можно только на бумаге.
При этом легко показать, что красивые слова могут растрогать или вызвать гнев. Разве можно не испытать эмоций от слов, которые отец посвятил утонувшей дочери?
Едва займется день, я с утренней зарею
К тебе направлю путь. Ты, знаю, ждешь меня…
Пойду через холмы, пойду лесной тропою,
В разлуке горестной мне не прожить и дня.
Безмолвно побреду к тебе дорогой дальней,
Не слыша ничего, не видя ничего,
Один, чужой для всех, задумчивый, печальный,
И станет ночью день для взора моего.
Ни разу не взгляну на запад золотистый,
На паруса вдали, на пенистый прибой…
И, наконец, дойду. И ветви остролиста,
И вереск положу на холм могильный твой.
Когда Виктор Гюго вышел из оцепенения после смерти дочери Леопольдины, ему было необходимо поделиться переживаниями, чтобы продлить ее жизнь в памяти и сердце. Всего несколько слов растрогали многих читателей. Однако этот пример не означает, что настроение не подвержено влиянию гормона, стимулирующего или подавляющего вещества.
Плачет в сердце моем,
Как над городом дождь.
Что же ночью и днем
Плачет в сердце моем?
Верлен так описал грусть без причины, взявшееся из ниоткуда гнетущее чувство:
Нет печали сильней,
Как не знать, почему
Без любви, без страстей
Сердца боль все сильней.
Облекать в слова реальность и свои чувства
Вербализация внезапно нахлынувшей тоски в психоаналитической литературе получила название «логического обоснования» – «процесса, с помощью которого человек в депрессии, хочет найти связное объяснение чувству, но не понимает истинных причин его возникновения». Подобные размышления в корне отличаются от мыслей созидателя, он говорит, что знает: «Я вижу сухую почву, пшеница может уродиться мелкой» – предполагаемый ход его мыслей. При логическом обосновании человек не знает причин, почему другой человек или теория кажутся ему привлекательными или отталкивающими. Тем не менее непонимание природы симпатии или отторжения не мешает находить разумную, связную форму.
Если утверждать, что знаешь истину, можно убедить в этом и себя, и единомышленников.
Связный дискурс позволяет нам вместе повторять одни и те же доводы: «Я говорю правду, потому что использую слова того, кем восхищаюсь», – скажет прожектер.
Логическое обоснование создает иллюзию понимания и фактически демонстрирует, как мы воспринимаем реальность. Оно соотносится не с реальностью, а с впечатлением, которое на нас производит. В высказываниях, полных бесконечных жалоб, их автор аргументирует и объясняет, почему на него обрушились все несчастья, но довод не равен причине. Другие же в своей речи выставляют счет, чтобы возложить вину на другого и отомстить. Набор воспоминаний превращается в подобие апологии под названием «Автобиография».
Во многих политических декларациях прослеживается жажда тоталитарной власти. Духовные лидеры в Иране, Эрдоган в Турции – эти примеры демонстрируют одну и ту же историю: однажды у народа, порабощенного подлыми богачами, появился лидер, и его неизменная мудрость помогла спастись от хаоса. Вождь провозгласил своей задачей освобождение. Он говорил на языке народа, давал фантастические окрыляющие обещания, предсказывал захватывающие перемены: освобождение от унижений и продажных властей. Приведенные доводы не ложь, они подсветили источники беспокойства и дали чувство уверенности. Речь рассеяла мглу, помогла выйти из хаоса, реализовать проекты, вычислить внешнего (в основном им оказываются эмигранты) или ближайшего врага – соседа, который обманул доверие. Нормальной реакцией на подобную риторику становится возмущение. Лидер наставляет на путь истинный и создает план действий по борьбе с агрессорами. Мы слепо повинуемся, поскольку уверены в истинности.