Эксперимент Милгрэма дал объяснение массовому убийству во вьетнамской деревне Милай, истреблению американских индейцев или существованию рабства, когда во имя удержания роста цены на сахар 20 миллионов чернокожих лишили свободы, продавали и пытали. Жан-Леон Бовуа повторил эксперимент. Я советовал ему сосредоточиться на изучении тех, кто отказался подчиниться. Доля подчинившихся, превысила 80 %, так как испытуемым говорили, что они участвуют в телешоу, и это снижало накал ситуации. Те, кто проявил строптивость, отличались друг от друга. Одним было не по себе при выполнении задачи: «Я заставляю себя направить электрический разряд, но я же вижу, что ему больно». Одна участница призналась, что не может нажать на кнопку, которая доставляет боль. Другие привыкли бунтовать, и их ответ был прост: «Независимо от контракта я ухожу».
Несмотря на параметры инсценировки и методы наблюдения, тех, кто подчинялся, было всегда боль-шинство, что свидетельствовало о социальной вовлеченности. Сначала мы слушаемся маму, потому что она нас защищает, мы хотим быть любимыми. Потом мы проявляем прилежание в школе для получения аттестата, который поможет нам социализироваться. Затем мы выполняем приказы в армии во имя защиты Франции, следуем правилам, чтобы не проехать на красный свет или не получить пени за неуплату налогов. Во всех этих случаях проявление непослушания говорит о трудностях в социализации. Под конец второго года жизни человек учится говорить «нет», что в большей степени связано с удовольствием от самоутверждения, а не с бунтом. Стремление к независимости у подростков, которые часто перечат, свидетельствует о правильном развитии.
Запреты – залог правильной социализации. Они создают аффективные рамки для контроля наших импульсов.
Мы не можем позволить себе все, что угодно, и это простое обстоятельство создает пространство для существования другого и помогает нам жить вместе, не прибегая к насилию. В разных культурах установки, соблюдение которых продиктовано соображениями морали, различаются.
Когда на заре человечества мы жили группами по 40–50 человек, для организации группы было достаточно слушаться тридцатилетнего или тридцатилетнюю старейшину. Цивилизация усложнялась, у установок появилось больше силы. В 1095 году речь папы Урбана II на Клермонском соборе стала началом первого крестового похода, нацеленного на освобождение Гроба Господня от арабов. Более тысячи лет аристократы стремились захватить земли соперника, превратили присягу в клятву верности, чтобы прочно подчинить себе вассалов. В 1792 году, когда отечество оказалось в опасности, служение Революции и кровавая битва при Вальми, которая стала первой для народной армии, были возведены на пьедестал. Сегодня важным источником установок, необходимых для упорядочивания общества и собственной защиты, стала наука.
Можно ли считать, что когда Ханна Арендт рассуждала о «банальности зла», подтвержденной экспериментом Стэнли Милгрэма, они просто подчеркивали важность подчинения в социальной функции? Может быть, мы напрасно ищем в личности качества, обуславливающие покорность, или черты, указывающие на непокорность, если корень зла в установках? Как бы то ни было, большая часть подчиняется.
Корень зла, как и причину добра, следует искать во внешних по отношению к индивиду социокультурных установках.
Во время Второй мировой войны целые деревни отказывались придерживаться антисемитской политики режима Виши. Тысячи евреев скрывались от нацистских репрессий и находили убежище, пропитание и защиту в таких поселениях. Жители Шамбонсюр-Линьон в Верхней Луаре, Дьелефи в Дроме или Муассаки в Тарне не выдали ни одного еврея, а в Париже и крупных городах доносы почитались за добродетель, помогающую делу очищения Франции. Сегодня наблюдается похожее явление, когда насильственная госпитализация опасных психически больных в большей степени характерна для крупных городов. В небольших городах возбужденный больной, с которым в детстве учились в одной школе, внушает меньше страха, с ним действительно общаются, освобождаясь таким образом от власти распространенных убеждений.
Прежде чем стать активными участниками Сопротивления, Клара Мальро и Эдгар Морен укрывались в Пешбонье в Верхней Гаронне. В Муассаке еврейские дети на виду у всех продолжали учиться и ходить в еврейские школы в разгар войны. В Дьелефи население города избрало мэром сторонника генерала Петена, но горожане пересекались с евреями каждый день, и антисемитская пропаганда и законы Петена не имели никакого эффекта. Можно ли сказать, что в противовес банальности зла в крупных городах, в маленьких городах наблюдалась банальность добра? В реальности в таких городах к герою обращаются как к обычному человеку, с ним ладят или же спорят. В перенаселенных городах нет возможности для установления человеческих отношений со всеми соседями, и остается только гадать, что они за люди. В таком случае чувства контролируются представлением о реальности, и господствующие позиции оказываются у общепринятого мнения.
Можно ли сказать, что герои-спасители, праведники сотканы из добра, а негодяи и доносители – из зла? Или же им говорили разные вещи, которые большинство предлагает принять на слово? Можно ли сказать, что в Шамбоне горожане не подчинились нацизму? Или же на них оказали влияние две выдающиеся личности, а ими не могли не восхищаться? С 1940 года горожане следовали за пасторами Андре Трокме и Эдуаром Тейсом, они пользовались неизменным уважением. Небольшой город принял и защитил 5000 беженцев, в том числе 3500 евреев. Жители города не участвовали в вооруженном сопротивлении, но в сложных социальных условиях двум удивительным священникам удалось изменить ценностные установки этих людей.
В словесной форме выражались чувства, идущие из глубины души.
Когда антисемит говорит, что Освенцима не существовало, его выдумали евреи для спекуляции золотом, действительно ли он чувствует в себе антисемитизм или же просто принимает словесное представление, и думает, что его не обмануть?
«Со мной не могут так поступить. Я обнаружил заговор», – так мне говорил один молодой преподаватель психиатрии, он из добрых побуждений пригласил меня в свой город. Приятный молодой преподаватель не был антисемитом, но ему нравились готовые формулы, дискурс, не имеющий корней, категоричные заявления, которые позволяли получить четкую картину мира.
Когда «слова вызывают внезапное осознание», мысли не нужно работать, и возникает иллюзия понимания, подобная внезапному озарению.
Она приходит быстро и легко – одна польза, вот только представляет собой очевидный бред, подобный иллюзиям душевнобольного. «Нужно быть безумным, чтобы не видеть, что император Наполеон – это я», – утверждал больной.
Эйхман всего лишь выполнял приказы вождя, которые позволяли ему реализовать мечты по уничтожению евреев. Но откуда появились эти мечты? Тому виной портной-еврей, взявший слишком большую плату за дрянной костюм? Или фильм, где еврей крючковатыми пальцами тянулся к глобусу? Или же причина в обычных слухах, которые создают благодатную почву поиска врага и ненависти? Чтобы подобные безосновательные утверждения укоренились в сознании Эйхмана, они должны были удовлетворять его страсть к исполнению репрессивных мер. Чтобы образованный, вежливый доктор Менгеле с улыбкой приступил к своим немыслимо жестоким экспериментам на маленьких девочках, ему нужно было принять представления без сомнению. Пытая детей, он не видел в них безобидных малышек, он руководствовался исключительно представлением о еврейских детях, которых «нельзя считать людьми».
Противоречие между пресным восприятием и сильнейшими концептами объясняется последними открытиями в нейровизуализации. В соответствии с ними формирование любого мозга происходит под влиянием среды, что приводит к различиям в мировосприятии. XX век стал свидетелем двух мировых войн, геноцида армян, евреев, массовых убийств в Камбодже и Руанде, бесчисленных этнических чисток в Югославии и на Ближнем Востоке, не говоря уже о гражданских войнах и идеологических и религиозных расправах. Эти немыслимые зверства происходили целый век на фоне научного прогресса и уважения к правам человека.
На одного и того же индивида воздействуют два противонаправленных импульса: чудо и ужас.
Сложно объяснить логически, почему нацизм так хорошо прижился у образованного народа на Западе, почему хуту истребляли своих добрых соседей тутси, почему в 101-м резервном батальоне немецкой полиции 90 % воспитанных и образованных мужчин стали серийными убийцами, расправлявшимися с детьми. Они убили 38 000 человек. Доля бойцов этого подразделения, которые воспользовались правом не убивать, едва ли составила 10 %.
Аффективное онемение
Коллективный феномен стал предметом исследований Ицхака Фрида, описавшего соответствующую клиническую картину. Он назвал его синдромом Е:
Умами индивидов, объединенных одним убеждением, овладевают навязчивые идеи – обвинения в адрес меньшинства.
Чтобы положить начало нескончаемому насилию, общей уверенности не нужны доказательства.
Вопреки ожидаемой убийственной ярости в момент убийства отмечается аффективное онемение.
Сами действия, связанные с лишением жизни, повторяются словно на автомате.
Интеллектуальные способности, ум, память, речь, логическое мышление остаются без изменений.
Как и в случае с дисгармонией развития, у одного и того же человека наблюдается сочетание способностей зрелой личности с расстройствами поведения и аффективной сферы.
По мере развития ребенка дисгармония возникает, когда не все умения развиваются с одной скоростью.
При синдроме E состоявшиеся взрослые внезапно деградируют и начинают вести себя незрело. Биологическое, аффективное, психологическое и социокультурное развитие всегда идет нелинейно, скачкообразно или же после катастроф. В случае с синдромом E на членов группы воздействует внешний шок, коллективный страх, реальная или воображаемая угроза, распространение общепринятого мнения: «Мозаика, складывающаяся из разных личностей, – это организация, характеризующаяся изменчивостью, подверженная изменениям окружения».