Слышно было, как наваб медленно расхаживает туда-сюда по самолету. Вот он прошел в хвост, опять вернулся к двери и вышел наконец наружу.
Его лицо замерло в состоянии, в котором оно не выражало никаких эмоций. Внезапно он бросил взгляд в мою сторону.
— Что случилось с пилотом?
— Он мог спокойно выбраться отсюда, — ответил я. Потом, пожав плечами, добавил: — А мог и сломать шею.
— Так то или другое? — раздраженно выпалил он.
— Вы видели, как там внутри. Единственно, что я могу сказать — он, возможно, и сейчас жив.
— А груз? Что могло случиться с… с тем, что было на борту?
— Откуда мне знать? — преспокойно ответил я под напряженным взглядом наваба.
— Разве местные жители не растащили груз? — с нетерпением в голосе спросил он. — Так ведь бывает обычно?
— Я здесь потому, что я пилот, и потому, что я видел разбившиеся самолеты и раньше. Откуда же мне знать, что могли натворить местные жители?
— Но ведь так бывает? — на высоких тонах спросил он.
У меня не было таких предрассудков, что навабам нельзя дать по шее, но в отношении этого я должен был прежде всего подождать, пока он со мной расплатится за полет. Я развернулся, чтобы пойти прочь из этой рощи.
Тут в разговор вступила мисс Браун.
— Командир говорит тебе все, что он может сказать, — обратилась она к навабу. — Какой ему смысл что-то скрывать? И кто может сказать, что произошло десять лет назад?
Она казалась весьма спокойной. Он метнул в её сторону быстрый взгляд, и они достаточно долго смотрели друг на друга.
Я тоже стоял и смотрел на них. Это была уже не та мисс Браун, которой хотелось сойти на берег из-за болтанки в лодке. Это была хладнокровная, рассудительная женщина, убеждающая наваба, чтобы он не городил чепухи, и умеющая заставить его прислушиваться к себе.
Наваб все понял, что-то проворчал и опустил глаза. мисс Браун переключилась на меня.
— Может, командир, вы осмотрите все вокруг, пока мы пойдем в деревню?
— Хорошо, мадам, — ответил я.
Собственно, ничего другого я и не мог ответить. Я понаблюдал, как они вышли из рощи, вернулись на тропинку и по ней направились к домам.
Дойдя до границы рощи, я закурил. Снял фуражку, почесал голову, где чувствовал раздражение, и опять надел её. Солнце было ярким, теплым, ветви кипарисов шумели на ветру.
Я не особенно винил наваба за то, что он взорвался. Он хотел выудить луну из моря, а она проскальзывала у него меж пальцев. Но он зря надеется, что луну так просто достать из моря. Где бы ни находилось похищенное у него богатство, оно явно было не в разбившемся самолете, приземлившемся в четверти мили от деревни. Во всяком случае, он уже знает, что кое-что из похищенного гуляет по Бейруту.
Я кончил курить, аккуратно загасил окурок и стал рассматривать другую тропинку в сторону деревни. «Дакота» мне больше ничего не скажет — спустя десять-то лет.
Я увидел такую тропинку: вначале она еле заметно вилась среди камней и пыли, потом стала более различимой. У первого дома куры закудахтали при виде меня. Я вошел в деревню, никем не замеченный.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
9
Я вышел на улицу, которая мне показалась главной. Она была кое-как вымощена на ширину в пару ярдов. По сторонам её стояли беленькие домишки. То и дело улочку пересекал деревянный навес или каменная дорожка, которые вели из дома в дом. Солнце уже опустилось, и улочка была в основном в тени, но благодаря белым стенам оставалась очень светлой, дома были свежей побелки.
Как местожительство, деревня не имела смысла: маленький островок не мог прокормить столько народу, если судить по количеству домов. Но я предположил, что поселение было основано в качестве прибежища пиратов: остров был почти неприступен, а находясь в конце цепочки островов, был удален от центральной власти, но близок к судоходным путям. Теперь же половину населения скорее всего составляли пенсионеры из Афин.
Я увидел на улице лишь черную кошку да девочку в белой юбочке. Никто из них не проявил ни малейшего желания иметь что-либо общее со мной. Очевидно, от человека в форме они не ждали ничего хорошего.
Потом мне попалась дородная женщина, и после трудных попыток изъясниться она указала мне дорогу в местную кофейню.
Я увидел открытый дверной проем, внутри было темно и не видно никаких столиков. Заглянув в дверь, я чуть было не упал через две ступеньки, которые вели внутрь. Я попал в темную комнату с деревянным полом, парой старых темных столов, несколькими стульями и короткой стойкой, а дальше полкой с бутылками. Это, похоже, был просто дом. Владелец вышел посмотреть, что там за движение имеет место. Я попросил пива и получил тепловатую бутылку за шесть драхм. Я выпил её одним махом и попросил ещё одну.
После этого я вспомнил о друге Никоса, который говорит по-английски. Я предельно дружелюбно и в вопросительном тоне произнес «Николаос Димитриу». Владелец кивнул, привел из комнаты в глубине мальчика и дал ему указания. Я заканчивал вторую бутылку, когда мальчик пришел с Николаосом. Его внешность оказалась для меня неожиданной: он был солидных размеров — с меня ростом и пошире в плечах, да ещё светловолосый. Он на мгновенье задержался в дверях, затем медленно подошел ко мне.
— Вы говорите по-английски? — осведомился я.
Он кивнул, затем медленно заговорил:
— Как поживаете? Меня зовут Николаос Димитриу.
Голос у него был несколько горловой. Он здорово загорел и, насколько я мог видеть в тусклом свете, был примерно моих лет.
— Джек Клей, — представился я, и мы обменялись рукопожатиями. Затем я спросил: — Вы что-нибудь выпьете?
Я хотел было спросить: мол, позвольте мне, старина, угостить вас или что-то в этом духе. Но в родном городе греку лучше этого не предлагать.
— Вам нравится узо? — спросил он.
Я не очень люблю узо, даже не люблю. Но ответил:
— Да, пожалуйста.
Это было бы не совсем приличным — заставлять человека раскошеливаться на пиво. А узо здесь наверняка не больше драхмы за порцию.
Он принес два маленьких стаканчика на угловой столик, мы взглянули друг другу в глаза и выпили.
— Где вы научились так хорошо говорить по-английски? — спросил я так, для завязывания беседы.
Он аккуратно поставил стакан на стол.
— В Германии. Я немец. Я попал сюда во время войны, а затем приехал сюда после войны, жить. Мне здесь очень нравится.
Это было не так странно, как могло бы показаться. Жители греческих островов отличаются исключительной терпимостью, гостеприимством, а во время войны они не пережили таких трудных времен, как их соотечественники на материке.
Попивая узо, я спросил:
— Меня интересует самолет, разбившийся у моря.
Он тяжело покачал головой.
— Это давно было. Он уж деревьями оброс.
— И сколько времени он там?
— Он оказался там перед моим возвращением сюда. А вернулся я в… Ему, похоже, было трудно с ходу произнести дату. — …В 1950-м.
— А владелец, — я показал пальцем на стойку — на случай, если он не знает слова, — не знает?
Николаос задал длинный вопрос владельцу. Тот пожал плечами, а потом дал длинный ответ, закончив жестом в сторону полки с бутылками, на север. Николаос снова обернулся ко мне.
— Он сказал, что летчик почти не поранился и скоро уехал отсюда.
— Он был англичанин?
— Я так думаю.
Он снова задал вопрос хозяину. Они решили, что летчик был, вероятно, англичанин.
— А был на борту какой-нибудь груз? — Задавая вопросы, я сохранял невозмутимость на лице и спокойствие в голосе, — по крайней мере, мне так казалось.
Хозяин вполне определенно сказал: нет.
А какой-нибудь багаж у пилота был?
Пожалуй, да. Хозяин кофейни считал, что он, вроде, что-то брал с собой в Афины. Но точно не уверен. Все-таки десять лет прошло.
Настал мой черед заказать по узо. Николаос поблагодарил. Затем спросил:
— Это был ваш друг?
— Нет. — Я покачал головой. — Я привез человека из Афин на Саксос на поиски этого самолета. Это был его самолет. — Я не был уверен, что все тут правильно, но, по крайней мере, близко к тому, как я сам думал. — Этот человек прибыл из Пакистана.
Николаос медленно кивнул и спросил:
— Так самолет прилетел из Пакистана?
— Да. Я посмотрел на него там, в деревьях. Он с пакистанским опознавательным знаком.
Николаос хмуро взглянул на меня. Теперь, когда мои глаза пообвыкли в темноте маленького заведения, я заметил у него с одной стороны лба шрам, который был посветлей остальной кожи.
Мне хотелось узнать, как он — и, возможно, вся деревня — относится к этой старой «Дакоте». Если бы они относились к ней с неприязнью, то уже разнесли бы по кускам и стащили бы в море. А тут приезжает какой-то тип в мундире и начинает скрести на ней краску. Но Николаос ничего на это не сказал.
Потом он спросил:
— Ваш друг — человек, которого вы привезли, — где он?
Я ответил, что не знаю. Николаос позвал мальчика и что-то сказал ему. Потом обратился ко мне:
— Я пойду найду и его. А вы подождите здесь.
Они с мальчиком ушли. Мне захотелось ещё пива, но взлет с Саксоса, судя по всему, предстоял нелегкий, и я остановил выбор на бутылочке лимонада. Лимонад оказался теплым и очень сладким. Единственное место, где вы можете найти здесь приличное питье, это американский бар в «Кинг Джордже».
Под свои поэтические размышления о Греции я закурил сигарету. В баре становилось все темнее. Снаружи оживилось движение людей, стало попрохладнее. По улице неторопливой походкой прошли два осла, и я подумал, что навабу было бы неплохо воспользоваться их услугами.
Я взглянул на свои часы. Было около половины шестого. Лодка сейчас подходит к району, где находится нефтяное пятно. Если они не вернутся через пару часов, то ночь нам придется провести на Саксосе. Мне-то что: у меня счетчик работает, от этого только кошельку наваба будет плохо. Не по его, а по кошельку Хертера. Деньги, наверно, таскает Хертер. Он все таскает. Он перетаскивал и мисс Браун. Клянусь, мне бы это удалось лучше. А впрочем, нет. Хертер будет пошире меня. Но в остальном, клянусь, я услужил бы мисс Браун лучше, чем Хертер.