Он быстрым движением снял очки и ухмыльнулся, давая мне понять, что знает здесь цену всему и знает, где это можно приобрести за полцены.
— Я же араб.
— Это ни черта не значит. Или у вас есть виза, или вы ливиец, или вы никуда не летите.
Он как-то неприятно посмотрел на меня, а потом признался:
— Я ливийский араб.
Он полез в карман и достал паспорт, который сунул мне в руку. Он действительно оказался ливийцем.
— Я объясню вам, куда лететь, хорошо? — с живостью сказал он, рассчитывая на положительный ответ.
— Я и так знаю, куда лететь, — ответил я. — В Триполи.
Он снова отпустил мне свой всезнающий взгляд.
— После Триполи, — с улыбкой сказал он.
— Об этом я поговорю с Микисом. Начинайте погрузку.
Меня не сильно удивило сообщение, что нам предстоит лететь дальше Триполи. Микису не хочется, чтобы его груз болтался в городе, он с радостью зашлет его куда-нибудь в пустыню, пока для этого есть самолет. Легенда о буровом оборудовании является хорошим оправданием для этого. Большинство районов, где ведутся буровые работы, имеют собственные посадочные полосы.
Юсуф снова водрузил очки на нос и что-то крикнул людям в грузовике. Они стали разгружать грузовик.
Я доверил Роджерсу заниматься ящиками, но его подписей под документами во время этого полета не будет. Предыдущим вечером я предложил ему, чтобы он симулировал болезнь и остался в Афинах, но он сказал: «Я второй пилот на этом самолете и я полечу, если ты полетишь».
Я согласился. Я всегда могу сгрузить его где-нибудь, если обстоятельства примут крутой оборот.
За двадцать пять минут все было погружено и закреплено, и я получил время съездить в Афины и взять у Микиса документы. Роджерса я оставил возле самолета с наказом присматривать за Юсуфом, чтобы он не успел до взлета толкнуть на сторону оба самолетных винта.
К десяти я подъехал к конторе Микиса, поднялся по темной каменной лестнице, постучал в первую дверь, но ответа не получил. У секретарши, видать, был ежедневный перерыв для укладки волос. Я открыл дверь, прошел мимо стопы пыльных папок и заваленного стола и постучался в дверь кабинета Микиса. И здесь мне никто не ответил.
Я начал нервничать к этому времени. Груз уже на борту, и я должен буду уметь ответить, если меня спросят насчет него. Хотелось поскорее отправиться. Может, у них там все отлажено, но всякое налаженное может разладиться, раз дело связано с деньгами, а они имеют способность иссякать. Я открыл дверь в кабинет Микиса.
Микис сидел за своим столом, положив руки на стол, а голову — на руки. В первый момент я подумал, что его ударили по голове, но потом почувствовал новый для этого помещения запах, помимо пыли и табачного дыма. Это был запах военных времен, слышал я его несколько раз и после войны — запах пороха. Что-то попало под ноги. Я посмотрел и увидел пять блестящих латунных трубочек — гильз калибра 0,22 дюйма. Я осторожно попятился к первой двери с желанием вызвать полицию. Но ещё больше мне нужно было найти таможенные документы. Я запер дверь, вернулся в кабинет и осторожно оторвал Микиса от стола.
На груди в рубашке Микиса чернели пять аккуратных маленьких отверстий. Разброс был настолько невелик, что я мог бы закрыть их ладонью. Совсем немного крови вытекло из двух отверстий, и она образовала крест на складках рубашки. Я аккуратно опустил голову Микиса обратно на стол.
На столе царила жуткая неразбериха, но не больше той, которую он создавал сам. Представительская бутылка узо стояла на видном месте, а рядом — два стаканчика с остатками мутной жидкости на дне. Верхний правый ящик стола был немного приоткрыт. Через носовой платок я взялся за ручку ящика и выдвинул его. «Беретта» лежал на месте. Я достал пистолет и не знаю зачем понюхал. Я и так знал, что из него не стреляли. Возможно, в последний момент он потянулся к ящику, но было уже слишком поздно. Кто там был перед ним — он встал с кресла напротив стола и кучно, неторопливо всадил пять пуль в грудь Микиса. Микис уткнулся лицом в бумаги и испустил дух.
Кое-какие бумаги валялись на полу. Я подвигал их ногой и поднял с пола длинный белый конверт с документами. Из него торчал, похоже, грузовой манифест.
Я осторожно открыл конверт и нашел в нем транспортные накладные, грузовые манифесты и документы о прохождении таможенного контроля. Я увидел слово «Триполи», и этого мне стало достаточно. Я сунул все это в нагрудный карман рубашки.
Для честного человека я находился в кабинете слишком долго. Скоро и секретарша вернется от парикмахера, а там после перерыва — выпить чашечку кофе — придут и полицейские. Мне следовало быть подальше отсюда и сделать это как можно скорее.
Я обошел стол, чтобы положить «беретту» на место, но не положил, а вместо этого взял из ящика стола коробочку патронов 7,65 миллиметра, а пистолет положил в карман. У выходной двери я остановился и оглянулся. Микису было словно неуютно в этой комнате. Такое же впечатление он произвел на меня, когда я его в последний раз видел живым. Он был похож на мелкого плута в тесной комнате. Он не был, конечно, врожденным джентльменом, но и пяти дырок в груди тоже не заслуживал. Я кивнул ему на прощание и тихо удалился, обтерев напоследок носовым платком дверные ручки.
12
Вернувшись в аэропорт, я представил таможенные документы, затем взял с собой человека на досмотр груза. Он мельком взглянул на печати и подписал бумаги. Потом я провел через таможню Роджерса и Юсуфа, так что мы все трое были в порядке. После этого к самолету я чуть ли не бежал.
Роджерс был удивлен, видя, как я нервничаю. Он давно принимал меня за хладнокровного контрабандиста, промышлявшего на оружии. Но Роджерс не знал сейчас того, что знал я. А я ему этого не говорил. Если его не будут тяготить мои знания, то, выглядя невинным, он будет лучше исполнять свою работу.
Я показал Юсуфу его место, велел ему сесть туда и оставаться там. Он понимающе наклонил голову, а когда сел и стал застегивать ремень, я увидел у него под мышкой слева рукоятку пистолета. Это не удивило меня. В такой сезон все их носят. Даже я, можно сказать. В данный момент «беретта» лежал в ящичке пилотской кабины возле двери, под ворохом всяких инструкций.
Мы тронулись на взлет без пяти одиннадцать. В одиннадцать мы были уже за пределами трехмильной зоны от берега, уйдя от всякого радиообмена. Я выбрал курс сто миль на юг с поворотом на юго-запад и прохождением между Пелопоннесом и Критом. Зная о моей нелюбви летать над морем больше того, чем это вызвано необходимостью, Роджерс подумал, что у меня с головой что-то не то, но он также знал, как я не переношу, когда со мной спорят. И я летел над открытыми пространствами за пределами трехмильной зоны территориальных вод. Микис, скорее всего, не был настолько глуп, чтобы оставить какие-нибудь документы насчет этого груза, да ещё с моим именем, и все-таки ставить на кон собственную свободу я не рисковал.
Мы сделали поворот через три четверти часа, Роджерс включил автопилот и начал собирать пеленги по радиокомпасу. Произведя уточнение курса, он сказал:
— Ты не сказал мне, что заставило тебя взять этот груз, Джек.
— Деньги.
— Ты получил доллары?
— Нет.
Он взглянул на меня, на приборы, потом вперед, через лобовое стекло.
— Конечно, это всего лишь предположение, — задумчиво произнес он, — но ты ведь не полоумный, правильно?
— Не знаю. Вот в Берн вернемся — обязательно пойду схожу к психиатру.
Он кивнул.
— Я думаю о том, что ты прежде всего пойдешь к Хаузеру.
— Хаузера я сумею убедить.
Может быть, он в это и поверил, а я — нет. Единственно, что может убедить Хаузера, это чек от Микиса, а я не думаю, что Микис выслал таковой. Однако Хаузер был далеко отсюда.
Уплывало время и средиземноморский простор под крылом. Средиземное хорошее море для летчика — если только по меркам обслуживания самолетов в «Эйркарго» существуют хорошие моря. Ветры здесь в основном постоянные и несильные. Но бывает, что задует и по-штормовому, и без особого предупреждения.
Сегодня море там, в шести тысячах футов под нами, было спокойным, лоснящимся. И мисс Браун была спокойной и лоснящейся где-то в глубине моего подсознания. Вся эта тройка, и сами Афины, становились в моем мозгу чем-то нереальным, превращались в романтические кадры забытого фильма. Так бывает. У профессионального пилота понятие «там, наверху» в конце концов превращается в «здесь, наверху», а мир, в котором он приземляется, приобретает эпизодический, отрывочный характер. Но иногда он в полуреальном мире «там, внизу» делает всякие глупости, и после обнаруживает, что от способности летать ещё не становится одним из сонма божеств.
Это не ново. Так случается с птицами, пока не налетят на кошку.
К часу дня мы встретились с парой самолетов Шестого флота США, которые подскочили проведать, не являемся ли мы новым секретным оружием Москвы. Убедившись, что нет, они показали, как здорово летают вверх брюхом, — а я даже не покачал крыльями, чтобы оценить их мастерство, — и улетели, и я объявил обед. На обед были консервы из фаршированных виноградных листьев, сыр и кофе из термоса.
Юсуф не взял с собой никакой еды. Некоторое время он постоял за нашими спинами, глядя туда и сюда, но больше на еду. Я не предложил ему ни беседы, ни еды. У него есть пистолет, пусть его и ест, а если он будет корчить из себя важную птицу в моем самолете, я с удовольствием запихну ему эту штуку в его глотку. Он постоял-постоял и вернулся в салон.
За триста миль до Триполи мы взяли по радиокомпасу пеленг на Луку, что на Мальте, и убедились, что мы более или менее в расчетном месте и идем в правильном направлении.
Я взял управление на себя. Я переключил питание с одного бака на другой, поманипулировал немного триммерами и затем снова поставил самолет на автопилот. Я долго оттягивал важное дело, а было уже пора поговорить с другом Юсуфом.
Он сидел на одном из ящиков и курил. Я сел в кресло и задал ему вопрос: