— А почему вы с Кеном отказались от английского подданства?
Я старался, чтобы эта тема не всплывала. По крайней мере, я пытался. Я аккуратно поставил бутылку на стол и сказал:
— Вы имеете в виду, почему мы работаем на иностранных хозяев? А, в Англии столько пилотов развелось…
— Я не про это. Я сегодня днем видела книгу регистрации в отеле Кена. Тут не обманешь, здесь надо предъявлять паспорт. У него пакистанское гражданство. Потом я поехала в ваш отель и посмотрела в книгу, как вы там записаны. У вас — швейцарское гражданство. Так почему это?
— Это в вас говорит журналист?
— Не валяйте вы дурака.
Я плеснул себе немного вина и посмотрел в бокал. Ответа я там не нашел.
Она резко встала.
— Поедемте и выпьем у меня.
— У вас?
— Во время посадки в Риме я купила бутылочку виски. Мне хотелось бы услышать ваше экспертное мнение о нем. — И взглянула на меня чистым, простодушным взглядом.
Я положил на стол три ливийских фунта и последовал за ней на выход.
25
Мы вернулись на извозчике в «Уаддан».
Ее номер находился на третьем этаже. Он показался мне не велик, не мал — обычный номер с гостиничной мебелью и гостиничным освещением. Тут можно прожить всю жизнь и оставить на нем такой же налет своей личности, как царапину на бриллианте.
Я аккуратно закрыл дверь и обернулся. Она стояла в нескольких футах от меня, напряженная, словно ожидая, что я брошусь на нее, а она не знает, отвечать мне или уклоняться.
— Только ничего мне не говорите, — произнесла она. Голос её при этом звучал даже слишком твердо.
— Вам не следовало приглашать меня сюда, — сказал я. — Если только вы не имеете в виду одно виски.
Она несколько расслабилась, и на лице у неё промелькнула улыбка.
— Это в ящике под кроватью. Я пойду приведу себя в порядок.
Я достал бутылку. Этикетка была настолько шотландской, что не могла быть напечатана севернее Милана. Я налил виски в два стакана, и один взял с собой в розовое плетеное кресло.
Из ванной она пришла с несколько более распущенными волосами и сияющим лицом.
Мы подняли стаканы, желая друг другу здоровья, и выпили. Это оказалась подкрашенная аккумуляторная кислота.
Сделав пару глотков, Ширли слегка вздрогнула, отставила свой стакан и села на край кровати. Я встал, прошел в ванную и налил немного воды в стакан.
Ширли сидела на кровати, немного насупившись и глядя в никуда. Я хотел было что-то сказать насчет фотографии, но она опередила меня.
— Вы действительно до того вечера в Афинах не виделись с Кеном десять лет?
— Что-то возле этого.
— А чем вы занимались последние дни?
Я пожал плечами.
— Ничем.
Хороший, яркий ответ. Такой, который убедит умную девушку. Она спокойно сказала:
— Значит, Кен сбегает и притворяется погибшим. Вы тоже куда-то сматываетесь и возвращаетесь несколько дней спустя с пластырем на лице, ничего не говоря своему второму пилоту, а по вашим следам идет сыщик из Греции. — Она саркастически улыбнулась. — И после этого вы говорите, что ничем.
— Вы меня просили, — произнес я, — чтобы я высказал вам свое мнение о виски. Говорю: ерунда.
— Я вам скажу, что вас занимает сейчас, — заметила мне она. — Вы оба думаете, что можете найти драгоценности наваба.
Я в ответ просто пожал плечами. А она произнесла твердым, хорошо контролируемым голосом:
— Вы не знаете, за что вы беретесь. Вы думаете, что сможете провести мир, потому что вы — дружки по эскадрилье. Вы соображаете, что с вами может случиться?
Я попросил ее:
— Послушайте, Ширли, бросьте это. Нас с Кеном завтра здесь не будет. Так что забудьте об этом. Сделайте свой фоторепортаж о навабе и тоже уезжайте.
— Я могу остановить вас, — заявила она.
Я поднял голову и вгляделся в нее. А она продолжала:
— Я могу пойти сейчас к навабу и рассказать ему про вас обоих. Он ведь не знает еще, что Кен жив?
Я снова пожал плечами.
— Так знает или не знает?
— Можете идти. Я не могу вам помешать.
Она резко встала и посмотрела на меня сверху вниз. Губы её были плотно сжаты, глаза пылали гневом.
— Дураки проклятые! Вы знаете, что сделает с вами Хертер, если узнает, чем вы занимаетесь? Вы знаете, что он забил человека почти до смерти, чтобы узнать, что кое-какое барахлишко пришло из Афин? Он убьет вас. Не иначе.
— Он не в Пакистане сейчас, — возразил я.
Она сердито дернула головой, отвергая мое возражение.
— Наваб никогда не бывает в Пакистане. Он по-прежнему живет в Тунгабхадре. И везде. Он возит свое маленькое княжество с собой по всему свету. Хертер — это его крошечная армия, это его палач и все прочее.
— Мне приходилось видеть армии и покрупнее.
Она стояла смотрела на меня с испепеляющим гневом. Потом вдруг опустилась на кровать, закрыла лицо ладонями, лицо её сморщилось.
— Вы дураки, проклятые дураки, — шептала она. — Нашлись, тоже мне, мошенники. Ну почему вы не хотите бросить это дело? Ну почему, почему, почему?
Затем в комнате установилась тишина, хрупкая и напряженная, лишь время от времени раздавались её слабые всхлипывания. Я осушил свой стакан, налил ещё и почти на цыпочках прошел в ванную налить воды.
Когда я вернулся, она все сидела с опущенной головой и закрыв лицо руками, плечи её дергались.
Мне уже было не по себе за все мои прегрешения, а она все плакала. Я уже начал чувствовать себя человеком, зарабатывающим на жизнь избиением котят. Наконец я решился подать голос.
— Есть причины. У обоих нас. Это уходит в дальние времена, это очень сложно. Так что смиритесь с этим и забудьте.
Она медленно приподняла голову. Лицо у неё было красным и мокрым. Сейчас она была похожа на двенадцатилетнюю девочку. От шеи и выше, по крайней мере. Наконец она вымолвила:
— М-можно мне ещё виски?
Я налил ей на донышке.
— Спасибо вам. — Она подняла на меня заплаканное лицо. — Д-давайте, рассказывайте.
— В нашей истории вы не найдете ни смелости, ни благородства, ни, наверняка, ума.
Она улыбнулась сквозь слезы.
— Это подходит для всякой истории, которые я слышала от мужчин. Продолжайте.
Я некоторое время посмотрел на нее. Раз я живу с этим в себе, то время от времени надо об этом кому-то рассказывать.
Я сел и налил себе виски. Вода в ней имела великолепный вкус.
Я начал:
— История насчитывает больше десяти лет, началась в Пакистане, перед самым Разделом. Вы слышали о воздушных мостах того времени?
— Кое-что. Знаю, что перебрасывали беженцев.
— В основном — да. Мы попали туда примерно за год до того, как это началось. Мы работали на маленькую мусульманскую компанию под Карачи. В то время в Европе было полно пилотов, где на всех работу найти? А в Индии и Пакистане умники знали, что близится этот Раздел и что, когда британцы уйдут, там начнутся беспорядки. Вот почему и стали возникать авиакомпании.
Я промочил горло и продолжал:
— Значит, случился Раздел, и тамошние проныры оказались правы. Мы делали по три-четыре рейса в день. Мусульман — в Карачи, индусов — в Дели. Платили хорошо. Еще бы не платить. Техническое обслуживание — никудышное, половина взлетно-посадочных полос — просто грязные площадки, и каждый, кто имел оружие, палил по каждому пролетающему самолету. Но у нас появлялись в те дни кое-какие светлые идеи. Мы не собирались всю жизнь корпеть там на других. Мы хотели иметь собственный самолет, организовать собственную компанию — Китсон-Клей. Один самолет, пара пилотов и на виски всем, кто зарабатывает аэродромом. Это была не такая и плохая идея. Мы могли бы начать с одного самолета. Были люди, которые владели самолетами и делали деньги.
Я улыбнулся, вспомнив те времена.
— Ну и вот, летаем мы три месяца, возим беженцев, и предлагают нам самолет — старую, заезженную «Дакоту», с которой никто другой не справился бы и не прикоснулся бы к ней. Вот почему мы могли себе позволить приобрести её. Мы её залатали, подновили — и бизнес завертелся. Неплохо пошло. Мы даже написали на борту: «Авиалинии Китсон-Клей». Ничего особенного мы не делали, все та же перевозка беженцев. Но это был наш собственный самолет. Потом, в 1948 году, индийское правительство начало наводить новые порядки в некоторых княжествах-штатах — Хайдарабаде, Тунгабхадре и прочих — там, где принцы и двор состояли из мусульман, а население — из индусов.
Я сделал ещё глоток, а она к своему стакану так и не притрагивалась. Ширли напряженно смотрела на меня.
— Теперь я считаю, что все эти князьки и навабы сделали бы куда лучше, если бы дали деру в первый же день Раздела. Но это легко сказать. Ведь большинство из них сидели на своих местах долгое время и не рассчитывали, что им когда-нибудь придется убраться. И вот в одно прекрасное утро они проснулись и увидели, что в ворота их дворцов ломятся толпы, а по дороге движется колонна индийских войск. Вот тут они и заголосили и стали просить о воздушном мосте.
Я перевел дух и продолжил:
— На следующее утро на аэродром приходит один малый, собирает директорат компании «Китсон-Клей» и говорит, как хорошо было бы слетать в одно из княжеств, через Кач, а не через Тунгабхадру, как бывало. Слетать с нескодькими ящиками туда, а обратно — с тем, что захочет вывести местный наваб, скорее всего — самого себя.
Ширли тихо промолвила:
— А в ящичках было оружие.
— Было.
— А вы знали об этом в то время?
— Да. На ящиках было написано.
Она кивнула, а я продолжил свое повествование:
— Лететь надо было, насколько я помню, миль пятьсот, до маленькой частной взлетно-посадочной полосы рядом с дворцом, дверь, так сказать, в дверь. В этом полете мы не рассчитывали на заправку. Я это помню по тому, что мы взяли с собой несколько пятигаллоновых канистр с топливом и сложили их в хвосте. В этом месте мы до этого ни разу не бывали, и полоса не была отмечена на картах, так что мы столкнулись с небольшой проблемой, отыскивая её. Мы кружили над районом и высматривали её, проявляя при этом осторожность, так как предполагали, что там расположилась бригад