— Спасибо. — Ее голос дрогнул. — А что, ты думаешь, я чувствую?
— Тебе просто одиноко.
Я отстранил голову, чтобы избежать её оплеухи, но и этого расстояния ей хватило. Удар прозвучал в ухе, как пожарный набат.
Она встала, уперев руки в бедра, и гневно посмотрела на меня.
— Ты мерзавец! — Я потер левое ухо. — Если этот мерзавец собирается завтра играть в гангстеров, то ему следует научиться побыстрее уклоняться от ударов.
— Считай, что тренировки начались.
— Черт бы тебя побрал.
Она схватила свой стакан с виски и одним разом выпила все, а затем с вызовом посмотрела на меня. Потом расплылась в улыбке.
— Проклятье. Ладно, мерзавец ты и есть мерзавец, Джек. Но я отчасти благодарна тебе.
Я взял свой стакан и сразу добавил еще. Ширли заговорила, обращаясь к своему пустому стакану:
— А завтра он улетит из моей жизни и никогда не вернется. И будет пребывать в своем вечном подвиге. Как Одиссей. Только тот был попроворнее. А, черт. Дай-ка ещё виски.
— Одиссей? А он в какой авиакомпании работает?
— Жучок необразованный. Дай мне виски.
Она протянула мне стакан, я налил ей. Мы сидели рядом, опираясь на туалетный столик.
— Смотри, я вернусь, — сказал я.
— Да? Он говорит, чтобы я блюла себя для него, он вернется, когда окрепнет. — И сделала большой глоток.
— Мой день — это пятница. Можем назначить свидание.
— В Рио-де-Жанейро, конечно.
— Конечно, — я добавил себе еще.
Бутылка сдавала на глазах. И номер перестал казался слишком хорошим.
— И мне, — попросила она и протянула стакан. Я налил ей, и виски большей частью попала в стакан. Она отпила, потом произнесла серьезно: — А я могла бы прийти на то свидание.
— Я буду там.
Она взглянула мне в глаза.
— Будешь?
— Буду. В Рио. Мне надо заехать в пару мест, но я буду там.
— Да. — Она кивнула. — Думаю, что будешь. Положим, и я буду. В пятницу, значит?
Мы сидели лицом к лицу. Я поставил свой стакан, почти что не расплескав. Она тихо промолвила:
— Думаю, что я буду там.
Мы крепко прижались друг к другу, испытывая взаимное желание, но больше того мы хотели знать, что можем дать друг другу потом. Рио был идеей, видением, предлогом. Но реальностью.
— Спокойной ночи, Джек, — с улыбкой сказал она.
Я поцеловал её и направился в сторону двери, более или менее благополучно миновал её и пошел по коридору к выходу. Ступеньки показались мне обманчиво легким препятствием, но я его взял благополучно.
Ночь была темной, мрачной и тихой, и только гул отдаленного колокола, казалось, звучит на одной ноте где-то вдали.
Я проснулся оттого, что кто-то хочет сорвать дверь с петель. Было ещё темно, и я ещё далеко не выспался. Я спустил ноги на пол, потом водрузил на них всего остального себя и неверным шагом пошел на шум. Я зажег свет и отпер запор, и только потом подумал вернуться за «береттой».
В комнату ворвался Кен.
— Давай, одевай брюки, — сказал он первым делом. — Мы летим.
Я уставился на него сквозь туман, окутывавший мои глаза. На Кене был опять его любимый замшевый пиджак. Кен выглядел серьезным и несколько взбудораженным.
Он нетерпеливо сообщил:
— Этот твой замечательный дружок, Роджерс. Наваб нанял его, и они уже вылетели на остров на «Даке».
27
Было около четырех часов утра. Откуда-то из-под заднего сиденья «крайслера», изнутри его, доносилась игра известного джаз-квартета, колдующего над психоанализом «Звездной пыли». Если бы не это, то ночью на заднем сиденье большого автомобиля очень уютно. Фары выхватывали из темноты каменные домики и песок за обочиной дороги, но я на это не обращал внимания. Я был надежно закутан в металл автомобиля, тепло и темноту.
Кен с переднего сиденья сказал:
— Тут шестьсот морских миль. Может, чуть меньше. — Он расстелил карту на коленях в свете приборной панели. — «Пьяджо» дает на крейсерской сто восемьдесят узлов. Считай — три часа двадцать минут. Если взлетим в четыре пятнадцать, будем там до восьми.
— А ветер какой? — спросил я, чтобы показать, что я проснулся.
Я действительно проснулся, но радости от этого было мало. У меня в желудке было полно шотландского виски миланского производства, и только слой сигаретного дыма не позволял ему проявить себя.
— Погоду не знаю, — ответил Кен. — «Дак» на крейсерской дает сто тридцать пять, да?
— Бери сто двадцать пять, — сказал я. — Он уже немолодой.
Кен начал считать. Пусть его считает. Он не убедит меня, что мы прилетим туда раньше них, что ни делай.
— Выключи этот проклятый приемник, — попросил я.
Кен выключил. Водитель недовольно полуобернулся, чтобы выразить протест, но потом вспомнил, как много он получит за поездку в такое место и в такое время, и успокоился, переключившись на удержание машины на этой узкой полуразбитой дороге.
— Им надо четыре часа пятьдесят минут. Взлетели он примерно в два часа, значит, они будут там около семи. Мы прилетим на час позже. За час они отыщут эти вещи?
«Крайслер» свернул на ровную дорогу, ведущую к самому аэропорту. Я взял себя в руки, чтобы не позволять своему желудку командовать собой, и стал думать.
— За час — нет, — ответил я. — Они не знают, где искать. Но, с другой стороны, они могут помешать нам, тебе не кажется?
Кен ничего не ответил. Он быстро сложил карту и сунул её в карман пиджака. Мы проехали по площади мимо пустых будок охраны и, миновав ангары, остановились у диспетчерской вышки.
Кен побежал в вышку. Я неторопливо вылез из машины, застегнул на молнию куртку. Под ней у меня была одета форма «Эйркарго» цвета хаки, а вокруг меня была прохлада хрустальной темной ночи. Далеко над аэродромом мерцало пламя керосиновых фонарей, выстроившихся вдоль главной взлетно-посадочной полосы. Я закурил и попытался составить себе мнение о погоде. Из этого ничего не получилось, потому что я не слышал ничего, кроме местного прогноза на пять дней. Небо может ухнуть в Эгейское море, а я и знать ничего не буду.
Мне внезапно стало не по себе от того, что Роджерс будет сажать «Дак» на дорогу при боковом ветре. Я вовсе не был уверен, что он справится с этим. Он ведь только начинает свою работу, старается заработать у босса честный доллар. Будь я на его месте, я бы поступил так же, ни секунды не раздумывая.
Вернулся Кен с таможенным служащим и кипой бумаг. Мы втроем забрались обратно в «крайслер» и направились в дальний ангар. Таможенник закутался в свой плащ, сидел сонный и смурной, и разговаривать ему не хотелось.
«Пьяджо» стоял возле ангара, толстенький и сияющий в свете автомобильных фар. Кен поднялся на борт, распахнул дверцу кабины, открыл багажный отсек и дал таможеннику проверить что ему нужно. Кен принес карты и прогноз, чтобы посмотреть их в свете фар.
Водитель за нашей спиной снова включил приемник. Кен тихо произнес:
— Я сделал документы на Рим. Я подумал, что будет меньше шума, чем если мы не укажем Грецию.
— Это не обманет греческого сыщика, Анастасиадиса.
— Может и нет. Однако нет смысла кричать, куда мы летим.
— Как погода?
Он развернул карту и положил сверху листочек с прогнозом.
— Не очень хорошая. Неприятная область низкого давления над Адриатикой и окклюдированный фронт, движущийся оттуда.
— А подробнее?
— Не знаю. На полете в Рим это не сказывается, и поэтому они не стали вдаваться в детали. Я просто видел это на большой карте там.
— А куда это движется?
Он провел пальцем вниз по карте вдоль линии, идущей с севера на юг в сотне миль западнее Греции.
— Какого времени эта карта? — спросил я.
— Это обстановка на полночь. — Он показал пальцем на середину Адриатического моря между Югославией и Италией. — Давление было около девятисот семидесяти. Ты лучше меня знаешь Средиземноморье. Что это означает, по-твоему?
Это означало, что сильный ветер будет дуть нам в спину, пока мы не приблизимся к фронту, но в этот момент могут возникнуть проблемы. Окклюзия над Средиземным морем может быть очень суровой, надо проходить над фронтом, под ним или в обход. Но только не насквозь.
— Смотря где, — медленно произнес я. — Может, он с этой стороны, а острова чистые. А если пройти над ним, как у тебя с кислородом?
— Плохо. Считай, что ничего не осталось. Я собирался набить баллоны в Афинах, но я оттуда убежал в такой спешке.
— Значит, если встретится, пройдем низом.
Кен медленно кивнул. В свете фар его лицо выглядело контрастно черно-белым.
— Мы, может быть, получим более точную картину погоды, когда будем в воздухе. Так что об этом не беспокойся. — Он постучал мне по животу. — И спрячь свою пушку в задний карман брюк, а то ты как беременный.
Кен пошел обратно к «Пьяджо». Выйдя из-под света прожекторов, я передвинул «беретту» на поясе назад, после чего мой пиджак стал выглядеть вполне невинно. Возле диспетчерской вышки проехал автомобиль, и его фары на момент осветили аэродромные дали.
Один двигатель «Пьяджо» взвыл, крутанулся и заработал, вспыхивая огоньками. Зажегся свет в пилотской кабине и на кончиках крыльев. Второй двигатель провернулся, зажигание сработало и он затарахтел, винт превратился в почти невидимый диск позади крыла.
Кен вернулся с таможенником.
— Пусть прогреется. А пока смотаемся в вышку, надо, чтобы паспорта благословили.
Мы снова сели в «крайслер» и поехали в сторону ангаров. Кен опять расстелил на коленях карту.
Меня осенила новая мысль. Я спросил:
— «Пьяджо» оборудован системой автоматической навигации?
Кен замотал головой.
— Не было необходимости.
Возможно, действительно не было необходимости. По крайней мере, в Пакистане, где аэродромы не имеют соответствующих установок. Здесь-то, в Средиземноморье, мы имели возможность пользоваться радарами и прочими штуками в этом роде. Это значило, что нам придется лететь только по пеленгам, которые мы получим на радиокомпасе. Мы не могли рисковать и запрашивать координаты. Чтобы так сделать, надо называть себя и куда мы идем. Я надеялся, что непогода, где бы она ни разыгралась, не сильно испортит радиоприем.