Он покачал головой, и ветер сбросил его светлые волосы на лоб со шрамами. Я кивнул и пошел в сторону рощи.
И снова я словно в дверь вошел. Здесь было тихо и спокойно, только в вершинах деревьев стоял шум. Деревья, прохладная земля, поросший лишайником самолет отдавали старинным спокойствием. Даже то пятно на стабилизаторе, которое я очистил в прошлый раз — и увидел часть пакистанской эмблемы, выглядело сейчас старым. Я поймал себя на том, что ступаю крадучись.
Кена я вначале не увидел. Обойдя нос «Дакоты», я увидел его сквозь лобовое стекло кабины. Он кивнул мне и вышел наружу через дверь фюзеляжа.
— И что ты об этом скажешь? — спокойно спросил я.
Он медленно покачал головой.
— Ничего подобного не видел. Это как все равно часть храма. Я не стал бы… — Он снова беспомощно покачал головой. — Я просто не могу. Будто я хожу по душам погибших летчиков.
Я кивнул в знак согласия. Кен спросил, почти шепотом:
— И сокровища где-то поблизости?
— Я не знаю.
Я вернулся к «Пьяджо», и Кен последовал за мной. Николаос ждал нас за деревьями. Несколько детишек поднялись на цыпочки, чтобы заглянуть в кабину «Пьяджо», но все остальные разошлись по домам с холодного ветра. Облака быстро наползали на местность. Со стороны деревни на нас упали первые капли дождя.
Я сказал:
— Николаос, разрешите представить вам мистера Китсона. Кен, это Николаос Димитриу.
Николаос произнес несколько натянуто:
— Мне приятно с вами познакомиться.
Произошел обмен рукопожатиями. Затем я продолжил:
— Николаос был здесь германским солдатом во время войны. Он полюбил здешнюю жизнь и спустя несколько лет вернулся сюда и обосновался здесь. Я правильно говорю?
— Все верно, — глухо ответил Николаос.
Кен хмуро взглянул на меня. Здесь, на холодном ветру, ему было не до дипломатического этикета.
— Так, и куда теперь? — спросил он.
— Возможно, Николаос может нам помочь, — сказал я.
Кен с удивлением поднял брови, непонимающе взглянул на меня и Николаос. А я шел дальше:
— Все это началось, когда здесь очутилась «Дакота», с тех самых пор. Кен, что ты сказал обо всем том, что осталось от нее?
Кен поднял на меня глаза, осторожно провел правой рукой по больной левой.
— Ну, как храм, что-то в этом роде.
Он взглянул в сторону рощи, как бы вспоминая, что там, в нескольких футах отсюда, находится.
— Правильно, — сказал я. — Так оно примерно и должно быть.
Оба недоуменно посматривали на меня.
— Эта «Дакота», — продолжал я, — находится здесь больше десяти лет, это мы точно знаем. А возраст деревьев — как минимум двадцать пять.
Кен быстро взглянул в сторону рощи.
— Самолет не мог разбиться среди них, внутри. Значит… — И он обернулся ко мне.
— Да. Значит, кто-то взял взрослые деревья и посадил здесь уже потом.
— Зачем? Зачем их сажать?
— А вот теперь я начинаю думать. Я не так много знаю о греках этого острова, но знаю, что это не дикари и они не станут делать фетиша из куска металла. И если они хотели бы упрятать его, то куда легче было бы отволочь его в море. Есть только один человек, как я думаю, который хотел бы превратить разбитую «Дакоту» в старую гробницу. Это пилот.
— Моррисон, — добавил Кен. — Тот тип, который пригнал её сюда. — Но тут же покачал головой. — А, ненормальность какая-то.
— Только мне не говори, что это ненормально. Мы и так знаем, что ненормально. Заем, что первые драгоценности только через десять лет прибыли отсюда в Афины. Знаем, что кто-то взял и посадил здесь деревья вокруг «Дака». Причины всего это и не могли не быть ненормальными.
— Да, может быть и так. Ну и что? Ты думаешь, Моррисон жил здесь?
— Именно так я и думаю.
Кен обратился к Николаосу:
— Здесь, на острове, нет другого иностранца, англичанина?
Николаос развел руками.
— Нет. Был пилот с самолета, но он уехал.
— Когда? — настоятельно спросил Кен.
— Моррисон должен быть человеком нашего возраста, — продолжил я. Это англосакс, так что он не смог бы сойти за грека. И у него вполне могут быть шрамы на лбу, которые он заработал, когда сажал здесь «Дак» и ударился о скалу.
Кен стал присматриваться к Николаосу. Внезапно хищная улыбка расплылась на лице Кена. И он тихо произнес:
— Привет, Моррисон.
— Нет, — сказал Николаос, — я немец, я приехал сюда…
Я резко перебил его:
— Брось ты это. Десять лет назад это, возможно, была хорошая идея сделаться немцем. Никто не подумал бы, что англичанин пойдет на это. А теперь все снова добрые друзья.
Николаос медленно переводил взгляд то на одного, то на другого. Ветер усиливался и становился все холоднее, на нас упали новые капли дождя.
— Тут недалеко, на Саксосе, ждет настоящий немец. Он разберется тут с тобой за десять секунд и не будет рассыпаться в галантности, как мы.
Я дал Николаосу подумать и уже более спокойным тоном произнес:
— Время идет. Десять лет прошло, а сейчас ждать невозможно. У нас совсем нет времени.
— Хорошо, — согласился Николаос. — Что вам нужно? — Голос его звучал устало, но теперь более естественно.
— Драгоценности, — ответил Кен.
Николаос отрицательно замотал головой.
— Я продал их. Одному человеку в Афинах.
— Нет, — возразил я. — У меня нет сейчас времени объяснять тебе, откуда я знаю, что ты их не продал, не все продал, но просто поверь, что я знаю. И мы заключим сделку насчет остальных.
Он снова покачал головой.
— Говорю же вам…
Я разозлился.
— Нечего мне говорить! Человек, у которого ты украл их, наваб, сидит сейчас на Саксосе, пережидает погоду. Через несколько часов они схватят нас за горло. Или ты заключаешь сделку с нами — или будешь говорить с ним. Но с ним ты никакой сделки не заключишь. Это его драгоценности — ты помнишь это? Передай остальное нам — и ему будет неважно, есть ли ты на свете или нет тебя.
Он долго смотрел на меня. Ветер снова налетел на нас. Горизонт спрятался за тучами.
Николаос медленно произнес:
— Вы их купите у меня?
— Ты получишь свою долю из того, что мы получим за них.
— Какие у меня гарантии?
— Никаких гарантий, — ответил я, — но альтернативу получишь паршивую.
Он какое-то время посмотрел себе под ноги, а потом промолвил:
— Встретимся с вами в кафе.
34
В кафе имелась маленькая печка, работавшая на мазуте, и мы сидели, сгрудившись вокруг нее, греясь и попивая коньяк. Фронт настиг нас раньше, чем мы успели добежать сюда. Снаружи дождь барабанил по стеклам, вода начинала проникать под дверь и стекать по лестнице.
Хозяин стоял над нами с бутылкой в руке. Он, похоже, поверил в то, что мы совершили вынужденную посадку, и у него, как жителя острова, это вызвало заложенное в нем с детства радушие к потерпевшим кораблекрушение морякам. И у него это выразилось в коньяке. Отчасти я был согласен с ним, так было до некоторого времени, но не сейчас. А пока что я трудился над четвертой дозой коньяка.
Я старался довести до его понимания, что если он хочет проявить радушие, то пусть это сделает в форме какой-нибудь еды. Эта идея пришла к нему, словно озарение, и он подался в дальнюю комнату, чтобы воплотить её в жизнь.
Кен оперся спиной о стену и закрыл глаза. В этом заведении было темно и мирно, а доносившийся с улицы звук дождя делал обстановку ещё уютнее. Я взглянул на часы: было 10.15. Фронт повисит у нас над головой ещё два-два с половиной часа. Раньше двенадцати наваб сюда не заявится.
Через некоторое время хозяин появился с тарелками, сыром, медовым пирогом и ломтем хлеба. Я поблагодарил его и предложил заплатить за еду, но он и слышать не хотел об этом. Я снова поблагодарил его.
Кен оторвался от стены и принялся есть. Помещение наполнилось влажным теплом с запахом нефти. Мы расстегнули молнии на куртках, насколько это позволяла необходимость скрывать, что у нас есть пистолеты на поясе.
Я закурил и откинулся от стола.
— Как рука?
— Задеревянела. Но думаю, с ней все нормально.
Он снова прислонился к стене, закрыл глаза и обмяк. Вот она пилотская привычка: ничего не делай, если нечего делать.
В одиннадцать пришел Николаос — или Моррисон. Он промок насквозь, был измазан в масле и казался измотанным. Хозяин с удивлением посмотрел на него. Николаос перебросился с хозяином несколькими словами и опустился на скамейку рядом с нами. Подошел хозяин со стаканчиком коньяку.
— Ну? — спросил Кен.
Николаос посмотрел на печку. Лицо его было бледным и усталым.
— Они у меня дома.
— Так пойдем, когда ты будешь готов, — сказал я.
Николаос поставил коньяк на стол и продолжал смотреть на печь. Потом спокойно произнес:
— Я уж думал, что все к этому времени забудут о них. Вроде бы много времени прошло. Думал, что никто их не хватится уже. Поэтому я и начал продавать их.
— Люди не так быстро забывают о полутора миллионах, — сказал Кен.
Николаос взглянул на меня.
— А откуда ты узнал про меня?
Я сказал, откуда. И добавил:
— Я это понял ещё потому, что когда появился здесь в первый раз неделю назад и спросил тебя, погиб ли пилот «Дака», тебе надо было почему-то спрашивать хозяина этого кафе. Это самый первый вопрос, который задают о разбившемся самолете, и все на острове знают ответ на этот вопрос не раздумывая.
Он кивнул, продолжая смотреть на печь, а затем спокойно, но с горечью в голосе, произнес:
— И что вас принесло сюда? После стольких лет…
— Кто-нибудь пришел бы, рано или поздно, ты мог бы знать такие вещи.
Он словно не расслышал моих слов.
— Вы не знаете, зачем я посадил деревья. Вы же не понимаете, правда?
Я пожал плечами, а он объяснил:
— Эти деревья — могила Моррисона. — Кен ожил, прислушиваясь к этим словам. А Моррисон с улыбкой смотрел на меня, ожидая, что я скажу, и, не дождавшись продолжил: — Меня зовут теперь Николаос Димитриу. А Моррисон мертв. А, вам этого не понять.