Эта часть беседы зашла в тупик. Я уже чувствовал, какая будет следующая тема разговора, и полез за сигаретами.
— Что происходит с Кеном, как вы думаете? — спросила она меня.
Я предложил ей сигарету, но она отрицательно покачала головой. Я спокойно, неторопливо прикурил, затянулся, выпустил струю дыма у неё над головой.
— Терпеть не могу такие дела, — наконец заговорил я. — Когда женщина спрашивает у лучшего друга, что сделать, чтобы спасти человека от самого себя, а на самом деле думает, как спасти его для самой себя. И очень рассчитывает на помощь.
Я попал в точку. Она самым внимательным образом слушала меня.
— Я познакомился с Кеном пятнадцать лет назад. Тогда я не смог бы сказать ему, чтобы он не пил, и сейчас не собираюсь. Если ему хочется добиться, чтобы виски пошло у него из ушей — это его дело, а не мое. Может, ваше — если вы сможете сделать это дело вашим. Но ваше дело — это ещё не мое дело.
— Вас слышу хорошо, прием чист, — с усмешкой отчеканила она. — Боевые дружки. Фу.
Я пожал плечами и снова затянулся дымом.
— Но тут есть ещё одна штука, — не унималась она. — Он говорил мне, что не может вернуться в Англию. Про это вам известно?
Я вмиг здорово протрезвел.
— Мало ли что можно сказать, — буркнул я. — Хорошо принял, вот и…
— Да, конечно, он был хорош. Но он никогда не городит чепухи, как бы хорош ни был.
— Он в любое время может ехать в Англию. Стоит только взять билет.
Она долго и пристально разглядывала меня.
— Ну да, боевые дружки, — повторила она. — Спокойной ночи, командир.
Я подождал, пока она повернет за угол, затем прислонился к стене и прикусил сигарету.
Из бара вышел мистер Хертер, этот человек тысячи достоинств. Он смерил меня пристальным взглядом и стал подниматься в отель. А я все стоял, прислонившись к стене.
У этой девушки в голове крутятся какие-то идеи, она тут не просто камерой щелкает. Если уж дело коснулось её, в ней помимо головы и ещё кое-что есть. Я огляделся. В холле никого не было. Я бросил окурок в литую бронзовую урну и вышел на уличную прохладу.
Я не торопясь возвращался в свой отель и на полпути к нему остановился выпить кофе в уличном кафе на Стадиу.[4] Мне и кофе-то не хотелось. Вот утром я с удовольствием. Все-таки у меня не хватает тренировок с бутылкой, не как у Кена.
Когда я вернулся в свой отель, хозяин сидел на парадных ступеньках и болтал с одной из жриц Афродиты с площади Омония. На девице была черная узкая юбка. Хозяин указал пальцем на дверь и сказал:
— Ваш друг…
Девица повела бровью, желая показать, что она пока ещё при исполнении, если меня это интересует. Я поблагодарил их обоих и ушел.
В коридорах ещё было полно света. Часть любого отеля в районе Омонии никогда не спит. Сюда относятся и мужчины, которые, полураздевшись, валяются на кровати, уставившись пустыми глазами на дым у потолка. Двое-трое таких есть в любом дешевом отеле любого города мира. Они всегда там, и их можно не спрашивать, что они делают, потому что ответ заранее известен. Они тут, потому им негде больше быть.
Под дверью Роджерса света не было. Я захлопнул дверь своего номера, открыл окно и плюхнулся на постель. Через открытое окно в комнату проникали приглушенные звуки улицы, по потолку ходили отблески света. Я закурил и стал следить за ними.
Через некоторое время я встал, разделся и снова лег, закурив новую сигарету. Когда я посмотрел на потолок, она была все ещё там.
Та «Дакота». Я видел её то в ржавом ангаре на развалившихся шасси, то на дне зеленого залива, наполовину занесенную песком, то безжизненно замершей посреди бескрайней пустыни. Но где бы я ни видел её, я знал, что находится в ней. Это два ящика из-под боеприпасов. А в них — краденые драгоценности — бриллианты, сапфиры, изумруды, рубины, жемчуга. И все это в шикарных золотых оправах. Да пропади оно пропадом золото. Выломать все это из оправ и отнести камни одному знакомому человечку в Тель-Авиве. А потом можно изображать из себя богатого американца и говорить шеф-повару в ресторане, что оторву ему уши, если тот положит мало полыни в такой-то соус.
Я соскочил с кровати, подошел к окну и посмотрел вниз на улицу, втягивая в себя прохладный воздух. Мне стало тошно за себя: есть много разных способов неплохо провести ночь в дешевом отеле, и самый худший пялиться в потолок и предаваться мечтам.
Люди, которые валяются на постелях и пустыми глазами смотрят в потолок, одержимы такими же мечтами. Если собрать все мечты дешевого отеля в районе Омонии в одно целое, то их хватит, чтобы позариться на «Стандарт Ойл». Все только и мечтают что о богатстве. В дешевом отеле всегда есть такие же дешевые женщины и выпивка, но есть только одна цена, которую надо заплатить, чтобы стать миллионером.
Я швырнул окурок на улицу и увидел, как огонек разлетелся на искорки, яркие, как рубины.
4
Утром мне было плохо, но не хуже, чем следовало ожидать. Я побрился с холодной водой, одел форму, но не самую хорошую, и пошел в кафе поблизости, где должен был встретить Роджерса. Мы взяли по йогурту, хлебу с маслом и джемом и кофе, целое море кофе.
Он подождал, пока я выпью пару чашек, затем спросил:
— Что случилось вчера с твоим другом Китсоном?
— Ничего, спать ушел.
— Господи, что же он нес вчера. — Он усмехнулся в свою чашку. — Он всегда так, когда напьется?
— Кен был вполне в порядке, — ответил я.
Роджерс поднял глаза на меня.
— Но ты же не поверил всему этому, правда?
— Ты никогда не летал в Индию, а мы с Кеном летали.
— Я и золотых часов на Оксфорд-стрит не покупал.
Мне следовало бы на это пожать плечами и уйти, но я этого не сделал.
— Это далеко не самая странная история, которых я наслышался о временах Раздела, — сказал я. — И некоторые из них, я точно знаю, правдивые.
— Да, но два ящика сокровищ… Это ж за миллион. Слышал я о «сказочных богатствах Востока», но чтобы…
— Два ящика — это ещё ерунда. Там целые комнаты, залы.
Роджерс не отрываясь стал смотреть на меня. Я продолжал:
— Между войнами некоторые их принцы приглашали ювелиров с Бонд-стрит, чтобы те оценили их камешки. Я однажды встречался с таким человеком, который ездил туда по такому делу. У человека за спиной было двадцать лет работы, но и он не знал, как оценить их богатства. Он просто никогда до этого не видел ничего подобного, он не знал, какой мерой это оценивать. Имей в виду, это тебе не какая-нибудь кучка арабов с их нефтяными скважинами, это тебе не гараж с «кадиллаками» и полная кухня танцовщиц. Они три тысячи лет владели шахтами, откуда выгребали камни и золото. Это же целые горы.
Роджерс настороженно и внимательно впился в меня взглядом.
— Ну и что со всем этим делать? — сказал я. — Куда это тратить? У этих ребят уже все есть. У них цивилизация, может быть, подольше греческой. У них есть поэт не хуже Гомера, который писал про те же времена, что и Гомер.
— У них и войн всяких, и восстаний — тоже хватало, — заметил Роджерс.
— Было, конечно. Но они имели древнюю цивилизацию. Раз в двадцать лет они немножко резали друг друга — ну и что? Бриллианту что сделается от войны? Может перейти от одного к другому. Все равно он там остается.
Я попросил ещё кофе и закурил.
— Драгоценности — это хорошее средство богатеть, — продолжал я. — Мы на Западе это недооцениваем. Мы предпочитаем землю, недвижимость, компании. А у тамошних ребят все это было уже потому, что они были принцами. Вот они и занимались драгоценностями. Ты когда-нибудь думал о драгоценностях?
Пока мне несли кофе, я дал ему подумать о драгоценностях. Официант взял у меня деньги, пересчитал их и криво усмехнулся, взглянув на крылья у меня на груди. Считается, что пилоты — богатые люди.
— Бриллианты, — поучительно произнес я, — это великая вещь. Это почти что самая устойчивая форма богатства. Не ломаются, не горят. В цене не теряют. Когда на биржах все летит, с ними ничего не происходит. И никаких бумажек на них не надо. Положил пригоршню в карман — вот ты и богатый человек. Все так просто.
— Пока тебе не дадут по башке чем-нибудь тяжелым, — задумчиво произнес Роджерс, — и не очистят твой карман.
— Правильно. Вот почему они и боялись Раздела. Сложилась такая ситуация: мусульманские штаты с правителем-индуистом, индуистские штаты с правителем-мусульманином. И вот наваб и был одним из них. И когда настал Раздел, пришло время бежать — вместе с награбленным. Некоторые не сделали этого. И многим их тех, кто поменьше, поперерезали глотки, а камешки пошли по базарам. Но шишки покрупнее заранее побеспокоились, чтобы смотаться.
Я глотнул кофейку и подивился самому себе: надо же, в половине девятого утра, в афинском кафе, давать уроки истории.
— Вот туда и слетелись летчики. После войны много народу из королевских ВВС слонялось по Индии, пытаясь найти работу в воздухе. И мы с Кеном на пару. Ко времени Раздела обе стороны начали строить авиамосты, перебрасывая беженцев туда и сюда. И обе стороны очень беспокоились за своих принцев — чтобы их богатства не достались другой стороне.
Сделав глоток кофе, я продолжил рассказ:
— Британское правительство, не в открытую, но поддерживало обе стороны в этом. Если бы малая часть этого выплыла на открытый рынок, то южноафриканскому рынку бриллиантов пришлось бы туго. Вот и летали самолеты, перевозя принцев и их сокровища. Ну, некоторые ввозили при этом и оружие. Так вот, это добро возили полными самолетами. «Даки», «Ланкастеры» брали за раз груз весом в четыре-пять тысяч фунтов. Жемчуг, бриллианты, золотые слитки. В общем, масса всего. Слетают — и опять.
Роджерс не спускал с меня глаз.
— И ты тоже перевозил?
Я отрицательно покачал головой.
— Это была очень специальная работа. Я в основном перевозил самых обычных беженцев. Но я знал некоторых из ребят, которые возили драгоценности. И они знали, что именно они возят. По пятьсот фунтов стерлингов за туда и обратно.