Простая маска, без узоров и украшений.
– Аннинька! – закричал Петр. – Скорее! Сними маску.
Мгновение девушка сидела в неподвижности, но, когда Петр схватил ее за руки, она вздрогнула, отняла маску от лица и как будто очнулась.
– Мне снова снился страшный сон, – слабым голосом сказала она.
Петр видел, какая бледность разливается на худеньком личике Анниньки, и боялся, что она может потерять сознание.
– Тебе нужно на воздух, бедная. Идем со мной! Ты должна покинуть этот театр смерти и своего ужасного опекуна, – торопясь, говорил Петр и тряс Анниньку, растирал ей руки, тормошил за плечи, чтобы поскорее вывести из состояния сонной апатии.
– По закону Робер Гуссе – мой опекун. Он обязан отпустить меня, если я выйду замуж, – бормотала Аннинька. – Но этого он никогда не позволит мне. Он никуда меня не пускает.
– Пойдем со мной. Быстрее! – Петр потянул Анниньку за руку, укутал ее своей шинелью. – Поторопимся!
Они выбежали из театра через служебный вход. На улице Петр кликнул кстати подвернувшегося извозчика и велел ему немедленно ехать к церкви Спаса Нерукотворного, что на Волковском кладбище.
На Волковке была похоронена мать Анниньки. «Пусть это будет как ее последнее благословение дочери», – растроганно думал Петр, торопя извозчика, который, как ему казалось, слишком слабо погоняет лошадь.
Примчавшись в церковь, они застали у алтаря одного служку, гасившего свечи. Сунув ему три рубля, Петр просил его немедля позвать батюшку и, когда тот явился, рассказал священнослужителю о судьбе несчастной сироты Анны Поляковой и сговорился с ним о сиюминутном венчании.
Аннинька, бледная и поникшая, казалось, ожила, услышав о возможности такой перемены в ее судьбе. Увидав ее счастливые глаза и честное и доброе лицо Петра, священник не мог не согласиться.
Венчание состоялось, сделали запись в храмовой книге, Петру и Анне выдали венчальную справку.
– С этого момента твой опекун ничего не может сделать с тобой против твоей воли. Ты жена моя! – торжественно сказал Петр своей новоиспеченной супруге, целуя ее.
– А ты – мой муж, – тихо сказала Аннинька.
Двери храма распахнулись.
– Остановитесь! – закричал человек в черном плаще. Выйдя из темноты к свету, он быстро и сердито заговорил с иностранным акцентом: – Я – Робер Гуссе, подданный Франции, опекун этой девицы. Она была похищена из-под моего надзора и должна быть немедленно возвращена мне.
– Поздно, господин Гуссе! Мы обвенчались, – сказал Петр.
– Вы с ума сошли, молодой человек! Эта женщина больна. Она не владеет собой. Она – буйнопомешанная.
– Вы плохой врач, если ставите такой диагноз совершенно здоровому человеку.
– Думаете, я ошибся? А как насчет вас, молодой человек? Вы-то сами в себе уверены? Посмотрите, кого вы называете своей женой. Анна, сними маску!
Петр обернулся: Аннинька, только что стоявшая перед аналоем со своим бледным фарфоровым личиком, подняла руки и… сняла маску. Простую белую маску без узоров и украшений.
– Анна?!
Нет, под маской оказалась уродливая старуха с головой, выложенной на блюдо испанского воротника из множества подбородков.
Увидав ее, Петр закричал, отшатнулся и упал… в оркестровую яму.
Очнувшись, он увидел себя в театре, возле сцены.
Вокруг него, освещенные белым лучом, метались разъяренные зрители, красные от кровавой росы, черные рты рвались в беззвучном крике. Где-то вдалеке на сцене мелькнул тонкий белый силуэт – Аннинька плясала среди буйствующих убийц.
Взревев, Петр бросился на сцену, пытаясь добраться до ненавистного Гуссе. Сомнамбулы рвали на куски тело мертвой старухи, а ужасный доктор, заметив Петра, кинулся за кулисы. Студент, не обращая внимания на руки, хватавшие его за рукава и полы одежды, чтобы остановить, бежал за преступным доктором.
Проскочив сцену и миновав холодный коридорчик, заставленный деревянными декорациями, он рванул на себя дверь.
Робер Гуссе был в комнате не один – с каким-то человеком, одетым с головы до ног в черное. Когда Петр вошел в комнату, оба собеседника повернулись и с удивлением уставились на студента.
– Господин Войтеховский, если не ошибаюсь? – сказал человек в черном.
– Да, я, – чувствуя себя странно и глупо, ответил Петр.
– Я – поверенный вашей тетушки. Она скончалась вчера, и, стало быть, все ее имущество и состояние теперь за вами. Соблаговолите принять и расписаться в получении.
Поверенный протянул Петру какую-то бумагу, указав место, где следовало поставить подпись.
Петр взял со стола перо, обмакнул в чернила и расписался. Он ничего не понимал. Голова его, будто ватой набитая, сидела на плечах как чужая, и все вокруг казалось ненастоящим.
– Господин поверенный! – произнес Петр, слыша свой голос как бы со стороны, гулким, исходящим будто из пустой бочки. – Вы юрист. Я прошу вас воздействовать на этого человека. Он преступным образом подвергает опытам и обманывает людей.
– О ком вы изволите говорить? – вежливо осведомился поверенный.
– О моей невесте, Анне Поляковой. Этот человек – ее опекун. Он мучает несчастную девушку и не позволяет ей выйти за меня замуж.
Петр и сам чувствовал, что во всем, что он говорит, как будто отсутствует логика, но остановиться не мог.
– Это мой обычный случай, господин Антонов. Я предупреждал вас, – сказал Робер Гуссе и, встав, подошел к Петру Войтеховскому поближе. Заглянул ему в глаза – Петр шарахнулся в сторону, но Гуссе крепко схватил студента за плечо.
– Не вырывайтесь, – ласково сказал француз. – Я понимаю ваши чувства. Но, видите ли… Дело в том, что вы очень ошибаетесь. С вами произошло несчастье – вы ударились на представлении головой. И все, что вы видели, – это всего лишь ваши фантазии. Болезненные игры вашего мозга. Анна Полякова действительно была моей подопечной. Но она умерла. От чахотки, четыре года назад. Аннинька, которую вы видели, существует только в вашем воображении. Это ваш навязчивый бред. С юношами, у которых умирают возлюбленные, такое часто случается, поверьте мне. Я знаю. Вы должны мне верить, потому что с моей стороны нет никакой корысти…
Завороженный его голосом, Петр стоял посреди комнаты каменным истуканом. Душа его ныла, истерзанная горем, голова пылала. Неожиданно краем глаза он подметил какое-то движение: оказывается, поверенный в черном костюме, ни слова не говоря, не попрощавшись, что казалось совершенно невежливо, собрал со стола подписанные студентом бумаги и приготовился улизнуть с ними.
Петр насторожился. «А почему, собственно, поверенный принес мне эти бумаги от тетушки в театр? – подумал он вдруг. – Да и вообще что, собственно, это были за бумаги, которые я только что подписал здесь, не читая, не глядя, не понимая, что происходит?»
Вспышкой мелькнуло воспоминание: безобразная старуха перед аналоем в церкви, он держит ее за руки. Тонкие руки, словно из костяного китайского фарфора, с синими прожилками…
– Я готов помочь вам. Я готов многое сделать, чтобы вылечить вашу болезнь. – Гуссе все еще разливался соловьем, заглядывая Петру в глаза.
– Я вам не верю. Аннинька жива, – глядя в лицо доктору, твердо заявил Петр.
– На самом деле вы мне верите, молодой человек, – грустно сказал Гуссе. – Вы просто не можете иначе.
Петр рванулся вперед, скинув тяготившее его тяжелое оцепенение. Француз отскочил в сторону, кинулся влево, Петр за ним, но вдруг натолкнулся на препятствие – прямо перед ним встало зеркало. Он поднял взгляд на свое отражение и не узнал его: лицо человека по ту сторону стекла укрывала маска. Простая белая маска без узоров и украшений.
Сияющая белая мгла наплывала со всех сторон. Петр застонал…
О происшествии, случившемся в театре, спустя два дня говорил весь Петербург и писали все газеты – хотя и по-разному.
«Невский обыватель» с возмущением обличал нравы:
«Предприятие господина Казанского перешагнуло уже всякие границы. Третий созданный им театр, что разместили на Литейном, является прямым подражанием парижскому театру „страшных пьес“ господина Анри де Лорда. Вероятно, основатель и предшественник и сам пожалел бы о таком „детище“, увидав столь грубую и пошлую подделку под созданный им стиль. В новой постановке „Злодеяние художника, или Белая маска“ господин Гуссе – человек с поистине извращенным вкусом – изобразил убийство художником своей натуры, юной девушки. Прямо на сцене, перед зрителями, актер, изображающий художника, желающего навсегда запечатлеть красоту возлюбленной, наложил на лицо актрисы белую маску из гипса[10].
Каково же было потрясение зрителей, когда девушка, оставленная на время, чтобы маска эта затвердела, внезапно начала задыхаться и, дергаясь в смертельных конвульсиях, в кровь раздирать себе шею и грудь, пытаясь сорвать маску и глотнуть воздуха!
Какими же поистине зверскими чувствами обладает человек, допускающий подобные „увеселения“!
Ужасно, что такая безвкусица развлекает наших обывателей. Но вряд ли стоит удивляться, когда безнравственные идеи в искусстве подсказывают безнравственные поступки в жизни.
Некий молодой человек, вероятно, с уже сломленной и нездоровой психикой (полиция уверяет, что он был студент-химик), почему-то решил, что на сцене театра была на самом деле убита его знакомая. И, дабы отомстить за ее убийство, он изготовил бомбу и швырнул ее в карету француза-гипнотизера, когда тот покидал театр после представления. Иностранец убит, молодой человек покалечен и при смерти, извозчик и лошадь ранены. Пострадали несколько случайных прохожих.
Вообразите же, сколько еще подобных студентов-химиков имеется в Петербурге?!
Многие из них, как известно, увлечены новомодными и весьма вредными европейскими веяниями, такими как спиритизм, магизм, нигилизм. Молодые люди затевают у нас тут клубы самоубийц. Они стреляются и вешаются. Они склонны к унынию и больны неверием. И вот этих-то маломощных бледных детей новорожденного XX века господин Казанский намерен развлекать ужасами, окончательно сводя с ума несчастных безумцев!»