Споласкивая лезвия под горячей водой, Пашка выбрил, как мог, обе щеки и чуть-чуть под горлом. Чертыхаясь, прижег неизбежные царапины «Шипром».
Умылся, потрогал подбородок – колется. В трех местах и весьма ощутимо. Не хватало еще припереться к Насте в театр с клочками и проплешинами, как у шелудивого пса.
Как же быть?
И тут Пашка вспомнил о своей покупке. «Зеркало императора»! Весьма кстати.
Недолго думая он вынул его из полиэтилена и водрузил на стиралку, прислонив к стене.
Он ожидал увидеть свое отражение, но не увидел совсем ничего. Амальгама мерцала серебряной пылью, стекло казалось сильно запотевшим, и оно ничего не отражало.
Удивленный и шокированный, Пашка повертел головой, пытаясь менять угол зрения – вправо, влево. Не могло же зеркало испортиться за одну ночь! Или… могло?
Возможно, внутри полиэтилена сконденсировалась влага, и поэтому…
А впрочем, нет, постой-ка!
Пашка наклонился ближе, рассматривая поверхность зеркала. Туман в нем как будто истончился. Внутри возник удивленный, влажно блестящий глаз, и сквозь привычное серебряное мерцание проступила… седая голова.
В отражении был вовсе не Пашка.
Из зазеркалья глядел удрученный заботами курносый человек с большим лбом. Две завитые букольки справа и слева – очевидно, придворный парик. Незнакомец, одетый в какую-то старинную длиннополую одежду с золотым шитьем, горестно смотрел на Пашку в упор и вздыхал. От зеркала исходил сладковатый запах пыли, и этот запах усилился. Он загустел, увлажнился – это был запах сырого подвала и мясного фарша, сладкий и удушливый.
Пашку затошнило. Рот наполнился слюной.
Вытаращив глаза, Ветлугин стоял, обхватив рукой подбородок со следами мелких порезов после бритвы, и пялился в стекло, не имея сил отступить, закрыться, защитить себя от наваждения.
Человек в зеркале сделал шаг вперед, наклонился ближе.
– Какое смешное зеркало, – напряженным голосом сказал он. – Господа? У меня в нем шея будто бы набок… Как вы полагаете, господа? – воззвал зеркальный человек и усмехнулся.
Пашка ответил ему коротким смешком, крутанулся на каблуках и сделал шаг назад…
Улыбка еще не сошла с его лица, когда он упал, налетев правым виском на край чугунной ванны. Резко и страшно хрустнули позвонки.
Мертвого Пашку Ветлугина обнаружили через восемь дней, когда вернулся из своей поездки Эльдар Зиновьевич.
Он явился за обещанным ему предметом и обнаружил, что квартира закрыта на замок, на звонки и крики Пашка не откликается, а из щели в дверях доносится страшный и недвусмысленный запах морга.
В присутствии Эльдара Зиновьевича и приглашенных понятых милиция вскрыла и осмотрела квартиру.
Ветлугин лежал в ванной с вывернутой на 120 градусов шеей. Застывшее в улыбке лицо и сердитый взгляд своей бессмысленностью напоминали кадр внезапно остановленного фильма. Почему именно его выдернули из повествования? Кому мог понадобиться такой финал и есть ли в нем какое-то особое значение – никто даже не пытался разобраться.
Смерть Павла сочли несчастным стечением обстоятельств.
Его завернули в полиэтилен и снесли в небытие с той же трехдневной щетиной, от которой он пытался избавиться. Пашкина голова совершенно поседела, нос заострился и вздернулся, щеки втянулись – смерть так изуродовала его, что он казался теперь искаженным отражением самого себя.
Старинное зеркало обнаружилось рядом с трупом, целое и невредимое. Эльдар Зиновьевич с интересом осмотрел его.
Опытный глаз коллекционера немедленно подметил то, чего не понял малообразованный фарцовщик.
– Какое ж тут «Н I»? Ну, это же явное «П I»! Да еще мальтийский крест… Следовательно, Павел Первый. Невинно убиенный император российский, магистр ордена Святого Иоанна. Такой крест входил когда-то в герб Гатчины, и, возможно… А впрочем, нет. Предмет такой отвратительной сохранности толком и атрибутировать-то нельзя. Резьба почти не сохранилась… Эх, Ветлугин! Говорил я ему – не хватайся за что попало. А главное – не спеши. Жадность, жадность человеческая…
Милицейский криминалист, услыхав увлеченное бормотание коллекционера, подошел взглянуть.
– Позвольте-ка!
Эльдар Зиновьевич отодвинулся, пропуская криминалиста посмотреть в серебристо мерцающую поверхность. Лица обоих казались в отражении изрытыми оспой из-за опавшей амальгамы.
– Да… Говорят, Павел Первый в день перед смертью тоже смотрелся в зеркало. Подошел, погляделся и говорит – вот, мол, какое смешное зеркало! «Оно показывает меня со свернутой набок шеей», – объяснил Эльдар Зиновьевич. – Тем же вечером его задушили заговорщики. Этот эпизод обычно приводят как доказательство провидческого дара Павла.
Криминалист усмехнулся:
– А может, то зеркало и вправду было кривым?
– Может, – откликнулся Эльдар Зиновьевич. – Но боюсь, мы с вами никогда уже этого не узнаем… Полагаю, я смогу взять себе эту рухлядь, когда вы тут закончите?
Скорость
Он теперь повсюду видел ее: стремительные очертания хищного насекомого, постоянно готового к прыжку; звездный блеск хромированных деталей; сочные красные бедра баков, призывно приподнятое сиденье; усики тормозных рычагов и зеркала.
«Ямаха SR400».
Прошла неделя с того момента, как Ринат показал ее Сергею, и Серега Воронов потерял нормальный сон и прежний аппетит. Он ни о чем не мог думать. Только об одном: где взять недостающую сумму? Не хватало, в общем, не так уж и много – всего-то 250 рэ.
– Дед, мне деньги позарез нужны…
– А? Чего?
– Деньги нужны, дедуль! – крикнул Серега своему деду, туговатому на ухо. – Во как нужны! – И он отчаянно резанул рукой воздух у горла. – Позарез. Дай, а?
– На что это?
Дед с подозрением наставил на внука огромные очки-окуляры. С таким количеством диоптрий, которые скрывались в дедовых очках, лицо теряло все человеческое; ему придавался вид чего-то запредельно чужого – например, хищной рыбы из глубин океана, из Марианской впадины.
А о чем можно договариваться с хищной рыбой? Бесполезная затея.
Дед что-то забулькал, покрываясь лиловыми пятнами по всей лысой голове, и отошел.
– Дед! – позвал Сергей. – А дед. Ну где ж мне денег-то взять? Срочно.
Рыба обернулась; телескопические глаза яростно блеснули.
– Заработай! – раздался злобный выкрик, и пятнистое существо медленно выплыло из кухни.
Заработай. Скажет тоже!
Сергей, учащийся автотехникума, был, в общем-то, не против заработать. Но ведь Ринат ждать не станет. Продаст красавицу «Ямаху». А даже мысль о вероятности такого события коробила и приводила Сергея в бешенство. Что угодно – но не это!
В мыслях «Ямаха» была уже его, легкая и быстрая, послушная каждому движению своего повелителя.
– Слушай, ну ее, – нашептывал на ухо закадычный, еще со школы, дружок Леха Пономарев. – Дорогущая же! Стоит как два «Восхода».
– Так она ж стоит! Понимаешь? Реально. Этих денег стоит. Это скоростная машина. Не для стойла, как твой «Восход».
– Ринат продает ее как новую! А она – б.у.
– Где – б.у.? Где? Ты на лакировку посмотри! Бывает такая лакировка у б.у.? Ринат говорит, двоюродный брат его – а у него папашка-полковник – для себя из Германии подогнал.
– Новая? Да ладно! Откуда у нее тогда эти царапины на баке? Вон, целых восемь каких-то загогулин, смотри…
Этот злобный навет услышал Ринат и, конечно, не смолчал.
– Что б ты понимал, чайник! – снисходительно протянул он. – Это японские самурайские символы. Наносятся на машину заводским способом. Глаза протри! Видишь? Специально так сделано. Для украшения. Тюнинг, понял? Сдрисни от машины, малявка!
Ринат цыкнул на Леху, и тот притух и отлип. Но тут же зашел к Сереге с другого бока и принялся нашептывать, щекоча ему ухо:
– Слушай, Серый. Ну че ты? Старая машинка-то. И все равно ж денег нет.
Серега отпихнул Леху в сторону. Они отошли от торжествующего Рината и его «Ямахи». Кучка дворовой мелюзги хлынула тут же на освобожденное ими место.
– Да плюнь, Серега! – уговаривал Лешка. – Че, ты втюрился, что ли, в это старье? Мы вот на «Восходе» карбюратор почистим, свечи поменяем… Будет как новенький.
– Вот именно – «как». Как! Надоели эти твои «ка-ки»! – заорал Серега. – Надоело, понимаешь? Всем колхозом развалюху твою лечим, а нормально поездить – ни фига! Езда должна быть в радость, понимаешь? А это что? Масло течет, выше 60 разгонишься – и все, свечи залило!
Серега рассвирепел, двинул Леху плечом так, что тот шарахнулся о стену.
– Ты чего, ошалел?! – крикнул Леха. И покрутил пальцем у виска. – Псих!
– Сам псих. Иди ты!
Серега махнул рукой и убежал со двора на проспект. Чтоб не видеть глупого разобиженного лица Лешки и самодовольной физиономии Рината рядом с красавицей «Ямахой», окруженной восторженной пацанвой.
Нету денег.
Ну, нету!
Что за подлость?!
Скрипучий польский диванчик в Серегиной комнате стоял напротив окна, поэтому, просыпаясь, Серега первым делом видел кусок неба в колодце двора и сразу знал, какая сегодня будет погода. А засыпая, долго смотрел на пятна от световой надписи, отражающейся от окон напротив – над покатыми крышами сияло желто-оранжевым: «Слава труду!» – и сегодня впервые Серега оценил смысл этих слов, приняв за издевку.
Раньше он считал их за чистую декорацию – что-то вроде огней новогодней елки или самопальной цветомузыки на школьной дискотеке.
Сергей вертелся с боку на бок на своем диванчике, расшатывая и без того хилые ножки старенькой мебели, и ничего не мог с собой поделать: едва он закрывал глаза – тут же видел себя на красавице «Ямахе» мчащимся по проспекту.
Он сжимал коленями глянцевитые красные баки, а «Ямаха», довольно урча и взрыкивая, обходила по прямой эти жалкие консервные банки – «Жигули», «Москвичи», «Запорожцы», «Волги» и редкие дряхлые иномарки, пригнанные в Союз из Европы. Заложив крутой вираж, Серега лавировал на трассе, балансируя корпусом и поддерживая ровный газ, чтоб входить в поворот, не сбавляя скорости. При таком стремительном движении дорога превратилась в пеструю карусель. Все слилось в ярком, праздничном вихре – от ветра и скорости волосы Серегины встали дыбом, перехватило дыхание… «Ямаха»!