номию. По пути чмокаю Катьку в чумазую щеку. Катькины волосы пахнут дымом, и от этого знакомого запаха остро веет почти домашним уютом.
Я невольно прислушиваюсь к Петькиным вракам, хотя слышал все его байки уже не раз.
— Точно ничего не известно. Кто-то говорит, что зовут ее Эва, и она мать Белого…[7] Кто-то считает, что это девица, потерявшая в пещерах своего жениха. С тех пор ходит под землей. Ищет пару. Приглянется какой добрый молодец — она его сманивает…
— О-о! — хихикают Светка и Юлька.
Но Петюня не смеется.
— …и уводит подальше от остальных. Эва — она только наполовину человек, а наполовину камень. Повернется и — раз!.. Была девка, а стала старуха. Другое лицо. И кто увидит этот фокус — тот с ума сходит.
— Так значит, девушек она не трогает? — уточняет Светка. По голосу понятно, что такой расклад ее бы устроил. Но Петюня никому не даст расслабиться.
— Что значит — не трогает?! — возмущается Петька. — Просто к ним она сразу старухой является. Выйдет из стены и завалит камнями. Особенно если девушка красивая. Ревнует.
— Петька! Каша горит, снимай кан, — командует Игорь. — А ты, Светик, не слушай его. Он у нас дурак. Эва, наоборот, добрая. Ее вызывать надо, когда заблудишься, — трижды покричишь Эву, она явится и выведет. Но это если тебе совсем край пришел и если не пьяный. А если хоть чуток вдетый — рассердится и утащит в самый дальний тупик системы. Поэтому под землей пить нельзя. Общество трезвости, такие дела…
Светик заливисто смеется, но я слышу, как дрожит ее голос. Под землей в рассказы о нечистой силе легко верится, и потому не всякому они приятны. У новичков и без них поджилки трясутся. По себе помню.
— Эй, народ! Кушать подано. К столу, господа спелеолухи! — объявляет Игорь.
Меня вдруг пробивает озноб — точно как во сне. Катька замечает, что я вздрагиваю, и спрашивает:
— Андрюх, ты чего?
Я притягиваю ее к себе, обнимаю и шепотом на ухо говорю:
— Слушай, а может, не пойдем сегодня?
Катька глянула на меня так, будто я ее ударил.
— С чего вдруг? — разобиженным голосом протянула она. — Да я ж полгода только об этом думала. Если не сегодня… Когда вырвусь-то опять? С этой проклятой работой!
Катька таращится на меня с досадой и удивлением. Ее тонкие брови, всегда изогнутые домиком, сейчас вздыблены высоко над глазами, будто этому домику ураганом приподняло крышу. И голос дрожит:
— Чего это с тобой, Андрюш? А?
Да. А ведь именно я когда-то повел Катьку в первый раз в Подземлю. В Силикаты. Как она всего боялась поначалу! Визжала, набила себе шишек по темным тоннелям, то кланяясь не к месту, то разгибаясь в самые неподходящие моменты. А теперь — вот. Ну что мне ей, про дурацкие сны рассказывать? Сколько раз над чужими суевериями смеялся…
Тревожный Катькин взгляд обшаривает мое лицо. Наверху, на земле, глаза у моей подруги зеленоватые, холодного цвета, словно лед в горах или северное небо зимой на закате. Но здесь, внизу, при свете свечи, они кажутся почти черными из-за сильно расширенных зрачков. Я вытираю пятнышко сажи с Катькиной щеки и тянусь поцеловать. Катька смеется и в шутку отпихивает меня:
— Андрюха, имей совесть! Ждут нас.
После завтрака Игорь объявляет пятиминутную готовность. Наш руководитель самолично оглядывает нас — инвентарь и снаряжение, и мы, наконец, двигаемся на штурм недавно открытого лаза — возможно, за этим новым рукавом действительно есть проход в соседнюю систему.
Два часа возились, навешивая страховку над колодцем[8] после третьего грота. Прошли его почти спокойно, только Юлька умудрилась кроссовкой двинуть Петюне по голове. Впрочем, он сам виноват: каску зачем-то снял да еще страховать полез, когда его не просили. Хотел пощупать новеньких за хорошенькие задницы, а лучше повода, чем страховка, для этого не придумаешь.
Звонко Юля впечатала ему по кумполу — мы все смеялись, и Петюня сам тоже ржал как конь. Но, когда Игорь посветил на него фонариком, пытаясь рассмотреть место ушиба, я заметил, что Петюня побледнел.
— Как ты? — спросил его потихоньку.
— Нормуль. — Петька усмехнулся. — А что?
— Да так… В лице у тебя прозелень.
— Да я солнца неделю не видел. Вот и заплесневел малеха…
— Как сыр «Дор-Блю», — сказал Ванька.
Все заржали.
— Ну что, господа. Впереди — шкурник,[9]— бодро объявил Игорь. — Кто первым?
— Я! — выскочила Катька.
Игорь покачал головой:
— Извини, Катерина, луч света, понимаешь, в темном царстве. Ты у нас самая худая, а тут надо хорошо побуриться за всех. Ванька пойдет.
Согнувшись в три погибели, вылезли мы в коридор. На последней развилке шедший замыкающим Игорь положил спичку головкой к выходу. Ванька осветил фонариком лаз впереди, прикинул что да как и начал «бурение».
Он лез медленно, нащупывая рукой почву, выгребая назад мелкие острые камни из-под живота и осторожно пробуя устойчивость плит.
— Ну как там, Вань? — тихо спрашивает Игорь.
— Отлично. Небо в алмазах, — пыхтит Ванька.
Спустя пятнадцать минут он трижды мигает фонариком с той стороны лаза, как было уговорено: прошел.
Вслед за ним пробирается Катька.
— Ну, гостей принимаешь? — выкликает Игорь, прислонившись к темному провалу шкурника и приставив ладони ко рту. — Эй!
— Гостям мы завсегда рады, — глухо откликается Ванька.
Игорь дает отмашку и внимательно следит за тем, как новенькие в нашей компании Юлька и Светка, давясь смешками и хихикая, проходят шкурник. Девчонки худые и гибкие, им проще.
Потом Игорь смотрит на меня.
— Ну, я пошел? Трансы мне протолкнешь.
— Давай.
Он снимает куртку и, пыхтя, протискивается сквозь шкурник. Я проталкиваю ему один за другим три наших транса со снарягой, снедью и аптечкой. Часть барахла оставили на хранение в спальном гроте, так что груз не слишком тяжелый. Игорь принимает. После чего я тоже снимаю куртку, киваю Петюне и в одном комбезе ввинчиваюсь ногами вперед в уже отполированный телами моих товарищей лаз.
— Не забоишься тут один? — в шутку спрашиваю Петьку. Он презрительно хмыкает:
— Кого? Шубина?[10] Мы с ним водочки выпьем.
Ну и наглец же наш Петюня. Меня разбирает смех, но я сдерживаюсь, чтоб не расширить грудную клетку лишним воздухом. В шкурнике дышать надо коротко и неглубоко, как ящерица. Иначе можно застрять.
Зря я об этом подумал. Только выбрался из узкой щели — увидел всех наших, сидящих возле выхода с заинтересованными лицами, — послышался вопль Петюни из шкурника.
— Эй, народ! Я застрял.
Голос, заряженный нервозностью, звучал напряженно и зло. Совсем не похоже на обычные раздолбайские интонации нашего смешливого друга. Игорь подобрался ближе и заглянул в шкурник.
— Спокойнее, Петруша. Выдохни! — скомандовал он, подсвечивая фонариком лаз. Мы увидели красное лицо Петьки с вытаращенными глазами, лоснящиеся от пота щеки, распластанные на черном камне.
— Ничего не вижу. Фонарь убери! — завопил Петька.
— Вот умудрился-то… Говорю ж тебе — выдохни, — повторил Игорь. Он говорил с Петькой, как доктор с больным — размеренно и тихо. — Давай подыши. Мы тебя видим. Шатурские ходили здесь, «беловцы» ходили. И мы пройдем. Без паники.
Девочки зашептались и загалдели, перепуганные происшествием, но Ванька шикнул на них, и они замолчали. Катька схватила меня за руку и не отпускала. В наступившей тишине мы слушали, как пыхтит в проходе застрявший Петюня, стараясь успокоить дыхание. Паника автоматически заставляет организм провести гипервентиляцию легких. Человек неосознанно начинает дышать глубже и вместо требуемого уменьшения расширяет объем грудной клетки.
— Давай, Петька, ну! На счет три — выдыхай. Коротко и резко. Легче, легче.
Катька припала к моему плечу и, хихикнув, шепнула на ухо:
— Как будто при родах командует. Ему бы акушером быть!
Я укоризненно смотрю на Катьку, сжимаю ее руку. Это не эгоизм. Ей просто страшно. Когда под землей что-то случается внеплановое — это всегда нервирует.
— Все будет нормально! — говорю ей шепотом. И целую Катькин висок пересохшими губами.
Первую волну паники Игорь сбил, но застрявшему Петюне так и не удалось сдвинуться ни на сантиметр ближе. Еще немного — и он может заистерить всерьез.
— Гречки переел, паразит, — вполголоса говорит Ванька, чтобы никто не расслышал, кроме меня. Смеяться сейчас никому нельзя. Светка с Юлькой вцепились друг в друга. Катька побледнела. Я похлопал ее по плечу, чтобы подбодрить. У меня нет ни малейших сомнений, что Игорь скоро вытащит Петьку из шкурника. Вопрос упорства и терпения — не более того.
— Слушай, пока тут что, давай-ка я осмотрюсь? — говорю я Ивану. Мне показалось, что справа потянуло свознячком — может, в прошлый раз мы здесь тоннель не заметили? А вдруг и вправду нас ждет не тупик через пару-тройку километров, а настоящий проход во вторую систему. Да с другим выходом. Вот бы хорошо!
Ванька соглашается:
— Двигай.
Под бодрые разговоры о диетах и похудении в гостях у камня я отхожу в дальний угол низкого коридора — там мы видели углубление, возможно, это проход.
— Гляну и вернусь. Жди здесь!
Я жестко пресекаю Катькины попытки следовать за мной. Зажженная свеча, вытянув пламя, словно указательный палец, в сторону углубления, ясно демонстрирует: проход действительно есть. Я зажигаю налобный фонарь, кладу спичку головкой к выходу и лезу дальше.
Петюня не самый приятный человек в компании, он мне никогда особенно не нравился — рыхлый, ленивый… Но байки у него занятные. Он много терся в пещерах, высиживая целые сезоны под землей, и благодаря своей безудержной общительности многого понахватался от бывалых и опытных.