— Буран будет, — заключил Рустам.
Начспас глянул вверх, куда указывал старик.
Человек молодой и свежий, современной городской формации, он больше привык полагаться на приборы, чем на свое, далеко не орлиное, зрение.
— Из центра дали погоду, — мягко, не желая обидеть Рустама, возразил Сергей. — Я проверил сводку: погода отличная. Затишье. На целых три дня.
Пожав плечами, добавил:
— Да и идут-то они всего лишь четверку «б». Ребята боевые, крепкие. Сбегают на вершину по-быстрому. Только туда и обратно — и все! У них даже девиц в группе нет. Мальчишник!
И он заулыбался.
— Отмени выход, — сказал Рустам. На дубленом лице инвалида даже тени ответной улыбки не мелькнуло. — Иначе дело плохо кончится.
Начспас задрал брови. Поглядел еще раз на сторожа, на дальнюю гору.
Снежный флаг стоял над вершиной, как ему виделось, надежно и прочно, воткнутый в белые гребни, словно дымовая труба в крышу.
«И где он там разглядел, что флаг змеится? — подумал начспас и пожал плечами. — Нравится старику командовать, всех нас желторотиками выставлять — вот и чудит!» — решил он.
И, сжав в карманах твердые кулаки, размеренным голосом объяснил:
— Погоду дали на три дня. Если ребята сейчас не пойдут — до конца сезона разряды не закроют.
— Погода ненадежная.
— Когда у нас была надежная погода, Рустам? — вежливо засмеялся начспас, но голос его неприятно задребезжал. Сергей не любил, когда на него давили. Да и кто это любит?
Рустам вскочил. Цепляясь за перила, взобрался на верхнюю ступеньку крыльца, вровень с верзилой начспасом.
Сцепившись взглядами, они стояли теперь друг напротив друга. Участники[18] видели их с поляны у столовой, и даже с такого расстояния всем показалось, что у обоих мужчин загривки вздыблены, словно у раздраженных мартовских котов.
— Я нутром чую — не надо выпускать ребят! — сказал Рустам, нахмурившись.
— Они пойдут всего лишь четверку. И я предупрежу Бондаренко, чтобы не рвал жилы…
— Не надо их выпускать.
— Рустам, ты извини. Но у меня такое ощущение, что ты ревнуешь. Сам засиделся внизу…
Рустам вскинул редкие брови. Лицо его искривилось, и он захохотал. Начспас даже вздрогнул от неожиданности.
— Ладно, Сергей, — сказал Рустам, возвращаясь опять на ступеньку ниже и спокойно усаживаясь. — Может, ты и прав. Что я, действительно, каркаю? Как баба…
Начспас пожал плечами.
— Так что… выпускаю ребят.
— Я понял.
Начспас отошел. Направился к ребятам на поляну, издалека показывая инструкторам большой палец.
— Погода как раз для красной двойки.[19] Но, может, пронесет? — прошептал Рустам. Уверенности в его голосе не было.
Участники встретили начспаса и его решение о выходе радостными возгласами.
Когда на горы спустился холодный туман, начальник лагеря почувствовал легкую досаду: все-таки сводки подвели.
Когда пронзительный ветер спустился с горы в долину ниже снеговой линии и в воздухе замельтешили белые мухи, все, кто остался в лагере, едко усмехаясь, шутили между собой: «Альпинизм — это способ перезимовать лето».
Две группы, ушедшие на маршрут, достигли перевала и, разбив временный лагерь, сообщили, что встали на ночевку, укрывшись от поднимающейся бури. Группа красноярских студентов вернулась в лагерь, а четверочники из Самары, которые направлялись на восхождение, не вышли на связь.
На следующий день буря улеглась. Новички спокойно отработали на леднике. Группа второразрядников из Киева пришла с перевала. Четверочники-самарцы так и не объявились.
По расчетам начспаса, они могли подняться выше зоны досягаемости связи. Кроме того, у них мог сломаться передатчик.
Однако к вечеру четвертого дня, когда контрольный срок истек, стало понятно: с группой неладно. Надо выходить на поиски. Лагерь подняли по тревоге.
Начспас Сергей старательно избегал смотреть в сторону Рустама, хотя сам сторож вовсе не пытался торжествовать, доказывая кому-то свою правоту. Он хотел, чтобы ребят нашли живыми.
Гору взяли в осаду сразу несколько поисковых групп. Две из них направились по линии прохождения маршрута — вверх и вниз. Может быть, ребята заблудились и спустились по руслу реки, чтобы выйти к жилью в долине? Была такая вероятность.
Но в три часа дня поисковый отряд, шедший траверзом[20] в районе маршрута, наткнулся на тело одного из потерянных самарцев, Кости Малышева. Тело парня было уже холодным и звонким как лед; руки-ноги перекручены, искорежены; голова разбита.
В нескольких метрах от первого обнаружили тела еще двоих. Веревки лопнули от рывка при падении с высоты, но по остаткам снаряжения было видно, что ребята шли в обвязке, пристегнутыми друг к другу — в полном соответствии с инструкцией.
К пяти вечера группа, поднявшаяся по маршруту самарцев, отыскала в сугробе у снеговой линии четвертого участника — сильно помороженного, в шоке и без сознания. Но этот четвертый, Анатолий Лапин, был жив.
Тут же на месте приняли все необходимые меры, чтобы согреть выжившего и привести его в чувство. Несмотря ни на что, Лапин оставался в глубоком обмороке.
Его спустили к базе на носилках и срочно, на лагерном грузовичке, отвезли вниз, в поселок. Группа врачей вылетела из города вертолетом, чтобы забрать пострадавшего.
Так случилось, что в те самые двадцать минут, когда почти все, кто был в машине с носилками, выбежали на площадку встречать вертолет, — Лапин пришел в себя.
В этот момент с ним рядом оставались только местная девушка-медичка из поселка и сторож Рустам, который, как и все, принимал участие в поисках. Он-то и подал идею спасателям подняться вверх по горе, за линию ледника.
Увидав, как вдруг ожили и затрепетали веки помороженного Лапина, Рустам схватил парня за плечо и грубо потряс.
Лапин открыл темные от боли измученные глаза.
— Не трогайте его! — возмутилась медичка.
Но Рустам не обратил на нее никакого внимания. Он глядел на Лапина тяжелым пронзительным взглядом.
— Толя, ты что-нибудь помнишь? Что с вами было? Что случилось с группой?
Мутный взгляд Лапина с трудом сфокусировался на лице сторожа-инвалида. Но он услышал, понял вопрос и, слегка наклонив голову, дал знать, что хочет ответить. Парню было трудно говорить, при дыхании ему не хватало воздуха.
— Мы поздно вышли на гору, — зашептал Лапин. — Пролезли один жандарм,[21] потом второй. Поднялась метель. Ветер. Снег. Ничего не видно. Шли часа три, скал все нет. Поняли, что заблудились. Пытались сменить направление. Не помогло. Колька с Димой выбились из сил. Думали искать ночлег. И вдруг — свет впереди. Фонарик. Малышев говорит: наверное, это красноярцы. Они раньше нас на маршрут вышли. Догоним? Только подумали об этом… луч к нам побежал. Подошли двое, говорят: что, заблудились? Идите за нами. Пристегивайтесь. А лиц не видно, снег бурлит — каша в котле… Малышев, Сазонов, Бондаренко — пристегнулись. А у меня до этого карабин погнулся, я сам шел. Хотел другой карабин перестегнуть… не успел. Держался за ребятами, боялся отстать, из виду упустить. Вышли на гребень. Ветер по глазам стегает… Малышев вдруг встал. Говорит: погодите! Кажется, это снежный мост.
А те двое тянут вперед. Кричат: чего встали? Торопиться надо!
Давай-давай, кричат, веселее. ВСЕ ТАМ БУДЕМ.
Я услышал, обалдел. Думаю: не может быть, чтоб из наших кто-то. Наши не могут такое… Встал. Сазонова за штормовку схватил. Поздно: ребята на снежный мост зашли. И он рухнул. Ребята тоже. Я слышал, как они кричали… Далеко. А те двое… не упали. Как стояли впереди — так и стоят. Спиной ко мне. Потом обернулись…
Лицо Лапина исказила дикая гримаса. Глаза заметались и закатились под лоб, блестящий от пота.
— Толя, Толя! — Рустам затормошил пострадавшего. — Что дальше было?
Он почему-то тоже задыхался теперь.
Девушка-медичка в отчаянии смотрела, переводя глаза с одного на другого, не в силах понять, что происходит.
В лицах обоих проступило нечто очень сходное, как будто оба эти человека, старый и молодой, заразились одной болезнью, заставляющей их физически страдать и мучиться. Общие симптомы — лихорадочно горящие глаза, волнение, искажающее черты, страх на грани безумия. Как будто эти двое смотрели один и тот же кошмар.
— Ты видел их?!
Рустам схватил с носилок Толину замотанную бинтами руку и потряс ее. Толя поднял глаза, остановив взгляд на коричневом лице Рустама. Слабо усмехнулся:
— Нет, — тихо сказал он. — Как их увидишь? Там же… тьма. Под капюшонами… Ни глаз, ни лиц. Красные анораки на белом снегу. А внутри — ничего. Кости высохшие… Они столкнули меня, — дрогнувшим голосом заключил Толя Лапин и потерял сознание.
Вспотевший Рустам, тяжело дыша, выпустил Толину руку. Она стукнулась о носилки и бессильно повисла. Рустам поднял ее и уложил на грудь Толе. И выбрался из машины.
Вертолет приземлился. Медики с помощью бугая начспаса загрузили носилки с покалеченным Лапиным внутрь, и махина взмыла в воздух.
За жизнь Толи медики боролись долго, но безуспешно. Спустя неделю весь лагерь узнал, что Лапин скончался, не приходя в сознание.
Рустам жил при лагере еще долго. Вместе со старой базой сторож пережил упадок, разруху и войны девяностых, дождался мира, робкого возрождения альпинизма в начале нового века и прихода свежих веяний в его любимом виде спорта.
Он повидал еще много разных инструкторов, выпускающих, начальников смены и лагеря.
И он оставался сторожем.
Всем новичкам в горах он рассказывал свою суровую байку о таинственных то ли мертвецах, то ли призраках, которые неминуемо настигают и наказывают гибелью всякого, кто дерзнет выйти на маршрут в непогоду. Когда горы сердятся…