Такая погода — не разобрать: туман или дождь? Всюду одно и то же: вода. Хлюпает, капает, льется.
Прилипчивая сырость, которую ничем не остановить. Она сочится и смешивается со всем, что попадется. Забираясь слякотными ледяными лапами в спальные мешки, заползая в волосы, проникала, казалось, даже в мозги спящих, порождая самые дикие сны.
Рита проснулась в темноте от холода. Ее спальник лежал с краю и намок от стекающей со склона дождевой воды. Ныла вывихнутая стопа, Рита продрогла.
Андрис с Игорем похрапывали, завернувшись с головой в спальники. Лидочка тонко свистела носом, уткнувшись мужу в плечо. Рита поворочалась, выбивая зубами дробь. Она старалась найти какое-то более удобное положение, чтобы заснуть, но это ей не удалось.
Трясясь от холода и чувствуя, как немеют пальцы ног, она слушала стук дождя по брезентовой крыше палатки. И вдруг в единообразную гамму падающих капель втиснулся другой звук — шорох камней и что-то, похожее на ворчание.
Кто-то или что-то двигалось к лагерю со стороны леса.
Зверь? Волк? Медведь? Рита замерла, затаила дыхание.
«Никаких тут зверей не водится, — убеждала она саму себя. — Просто кто-то из инструкторов проснулся, вышел и ходит там…» Инструкторы спали во второй, маленькой двухместной, палатке.
С какой стати кому-то из них бродить под дождем?
Существо, топтавшееся снаружи, вело себя странно: то приближалось, то удалялось, расхаживало по лагерю, гремело алюминиевой посудой, забытой ребятами возле кострища… Зачем? Неужели все-таки зверь?
Умирая от страха, Рита подтянулась ближе ко входу, приподняла брезентовый полог и выглянула наружу.
Она только успела заметить тень на снежном пятне перевала вдали, как в следующий миг что-то вломилось в палатку, придавив ей горло, зажав рот.
— Тихо! Не ори. Сейчас отпущу, но только не визжи как резаная. Поняла?
В ушах зашумело, глаза защипало от внезапных слез, но все-таки Рита почувствовала облегчение: она узнала того, кто шептал эти слова, одновременно зажимая ей рот и голову, чтоб она не могла пошевелиться.
Рита только недоумевала — для чего все это понадобилось Петровичу?
Напугавшись, она с энтузиазмом кивала, понимая, что все равно не смогла бы теперь закричать — от страха у нее пропал голос.
Петрович перевел дыхание и, слегка отодвинувшись, выпустил голову Риты из жесткого захвата.
— Никто из вас наружу не выходил? — спросил Петрович. Он говорил тихо, но в голосе его звякал металл.
Рита лишь головой помотала в ответ: никто.
— Хорошо. Фонарик есть?
Рита снова помотала головой, но тут же вспомнила — сунула руку в карман рюкзака, лежавшего в изголовье, пошарила там и вытащила холодную жестяную трубку электрического фонарика.
Песков взял его и, перевернув стеклом вниз, нажал кнопку, проверяя — горит ли. Желтое пятно света уткнулось в спальник: фонарик горел.
— Отлично. А то в моем батарейки сели. Теперь тихо сиди.
— Там кто-то ходит, да? — Наконец у Риты прорезался голос. Петрович яростным жестом прижал палец к губам и высунул голову из палатки.
Рита замерла.
Снаружи шумел дождь. Сквозь его перестук явственно доносилось… сердитое ворчание. Зверь, крупный хищник!
Рита почувствовала, как сердце ее прыгает где-то в горле. И вдруг с ужасом поняла, что отдельные звуки в этом зверином рыке она узнает…
— Дас ист нихт гут… нихт гут.[24]
— Кто там? Кто это? — схватив за руку Петровича, прошептала Рита. Она догадывалась, но все еще не могла поверить.
Песков дернулся, будто его током шибануло, обернулся.
— Призрак, — сказал он, и пальцы у Риты похолодели от выражения, с которым он выговорил эти слова. — Призрак… Я надеюсь.
А тот, снаружи, все бубнил, расхаживая тяжелой медвежьей поступью по лагерю, и бормотал:
— Дас ист нихт гут.
«Нет, правда. Это же он по-немецки!» — все-таки признала Рита. Она учила этот язык в школе и в институте. Когда хоть это разъяснилось, ей стало проще воспринимать смысл сказанного чужаком.
— Niemand ist wach. Man muss die Posten kontrollieren.
«Никто не караулит. Надо проверить посты», — мысленно перевела Рита. Значит, там, в темноте — немец.
Говорит чисто, без акцента.
Но откуда он взялся? И что делает в горах среди ночи один? И почему так испугался Петрович? От неожиданной мучительной головоломки Риту даже слегка затошнило.
Она вздрогнула, когда Песков рядом с ней вдруг дернулся и громко выкрикнул по-немецки:
— Stopp oder ich schieße! Wer da im Lager?[25]
Снаружи все стихло. А потом раздался звук торопливых шагов: незнакомец двинулся на голос.
— Ich bin es, Leutnant Friedrich von Waltz… Ich kontrolliere die Posten. Mit wem spreche ich?
«Это я, обер-лейтенант Фридрих фон Вальц. Проверяю посты. Я должен сдать смену. С кем я говорю?» — поняла Рита.
Песков оглянулся, кивнул Рите и вылез из палатки навстречу незнакомцу.
— Kapitan Dittzer. Jetzt ist meine Schicht. Sie konnen frei sein, Leutnant. Es ist alles in Ordnung,[26] — светя фонариком перед собой, сказал он.
Высокая фигура немца сутулилась совсем близко от входа в палатку.
В слабом свете электрического фонарика Рита увидела лихорадочно блестящие глаза, изможденное рыжее лицо, густо заросшее волосами. В руках незнакомца что-то поблескивало. «Нож!» — ахнула про себя Рита.
Но мужчины общались спокойно, почти доброжелательно. Песков говорил без акцента и, видимо, не вызывал подозрений у собеседника.
— Sind Sie sicher?
— Absolut.
— In Ordnung. Dann kann ich schlafen gehen?
— Ja, Sie sind frei. Gehen Sie, Leutnant.
— Na, endlich, endlich…[27]
Немец вздохнул. Рыжее лицо его распустилось в счастливой улыбке. Он убрал нож в чехол на поясе, снял с кудлатой головы пилотку и вытер ею мокрое от дождя лицо.
Постоял, покачиваясь и улыбаясь, потом развернулся и двинулся вверх по тропе в сторону перевала.
Петрович, напряженный и злой, шепнул Рите:
— Разбуди всех, спускайтесь вниз, на базу. Прямо сейчас.
— А вы?! — Рита вцепилась в рукав инструктора.
— Я за ним. Расскажи Горохову, как все было. И чтоб не вздумали меня искать! Никто из вас, желторотых… Вы не представляете, что это такое — натренированные рефлексы убийцы, горного стрелка… Передай им — я сам. Поняла?
Когда Рита кивнула, Песков скользнул в темноту вслед за удаляющимся чужаком, двигаясь по-звериному ловко и бесшумно.
Услышав дикий рассказ Риты, все взбудоражились. Быстро собрались и в наступающем сером свете утра вернулись в лагерь. Начальник, как и следовало ожидать, прямых указаний Пескова слушать не стал: вызвал наверх подмогу в виде местной милиции. Участковый из ближайшего поселка поделился сведениями: оказывается, окрестные жители уже не раз жаловались, что на их пастбищах пропадают овцы, а во дворах — мелкая домашняя живность. На все эти пропажи до сих пор не обращали внимания, списывая на диких зверей.
— Но ведь дикий зверь не станет воровать веревки, одежду и хлеб, — усмехаясь, сказал милиционер. — Мы уже начали кой-кого подозревать…
— Откуда он тут взялся?! — недоумевал начальник лагеря. Он был больше всех рассержен появлением опасного чужака: все спортивные графики полетели к чертям из-за возникшей проблемы.
— Люди говорят, он контуженый. Умом тронулся. Для него война до сих пор не кончилась, — сказал участковый.
— Для Петровича, значит, тоже.
Старший лейтенант Песков, уволенный в запас из войск 3-го горнострелкового корпуса, потратил двое суток, чтобы выследить место, где прятался фашистский недобиток.
Укромную пещеру обложили со всех сторон вооруженные милиционеры и местные охотники.
Лейтенанту фон Вальцу предложили сдаться, объяснив по-немецки, что война окончилась 30 лет назад, и нет никаких причин солдату бывшего вермахта прятаться среди пустых и холодных скал.
Но немец не смог или не захотел принять правду. Разъярившись, он выскочил из своего укрытия и бросился с ножом на того, кто оказался ближе к нему, — молоденького парня-пастуха с отцовской берданкой в руках.
Убийцу остановила пуля, с близкого расстояния развалившая немцу черепную коробку.
Но стрелял не пастух — мальчишка растерялся и не успел даже поднять свое оружие. Стрелял инструктор Песков из наградного пистолета.
Когда немец упал, залитый кровью, все присутствовавшие замерли, охваченные сложной мешаниной чувств, среди которых были и ужас, и жалость, и отвращение. Никто не решался подойти к трупу.
Кроме Петровича. Хмурый, с потемневшим недовольным лицом, он приблизился к мертвому телу и с горечью произнес:
— Зря вы сюда пришли.
Подняв пилотку, свалившуюся с головы обер-лейтенанта, он встряхнул ее, разгладил руками вышитый значок с левой стороны: белый шестилепестковый игольчатый цветок с золотистыми тычинками.
— Эдельвейс. Ну, этот последний.
С тех пор историю последнего эдельвейса рассказывают всем горным туристам и альпинистам на Кавказе. Особенно впечатляет, если услышать ее приходится ночью, когда к шепоту и перестуку дождя по крыше палатки примешиваются еще какие-нибудь звуки — незнакомые, ни на что не похожие, чужие.
В горах таких много.
ЖИВАЯ
г. Новосибирск
Она говорит, мы всегда будем вместе. Приходит, садится на постель, берет меня за руку… А руки у нее ледяные. Наклоняется так, что длинные волосы щекочут мне лицо. И рассказывает, как она меня любит. И про то, что теперь мы связаны. Она обожает повторять: «Ты же видишь, я живая? Ведь ты чувствуешь это?»
Я не понимаю ее.
Она гладит меня по лицу шершавыми ладонями и целует в губы. От нее сильно пахнет землей. Прелыми листьями и землей. Такой тяжелый душный запах…