Доктор Бурцев поставил диктофон на паузу. Пациент, молодой парень, сидевший на стуле для посетителей, сжался. Он сутулился, как будто желал сделаться менее заметным.
Внезапный порыв ветра распахнул форточку — она дернулась и стукнула о раму. Пациент вздрогнул и поднял затравленный взгляд на доктора.
Сергей Николаевич приподнялся, закрыл окно.
— Ничего страшного. Погода немножко разбушевалась, — сказал он, усаживаясь обратно в кресло. Доктор Бурцев всегда говорил мягко, с профессиональным спокойствием.
— Ну, как вы, Андрей, передохнули? Тогда продолжим.
Доктор снял диктофон с паузы, включил запись и попросил:
— Расскажите, пожалуйста, с чего все это началось?
Вечером 23 августа, около 4 часов, к воротам кладбища подогнали технику: бульдозер и трактор. С грохотом машины проехали по широкой главной аллее в самый дальний конец, где особенно бросалась в глаза неухоженность старого погоста.
Высокая, по грудь, сухая трава укрывала в своих диких зарослях заброшенные могилы: холмики с покосившимися крестами и облезлые, местами поваленные ржавые оградки.
Четверо хмурых рабочих под началом сердитого бригадира — жилистого дядьки с багровым гипертоническим лицом — проследовали сюда в сопровождении сторожа, чертыхаясь и матюкаясь по пути: шиповник, когда-то посаженный на чьей-то могиле, разросся, вылез на асфальтовые дорожки и царапался, цепляясь за одежду колючками.
— Все. Отсюда начнем, — сказал бригадир.
— А решетку что ж, переносить будете? — робко спросил сторож.
Бригадир заглянул в бумаги, сверился с техзаданием.
— Не знаю. Про решетку мне ничего не говорили, не моя печаль. Своих дел по горло.
Махнул рабочим:
— Ну, чего встали? Приступай. Сегодня надо и начать, и кончить.
Подчиненные его замялись, перетаптываясь на месте. Один из бригады, самый старый, проворчал:
— Не по-людски. Тут же кладбище вон… Как же так, Иваныч?
Бригадир обернулся.
— Кладбище? Ну и что, что кладбище! Вся земля под ногами у тебя — кладбище. Да и не хоронят здесь давно. Сам не чуешь, что ли? Вон как тут все заросло. Скажи им!
Бригадир ткнул толстым пальцем в сторожа. Тот опешил. А бригадир, не дожидаясь поддержки или подтверждения, заговорил, прижимая к груди пухлую руку:
— Мужики, я все понимаю. Тут бы вам, конечно, бухнуть, прежде чем соваться. Но тянуть нельзя. Дело такое. Прознает кто из местных — хлопот не оберемся. Пойдут еще всякие активисты под бульдозер с плакатами кидаться, как бойцы под танк в 41-м! Администрацию-то ведь жалобами уже завалили. У мэра вон две секретарши и у обеих нервный тик от этого объекта. Нам бы побыстрей дельце провернуть, от греха подальше…
— А чего хоть строить-то здесь собираются? — робко встрял в разговор сторож.
— Казино с роялем! Твое какое дело? — вызверился бригадир. И снова обратился к подчиненным: — Ну, чего стоите-то, вашу дивизию?! Если за сегодня все сделаем, заплатят еще и по сверхурочным. Договорились-то аж в три цены!
И только после, когда рабочие, ворча и переругиваясь, надели рукавицы и разобрали привезенные трактором кирки и лопаты, — бригадир повернулся к сторожу и все-таки соизволил пробормотать:
— Чего-чего? Больницу новую. Для всего города дело нужное.
— Ну да, — кивнул сторож. — Оно и удобно. Рядом будет: и лечить, и хоронить. Мементо мори, так сказать.
Бригадир покосился на синюшную испитую физиономию кладбищенского философа, но промолчал. Сплюнул и отошел в сторону — покрикивать на рабочих, приступивших уже к делу.
Бульдозер зарокотал, развернулся и, ударив железным ковшом по ближайшей гранитной плите, упал вниз, вгрызся в землю, разрывая траву. Густо сплетенные белые корни из вывороченного дерна полезли наружу; коричневые плети шиповника, с повисшими на ветках багровыми каплями плодов, лопаясь, волоклись вслед за железом. Сыпалась черная земля, стучали, валясь друг на друга, ржавые оградки, дряхлые облезлые бордюры и гранитные плиты.
Рабочие, подгоняемые сердитым начальником, принялись собирать и закидывать в тележку трактора на глазах превращающиеся в мусор элементы могильного декора: выцветшие и заплесневевшие пластиковые венки, надгробия, урны и цветочницы. Все это следовало вывезти за территорию будущей строительной площадки.
— Давай ниже, ниже копай! — махая руками, проорал бригадир молодому парню, сидевшему на водительском месте в бульдозере. — Ниже! Под фундамент расчистку делаем.
Парень кивнул и опустил ковш машины, загребая теперь не только верхний, но и нижний слой могильной земли. Из раскопа вывалился первый гроб — расколотый и полусгнивший. Желтые кости с истлевшими на них тряпками посыпались в сырую землю.
Молодой бульдозерист вопросительно глянул на бригадира: тот одобрительно кивнул и показал рукой — все нормально, разравнивай.
Кости оставили гнить в земле; еще крепкие обломки дубового гроба закинули в трактор и вывезли вместе с другим хламом за ограду кладбища. Все, что могло гореть, сложили в огромную кучу. Ближе к ночи подожгли. Едкий дым от горящего крашеного дерева и пластика венков распространился по району; жирный пепел оседал на земле и на рабочих, делая их похожими на чертей в аду.
Дело двигалось быстро и споро. Двое ворошили мусор в костре, стараясь ускорить процесс горения, трое загружали тележку трактора, разгребая остатки могил.
Под конец, когда большая часть работ была уже выполнена, в самом дальнем углу кладбищенского участка бульдозер вывернул из земли гроб, оказавшийся совершенно целым.
Однако под нажимом ковша крышка с него соскочила, и вопли рабочих заглушили даже звук мотора бульдозера: всем им одинаково померещилось, будто труп шевельнулся и сел в гробу.
В следующую секунду тело выпало из гроба головой вниз в разрытую яму. Длинные каштановые волосы разметались по плечам, бледные руки упали в черную землю.
Рабочие переглянулись. Парень-бульдозерист заглушил двигатель и выпрыгнул из водительской кабины с побледневшим от ужаса лицом и трясущимися губами.
— Что это, а?! Она живая, что ли? Поднимите же вы ее! — просил бульдозерист, глядя на всех по очереди испуганными глазами.
Сторож спустился к яме, в которую вместе с крышкой от гроба свалился труп, и, скользя по влажной земле, осторожно приблизился к телу. Рабочие сгрудились вокруг.
— А ну-ка, посмотрим, — сказал сторож. Быстро перевернул покойницу. И отпрянул в сторону.
На лице молодой женщины не было ни единого следа тления.
Она казалась просто спящей. Тонкие черные брови, густые ресницы, розовые щеки и яркий алый рот с надменно выпяченной вперед нижней губой.
— Красивая, — прошептал кто-то из рабочих и нервно хихикнул.
Сторож с озадаченным лицом рассматривал крышку гроба: крепкая, почти целая, хотя белую атласную обивку кто-то изорвал в клочья с внутренней стороны. На деревянной основе, оголившейся под материей, виднелись многочисленные борозды и царапины. Следы ногтей.
— А ее, кажись, живую закопали, — бесцветным голосом произнес сторож.
Все невольно отшатнулись. Молодой парень-бульдозерист задрожал.
— Это сколько ж времени-то прошло, а она все свеженькая? А?
Суетливо выбравшись из ямы, сторож отряхнул ладони и попросил закурить. Ошеломленные рабочие молча стояли вокруг.
Один бригадир дернулся, вытащил из кармана сигаретную пачку и, потея и тряся щеками, протянул одну сигарету сторожу, а другую закурил сам.
После нескольких затяжек сторож спросил:
— Так и чего с ней делать-то?
Рабочие переглянулись. Солнце уже скрылось за горизонтом, по кладбищу разливалась темнота, и возиться, задерживаясь дольше, никому не хотелось. Решение было очевидно и просто, но от него каждому было почему-то не по себе.
За всех ответил бригадир.
Пнув крупный ком земли в вырытую только что яму и сопроводив его плевком и бычком от сигареты, сердито высказался:
— А, чтоб тебе… Чего-чего?! Закапывать. В реанимацию ей поздно.
Бульдозериста передернуло, но он подчинился начальственному окрику. Вернулся в кабину, выжал рычаг на себя и поднял ковш машины, чтобы заровнять вздыбленный бугор земли. В это мгновение за спиной его кто-то вздохнул — грустно и протяжно. И гадкий сквознячок скользнул тонкой змейкой за шиворот рубашки — будто чьи-то холодные ладони погладили.
— Год уж прошел. А она… Она все время со мной. Как стемнеет — является. От той бригады я один в живых остался. Может, еще сторож, с кладбища который? Про него не знаю. А Иваныч, бригадир наш, он быстро… Он прям на следующий день… скопытился. Жена его в контору позвонила, говорит: сердечный приступ у Иваныча случился. Ночью. Расспрашивала — что такое у нас приключилось накануне. Потому что бригадир ей перед смертью все про какую-то живую покойницу твердил. «Живая она, живая».
Но мы, конечно, никому ничего объяснять не стали. Сказали — мол, бредил человек, что с него взять.
Поначалу-то мы и друг другу ни в чем не сознавались. По трезвянке кто в такое поверит?
Поначалу мы еще держались. С месяц, наверное.
А потом Николай запил. Позвал меня и напрямую уже спросил: ну что, видишь ты ее? Я такие глаза сделал, говорю: кого?! А у самого руки трясутся.
Николай говорит: сам знаешь. Я, говорит, ее каждую ночь вижу — сидит, смотрит из угла, голову набок свесит и смотрит. А среди ночи, бывает, от холода проснусь — она рядом лежит, улыбается. И грозится: ну что, мол, с тобой сделать-то?
Николай долго не продержался: так, не просыхая, на пьяную голову, и сиганул в окно с шестого этажа. Ноги и спину себе отбил, в больнице умер. А я и не знаю даже, сам ли. — Андрей хихикнул, хотя лицо у него оставалось испуганным. Вздрогнув, он продолжил рассказывать: — Валька через десять дней после смерти Николая повесился. Прямо в общежитии у себя. А Степан Родионович убежал к родственникам в соседний город. Только не помогло ему это: сразу, как приехал туда, под машину попал.