[338], а роль матери эти женщины часто «делегируют» друг другу. Пятьюдесятью годами позже другая авторка Софи Льюис напишет свою книгу «Полное суррогатное материнство сегодня», в которой будет призывать к «гестационному коммунизму», при котором «связи между матерью и ребенком легко разрываются, переопределяются, передаются и умножаются».
Социолог Николас Христакис отмечает, что идея коллективного попечения над детьми нравилась не только радикалам 1970-х:
Еще с Античности оно время от времени рассматривалось как желаемое социальное преобразование. Платон полагал, что совместно воспитанные дети будут считать всех мужчин своими отцами и поэтому будут относиться к ним более почтительно. В коммунистических обществах тоже предполагалось общее попечение над детьми. В семье видели угрозу государственной идеологии, потому что она порождала чувство семейной принадлежности, противоречащее тоталитарной идеологии с ее приматом партии и государства[339].
Но, как пишет Христакис, «попытки глубоко преобразовать или свести на нет связь между родителем и ребенком почти никогда не имели долгосрочного успеха». Причины очевидны: люди – это такие животные, чьи предки сумели успешно вырастить своих детей и позволить им выжить, и поэтому естественный отбор поощрял заботливых матерей.
Поэтому, когда социальные структуры распадаются, ребенок оказывается в руках именно того человека, чьи естественные инстинкты биологически побуждают посвящать себя этому ребенку. Шуламит Файерстоун признавала этот факт, когда писала: «Поскольку отношение “мать – ребенок” остается в силе, неудивительно, что при распадении общины все “крестные родители” – в том числе генетический отец – сбегают, и мать остается в безвыходном положении, даже без той защиты, которую давал обыкновенный брак». Конечно, сама Файерстоун видит в этом всего лишь еще одно доказательство репрессивной природы материнства и еще один повод совершенно от него избавиться. Но все равно фраза «даже без той защиты, которую давал обыкновенный брак», остается очень точной. Плоский феминистский анализ брака видит в нем только инструмент мужского контроля над женской сексуальностью. Мы не спорим, что это так, просто это далеко не единственная его функция. Брак еще и дает защиту, которая становится заметна только в контексте детей.
Неверный солдат
Раньше брак был супружеским союзом, «священным таинством, в котором мужчина и женщина становятся одной плотью», как говорится в тексте одной из брачных служб Церкви Англии. За некоторыми исключениями – бесплодные люди тоже могли вступать в брак, как и пожилые люди нерепродуктивного возраста, – брак понимался как союз, основанный на, словами Роберта П. Джорджа, профессора права из Принстона, «сексуально-репродуктивной взаимодополнительности двух людей… [которая была] особенно удобна для совместного рождения и воспитания детей и находила в этой цели свою наиболее полную естественную реализацию»[340].
Для большей части западной цивилизации брак больше не имеет этого смысла. Психолог Эли Финкель обрисовал историческое развитие брака в западном мире и объясняет его изменения экономическими трансформациями[341]. До середины девятнадцатого века сложности ежедневного выживания, особенно в сельской местности, делали основным критерием выбора супруга способность помочь в добыче пищи и жилья, а также в защите от насилия. Однако индустриализация и урбанизация принесли с собой богатство и процветание, так что пары теперь могли позволить себе делать больший акцент на близости и любви. И, наконец, в изобильные 1960-е мы вошли в эпоху того, что Финкель называет «браком по самовыражению», где основными признаками успешного брака становятся степень самореализации, уровень самооценки и высота личностного роста, которых позволяет достичь тот или иной брак.
Если раньше женились ради детей и объединения ресурсов, то сегодня это делают ради сексуального и эмоционального удовлетворения – ради «отношений со своим человеком Номер Один»[342], как сказал философ Джон Корвино. И тогда вполне понятно – и я считаю, что это правильно и хорошо, – почему права на брак могут быть расширены на однополые пары, несмотря на то что они лишены «сексуально-репродуктивной взаимодополнительности». Значение брака стало совсем иным, и поэтому лишать однополые пары права жениться – это жестоко и неразумно.
Тем не менее мы должны правильно понять историческую функцию брака, а также историческое значение запрета на секс до свадьбы. Современные феминистки, которые уже не помнят мира без противозачаточных, легко забывают о том, что запрет на секс до свадьбы служил интересам женщин, а не мужчин. Ведь именно женщинам приходилось нести – вынашивать – последствия внебрачной беременности.
Это отлично понимали феминистки, родившиеся задолго до изобретения таблеток и знавшие, что значит для женщины внебрачная беременность, особенно в отсутствие социальных гарантий со стороны государства. Частью проблемы был репутационный ущерб, который несли матери-одиночки и их дети, стигматизированные как со стороны семьи, так и со стороны окружающих. Но, конечно, он никак не сравнится с катастрофичностью самого по себе одиночного материнства, которого уже было достаточно, чтобы заставить некоторых бедных женщин выбирать между голодом и проституцией. Да, могли быть и другие варианты, но они были не лучше: рискованная попытка аборта, подброс ребенка в приют, убийство. Хотя стигма вокруг одиночного материнства доставила своим жертвам много проблем, она выполняла важную роль – отвращала женщин от совершения непоправимой ошибки ради мужчины, который того не стоит.
Теоретик феминизма Мэри Харрингтон показывает логику запрета на секс до брака, анализируя английские народные песни о «неверном солдате» и девушке, которую он соблазняет:
Песня «Холодный ветер и дождливая ночь» рассказывает о солдате, замерзшем настолько, что его шляпа примерзла к его голове. Он просит молодую девушку пустить его, в итоге она соглашается, ну и все постепенно закручивается. В конце – видимо, после всего – она задает ему вопрос: «Тебе на волю отдалась / возьмешь ли меня замуж?» Он отвечает отказом:
Дожди и ночь она кляла
За то, что кров ему дала.
Солдат, покинувши кровать,
Стал шляпу надевать,
Но ей плеву не залатать,
А мать узнала грохот…
Другая песня – «Зеленый лес» – рассказывает историю девушки, которая тайно влюбляется, беременеет, остается одна – брошенная своим возлюбленным, – рожает в одиночестве в лесу, а потом заметает следы, убивая свою только что рожденную двойню. Любовный роман, уход любимого, роды, убийство – все это вплетается в очень бодрый и динамичный рассказ, построенный вокруг бредового диалога девушки с ее мертвыми детьми. Тревожный и напряженный текст песни пропускает ужас совершенного деяния через призму глубочайшего сожаления к женщине:
Расскажите, милые детишки,
– Ох, красное тряпье, –
Что ждет меня, когда умру?
– Ох, в лесу зеленом[343].
Эти песни должны были предупредить девушек о том, насколько опасным может быть «неверный солдат». И хотя сегодня здесь увидят очередную попытку унизить женщин за то, что они «ведут себя как шлюхи», или отказать им в сексуальной самостоятельности, в свое время такая поэзия выполняла важную задачу. Задачу, которая сегодня – в эпоху доступной контрацепции – покажется до определенной степени устаревшей, но только до определенной степени. Тайные романы и сегодня приводят к трагедиям и травмам, потому что секс и сегодня все так же имеет последствия.
Феминистки из эпохи до 1960-х понимали это намного лучше, чем мы сейчас. Они видели неравновесие, присущее гетеросексуальной связи, и его мрачные последствия для «сексуально освобожденных» женщин, и именно поэтому они настаивали, что мужскому либидо необходим контроль. Именно поэтому из тринадцати глав «В защиту прав женщин» Мэри Уолстонкрафт целых две главы посвящены нехватке мужской воздержанности – которая необходима им больше, чем женщинам, ведь более активный сексуальный инстинкт налагает на них, по мнению Уолстонкрафт, куда большую ответственность по контролю своих страстей. «Избирательные права – женщинам, целомудрие – мужчинам» – так звучал настоящий суфражистский слоган, который сегодня забыт[344].
Переизобретение брака
Но как убедить мужчин если не сохранять целомудрие, то хотя бы проявлять сдержанность? В одной из предыдущих глав я описала два разных типа мужской сексуальности – «отца» и «подлеца». Первые стремятся к серьезным отношениям, вторые – к сексу без обязательств. Хотя, конечно, большая часть мужчин не находится все время на одном из этих полюсов и перемещается между ними в зависимости от возраста и обстоятельств.
Книга подходит к концу, и я надеюсь, что сумела убедить вас в том, что второй из этих типов мужского отношения очень пагубно сказывается на женщинах. Большинство женщин не могут разделить секс и эмоции, и поэтому отношения с подлецом, который не удосуживается перезвонить, действуют на них угнетающе, даже если женщина пытается подавить эти чувства. Эволюция научила женщин придавать сексу большое значение, и ничего хорошего не выйдет из попыток делать вид, будто это не так.
Именно на женщину ложатся физические последствия секса – в частности, боль и риски незапланированной беременности. Ведь несмотря на то что современные методы контрацепции оказались весьма эффективны – и смогли радикально преобразовать сексуальные отношения после 1960-х, – они все еще регулярно дают сбой. И, что бы вы ни думали об этическом статусе плода, вам придется признать, что ни одна женщина не стремится пройти через аборт, связанный с огромными медицинскими рисками для матки, опасностью заражения крови и сложнейшими эмоциональными последствиями.