Вот где веселье — в Африке! Все время что-нибудь случается. То потоп, то наводнение, то отделение интенсивной терапии… Ну ничего. Хоть немного развлечемся. Я нажал «ответить».
«А, кузен Тайво! — написал я. — Давненько с ним не виделись. Неужели он так плох, что нужно составлять завещание? Волнуюсь за любимого кузена. Сообщите немедленно, как он поживает. С глубоким уважением, дизайнер Константин Архангельский, эсквайр».
Я посидел немного, подождал ответа, но в Нигерии тоже все, похоже, спали.
Скука смертная.
Я взял телефон и набрал первый попавшийся номер:
— Привет, что делаешь?
Это оказалась какая-то бывшая коллега — еще с тех самых пор, когда я томился в душном офисе на Павелецкой. У нее как раз были «проблемы на личном фронте» и несколько накопившихся отгулов. И мы решили кутить.
Все приличные кабаки открывались не раньше двенадцати, но мы нашли какую-то столовую № 51, притащились туда с бутылкой курвуазье и устроили небольшой дебош. Когда нас выперли, мы забурились в кинотеатр на утренний сеанс и долго возмущались, что в буфете еще не наливают.
Словом, вернулся я дня через два. Помятый, с мутным взглядом, я выбрался из метро, привычно отмахнулся от рекламок и, пошатываясь, побрел домой.
Погода стояла омерзительная, моросил гадкий дождь, а машины так и норовили обдать меня грязной водой. Я немного постоял на мосту через Яузу и посмотрел, как по мутной реке расходится мелкая рябь от капель.
На пересечении Дежнева и Сухонской кто-то размазал голубя. Я не шучу, именно размазал. Головы у него не было, весь тротуар — в крови и уж не знаю в чем, что там у голубей внутри? Вот в нем.
И меня стошнило. Вернее, как говорил классик, стошнить-то не стошнило, но сблевать я точно сблевал.
Вдоволь накидавшись фаршей, я вытерся платком и еще раз поглядел на голубя. Кто-то оторвал ему голову — с силой, со злостью. Кошка, может?.. Ну, если у нас в Медведково теперь такие кошки, то пешком я больше не буду ходить. Надо быстро просыхать и за руль.
Я проверил почту — нет ли чего по работе? А то ведь позвонят, разбудят, сволочи… Вроде бы нет, только ответ от нигерийского адвоката:
«В таком случае Тайво Архангельский просит Вас срочно приехать. Сообщите домашний адрес, чтобы мы могли прислать Вам официальное приглашение в Республику Бенин и авиабилеты Москва — Порто-Ново».
Вот ушлые типы! Я хотел было удалить всю эту нелепую переписку, но мне стало интересно, пришлют что-нибудь или нет? И если пришлют — то что? Я написал адрес другого корпуса, там почтовые ящики не закрываются: «Шокальского, д. 6, корп. 2, кв. 197». Можно, например, вставать пораньше и проверять. На заре…
«Вставать пораньше? Проверять? Константин, да ты спятил!»
Нет, конечно. Не буду я вставать раньше. Я вообще буду спать неделю, не меньше.
Однако проспать неделю не получилось. Часа через три какая-то гадина разбудила меня и заставила ехать на Остоженку — проверять, правильно ли покрасили стены на объекте. Я с тоской прошел мимо своей машины, красного мини-купера с откидным верхом, и поплюхал на остановку. Я был все еще бесповоротно пьян.
Я даже не сообразил поймать тачку — настолько туго работали мозги от недосыпа (и от бухла, конечно). Влез в автобус, прижался к запотевшему стеклу и вяло наблюдал, как из-под колес летят брызги и распугивают прохожих.
Мы, естественно, встали в пробку. От пробочного тяни-толкая меня опять замутило. Но я сдержался — рядом ехали дети, беременные женщины и, конечно, въедливые бабки.
На мосту через Яузу какой-то пятилетний шкет закричал на весь автобус:
— Мам, смотри — птичка!
И правда. На перилах, на том самом месте, где я недавно смотрел на мутную воду, сидела огромная белая птица. Размером, наверное, с собаку. У птицы был длинный красный клюв, согнутый в крюк. За перила она держалась красными лапами с огромными желтыми когтями. На голове почти не было перьев, а кожа вокруг глаз сморщилась так, что самих глаз видно не было. Птица, казалось, что-то вынюхивает — крутит клювом в разные стороны и втягивает воздух в ноздри.
Вдруг она повернулась к автобусу и уставилась прямо на меня. Я машинально отшатнулся, потерял равновесие и чуть не упал на сердобольную старушку.
— Что ж ты такой пьяный, сынок!
— Извините, — пробормотал я и ушел вглубь салона. Мельком глянул на перила — птицы не видно. Должно быть, улетела. Я с облегчением выдохнул.
Я ехал в метро и думал. Все думал и думал. Эти мертвые голуби, оторванные головы, слепые нюхающие птицы… Все это не к добру.
Я закрыл на минуту глаза и тут же представил на пересечении Сухонской и Дежнева себя, без головы. И весь перекресток залит моей редкой кровью: резус-фактор отрицательный, четвертая группа. Я лежу, такой несчастный, а мимо проходят гигантские голуби и говорят: «Смотрите, человека кто-то размазал».
На объект я приехал довольно взвинченный. Выглядывал в окно, смотрел, нет ли белой птицы. Вынимал телефон, проверял — не звонил ли кто. Пристально изучал лица рабочих.
Что-то происходило, я в этом не сомневался. И происходило что-то плохое.
Домой я вернулся на такси. Быстро заскочил в подъезд, поднялся на этаж, закрыл дверь на все замки. Черт, у меня руки трясутся. С бодуна? Не уверен.
На улице затормозила машина. За мной. Я подскочил, задернул шторы. Проверил, закрыта ли дверь.
И тут до меня дошло. Я понял, что со мной происходит. Со мной происходит «острый алкогольный параноид» — вот что. Мания преследования, возникающая на фоне запоя или похмелья, — так в энциклопедии написано. К черту.
К черту все это. Я сделал сладкий чай, принял душ и лег спать.
Я почти заснул, когда услышал какое-то царапанье. Сверху, из-за потолка. Кто-то скребется. Пытается ко мне пролезть. Царапает перегородку.
Острый алкогольный параноид скребется, он.
Я заткнул уши ватой, вырубил телефоны и отключился.
Проснулся я совсем другим человеком. Бодрым, свежим и, что самое главное, никакого параноида. Посмотрел в ежедневник — важных дел по работе у меня не было. Разве что сгонять на Сухаревскую, проверить объект, раз уж я полон сил и свеж.
Ключи от машины я брать не стал — нечего поддаваться, нет параноида, нет огромных кошек и белых слепых птиц. Все это фуфло. И, чтобы всем это доказать, я смело пошел к метро пешком, даже зонтик не взял.
Около второго корпуса стояла скорая, полиция и кучка зевак. Я тоже подошел — я, знаете ли, очень любопытный. Пристроился в сторонке, слушаю.
— Это Васька, — сказала одна бабулька.
— Да ладно? — удивилась вторая. — Я же только вчера с ним на лифте ехала…
— Точно тебе говорю, Васька из сто девяносто седьмой. Кровищи там было — жуть. Михална говорила, что у нее даже с люстры капала.
— Неужели с люстры?
— Точно тебе говорю. Она и вызвала. Сидела, говорит, смотрела Малахова, а тут чувствует — что-то на затылок капнуло…
— Дела…
Я спросил:
— По пьяни пырнули, поди?
— Уж не знаю, по пьяни или нет, но дверь у него в щепки изрубили, я сама видела.
— Да ладно?
— В щепки. Топором или еще чем.
— Вот же, наркоманы! — сказала вторая бабулька и плюнула на асфальт. А первая повернулась ко мне и оценивающе посмотрела — не из этих ли я, не из наркоманов?
Я решил, что мне пора, и незаметно растворился в толпе.
Все-таки странные вещи происходят у нас в Медведково, думал я по пути к метро. И дело вовсе не в моем «параноиде». Объективно — странные. Голубь, птица, этот Васька из сто девяносто седьмой… Знакомое, кстати, число! Сто девяносто седьмая, второй корпус…
Ха.
Я же именно этот адрес написал нигерийскому адвокату — дом 6, корпус 2, квартира 197. Вот же блин!
Я пошел скорее, не слишком разбирая дорогу и не глядя по сторонам. Я все взвешивал — каков шанс, что эти два события не связаны? Какова, так сказать, вероятность?
У метро меня окликнули:
— Конастантина!
Я повернулся. Какой-то чернокожий парень с рекламками бежал ко мне, размахивал руками и кричал: «Конастантина!»
Этого еще не хватало. Я отскочил в сторону, а потом так припустил по лестнице вниз, как никогда не бегал.
Вроде бы оторвался. По крайней мере он не зашел ни в мой, ни в соседний вагон. Я сел и постарался отдышаться.
Так. Негр с рекламками назвал меня по имени. Это плохо. Но хуже, гораздо хуже то, что по адресу, который я написал нигерийским спамерам, убили человека.
Белая птица, опять же. Хотя она могла и привидеться. Все-таки два дня кутил… Но голубь-то! Голубя-то размазали!
Все это очень и очень скверно. И есть только один человек, который может мне помочь, — Чак Норрис. Шучу. Был у меня одноклассник, Соколов, — вот он может. Я с ним, правда, не слишком-то общался последние лет десять — ну а кому охота с действующим эфэсбэшником водку пить?
В общем, я вышел из вагона на «Проспекте Мира», потолкался на переходе — мало ли, вдруг негр все еще идет за мной. Потом доехал до Трех вокзалов — там всегда много народу, можно легко затеряться. Оттуда я и набрал Соколову.
— Здравствуй, Архангельский, — сказал голос в трубке.
— Андрюха, привет.
— Какие у тебя проблемы, Архангельский?
Я немного смутился:
— Откуда ты знаешь?..
— Да вы мне просто так не звоните — никто из одиннадцатого «А». Ни на день рождения, ни на Новый год, — усмехнулся Соколов.
— Ну… Извини.
— Закрыли тему. Так что у тебя?
— Ну как бы тебе сказать… Может, лучше встретимся? По телефону как-то не очень…
— Хорошо. Ты сейчас на «Комсомольской»?
— Откуда ты?.. — сказал я и подумал: «Ну что за нелепые эфэсбэшные понты — ну знает он, где я нахожусь, ну молодец».