– Что насмешило господина? – спросил раскрасневшийся помощник. Он спрыгнул с саней, чтобы вернуть кобылу на дорогу. На душе у него было легко и радостно. Кобыла получила свой кусок сахара из запасов в его кармане.
– Ничего особенного, – ответил Бэкстрём, сам удивляясь невероятной легкости мыслей. Солидный мужчина, деловой человек, а в голову лезут девичьи мысли…
Помощник запрыгнул в сани, стряхнул снег со штанов, обернул голову шарфом, и они тихо поехали дальше. Тишину нарушало только сопение лошади. Бесшумно скользили они по мягкому снегу в лесу. Но вскоре послышалось ржание и показались встречные сани, в которых они сразу узнали почтовые. Оба закричали почтальону, которого хорошо знали:
– Привет, Юханссон!
Ответа не последовало. Почтальон сидел, наклонившись вперед, и на крики не отзывался. Лошадь тем временем уносила сани в другую от Гэлливаре сторону.
– Может, он пьян? – спросил через плечо помощник.
Сани уже скрылись вдали. В свете луны виднелись лишь темные силуэты деревьев.
– Брехня. Юханссон разве пьет?
Элис Юханссон был верующим лестадианцем и трезвенником.
– Может, молился? – пошутил помощник.
Эрик Бэкстрём ничего ему не ответил. Ему было стыдно за свои недавние мысли. Почему он не остановил Юханссона и не расспросил, в чем дело? Но он знал, что Юханссон порядочный и работящий человек, и жил он по Священному Писанию. Он бы не стал думать о всяких пустяках, как сейчас Бэкстрём. И своей верой Юханссон никому не докучал. Сам он был непьющий, но против тех, кто пил, не говорил ни слова. Этим мало кто из его братьев по вере мог похвастаться. Обычно они приходили в гости, отказывались от спиртного, а потом жгли взглядом всех, кто пропускал стаканчик. «Ты встаешь на дурной путь, – вещали они. – За одним стаканом пойдет второй, а там уже и третий присоединится. И кончится все пьянством».
Но Юханссон был не таким. Он не лез в чужие дела. Бэкстрём разозлился на своего глупого помощника. А тот тем временем совсем разошелся. Говорил, что есть лицемеры и пьяницы даже среди лестадианцев. Все это знают. Они молят Бога и братьев о прощении, а сами тем временем продолжают грешить. И что, если не спиртное, помешало ему ответить на приветствие?
Его тираду прервала резкая остановка лошади. Она вздрогнула и вытянула шею, словно вглядываясь вперед.
– Спокойно, милая! – потянул за узды помощник.
– Что на нее нашло? – возмутился Бэкстрём, занося плетку и резко опуская на круп кобылы.
Лошадь не шевельнулась. Она сопела, широко раздувая ноздри. Мышцы напряглись под гладкой кожей. Помощник поймал занесенную для нового удара руку Бэкстрёма.
– Линту – послушная лошадь, – тихо сказал он. – Не надо бить ее в гневе. Раз она остановилась, значит, на то есть причины.
Он был прав. Эрик Бэкстрём опустил плетку, наклонился вперед и достал из-под сиденья ружье. Волки – первое, что пришло ему в голову. Или разбуженный медведь. Бэкстрём приготовился к тому, что сейчас может произойти. Если нападут волки, кобыла понесет и сани перевернутся. А ему не хотелось остаться в снегу наедине с волками и без оружия.
– Там что-то на дороге? – спросил помощник, вглядываясь в снег.
– Где? – спросил Бэкстрём, ничего не увидев.
– Да это же человек! Погоди!
Помощник выпрыгнул из саней и побежал вперед. Теперь и Бэкстрёму стало видно, что на дороге что-то лежит. Помощник замедлил шаг. К лежащему поперек дороги телу он шел медленно и неохотно.
– Кто это? – крикнул Бэкстрём.
Тело лежало на животе лицом в снег. Нагнувшись, помощник заглянул сбоку.
– Это Оскар Линдмарк! – крикнул он Бэкстрёму, стоявшему в санях. – Похоже, он мертв.
Оскар Линдмарк был двенадцатилетним помощником почтальона.
– Что ты говоришь? – крикнул в ответ Бэкстрём. – Он упал из саней и сломал шею?
– Нет, не думаю…
Помощник стоял, нагнувшись над телом, и размышлял. Что это – черное? Кровь? В свете луны трудно было различить цвета. Снег падал на черное пятно и тут же таял.
– Эй! – сказал он, переворачивая тело на спину. У него еще оставалась надежда, что мальчик не умер, что ему просто нужен воздух. Лицо у Оскара было белее снега. Глаза и рот открыты. «Это кровь?» – думал помощник, вытирая черное со лба Оскара.
Наверняка кровь. Он посмотрел на свои пальцы. Внезапно рядом возник Бэкстрём.
– Он мертв? – спросил помощник. – Так ведь?
– Господи! – вздохнул Бэкстрём. – Конечно же, мертв. Ты что, не видишь, у него череп расколот?
Только тогда помощник это заметил, после чего резко вскочил и сделал два шага назад от тела. Бэкстрём повернулся в сторону Юккасъярви.
– Юханссон! – крикнул он в отчаянии, но крик его утонул в снегу. В лесу звать на помощь было бесполезно. Снег приглушал все звуки.
– Положи мальчика в сани, – велел он помощнику, который от страха вцепился в березу – так его трясло.
– Не могу, – процедил помощник. – Он же весь в крови. Я не могу…
– Соберись! – прикрикнул на него Бэкстрём. – Придется поехать следом за почтовыми санями.
Вместе они подтащили тело мальчика к саням и положили поверх куропаток. Бэкстрём подумал, что кровь просочится через мешки и испачкает белое оперение и что лучше рестораторам в Стокгольме не знать, чья это кровь.
В полицейском участке в Кируне за столом сидели ленсман Бьёрнфут и его помощник Спетт. За окном снег кружил в свете фонаря. В участке стояла настоящая печь с изразцами, которую Спетт весь день подкармливал березовыми поленьями. На половике глодала лосиную кость верная собака Кайса. Ленсман записывал в журнал события дня. Событий оказалось не так уж много. Бьёрнфут был самым старым в участке. Несколько лет проработал в Стокгольме, там женился и год назад переехал с женой и двумя дочерьми в Кируну. Он был разумным человеком и не имел ничего против протоколов и опросов свидетелей, предоставляя делать всю грязную работу в участке Спетту. Холостой Спетт штопал чулки. Еще пара сушилась на печке. Бьёрнфут закрывал на это глаза. Когда он приехал в Кируну, Спетт с Кайсой уже жили в участке. Ради мира и спокойствия он решил не менять установившиеся здесь порядки. Это были широкоплечие крепкие мужчины. Спетт, правда, был худой, жилистый, а Бьёрнфут – с животиком. «Дипломатичность и крепкая физическая сила» – такие требования предъявляла к своим полицейским горнодобывающая компания, на средства которой содержался участок. Им довольно часто приходилось разнимать дерущихся. В драках тут не было недостатка. Социалисты и коммунисты, агитаторы и провокаторы – все дрались друг с другом. И даже верующие не оставались в стороне. Лестадианцы дрались с прихожанами свободной церкви, причем до экстаза, граничащего с безумием. В Каутокейно новообращенные лестадианцы так горели желанием покончить с греховностью, что убили лавочника, полицейского, подожгли дом священника, а его самого с женой избили. Случилось это, правда, давно, но люди до сих пор вспоминали о волнениях в Каутокейно. А кроме того, существовали горячие молодчики, понаехавшие в Кируну со всех концов страны. В отсутствие родительского контроля они спускали зарплату на спиртное, а ведь все знают, чем это обычно заканчивается.
Но сейчас за решеткой в углу участка было пусто. Бьёрнфут захлопнул журнал и подумал, что жена ждет его дома. Внезапно Кайса приподнялась на ковре и гавкнула. Через секунду в дверь постучались, и вошел перевозчик Эрик Бэкстрём. Он так спешил, что даже не стал тратить время на приветственные фразы:
– У меня в санях почтальон Юханссон и Оскар Линдмар. И оба мертвы.
Во дворе стояло двое саней. Помощник Бэкстрёма накрыл лошадей пледами. Юханссон лежал в почтовых санях, а Оскар Линдмарк – в санях Бэкстрёма. У ворот уже столпились любопытные прохожие, которых Спетт поспешил прогнать:
– Тут нет ничего интересного! Идите прочь, пока я не разозлился!
– …И когда мы нашли в снегу Оскара Линдмарка, то поняли, что и с Юханссоном что-то не так. Мы положили мальчика в сани и поехали догонять Юханссона. Лошадь знала дорогу и шла домой. Когда мы ее остановили и увидели, что Юханссона застрелили….
Он покачал головой и взглянул на помощника. Белый как мел, тот держал лошадь за узцы. Та успокаивающе дышала на него, словно на жеребенка: мол, не бойся, мальчик мой…
– Мы привязали его сани к нашим и сразу поехали сюда, – закончил свой рассказ Бэкстрём.
Ленсман Бьёрнфут залез в сани и нагнулся, чтобы рассмотреть Юханссона.
– Убит выстрелом в спину, – констатировал он. – Он так и сидел, когда вы его увидели?
– Да.
– А Линдмарк лежал в снегу?
– Лицом вниз.
Бьёрнфут пошарил у Юханссона в карманах. Потом осмотрел сани.
– Где его пистолет? – спросил он.
Юханссон, конечно, был миролюбивым человеком, но на службе носил пистолет. Бэкстрём пожал плечами:
– Пистолет мы не видели.
– Сундук вскрыт, – продолжил Бьёрнфут. – Значит, это было ограбление. Однако странно, что его застрелили из собственного пистолета.
Он подошел к другим саням, осмотреть тело Оскара Линдмарка. Нагнувшись, поднес фонарь к лицу покойного.
– Вы видели чьи-нибудь следы?
– Нет, – ответил Бэкстрём. – Но было темно. И мы испугались.
– Подойди, – позвал Бьёрнфут Спетта. – Похоже на замерзшие слезы, – сказал он, проводя пальцем по лицу Оскара. – И посмотри на шарф. Мальчик легко одет и должен был бы закрывать им лицо.
– И? – недоумевал Спетт.
– Я думаю, когда убийца застрелил Юханссона, мальчик побежал. Он бежал и плакал. И стянул шарф с лица, чтобы легче было дышать.
– Может, и так, – протянул Спетт. – Но почему его тоже не застрелили?
Бьёрнфут задумчиво провел рукой по лицу. Погладил усы, взялся за подбородок.
– Надо поговорить с директором почты, – объявил он. – Узнать, что вез с собою Юханссон. И вдове надо сообщить. И родителям Оскара Линдмарка.
Спетт умоляюще посмотрел на него. Даже Кайса перестала обнюхивать сани, присела на снег и уставилась на ленсмана. Хвост нервно бил по снегу. Бьёрнфут понимал, что означают эти взгляды. Утешать плачущих вдов им не улыбалось. Они предпочли бы идти по следу за убийцей.