Протоиерей заливается визгливым хохотом, глядя на тщетные попытки Григория скрыться от него в воде. Подкрадывается ближе и ближе, отводит руку с вилами для замаха, и Сапнов еле успевает откатиться в сторону, уходя от ржавых зубцов. В голове вспыхивают пурпурные цветы, распыляя боль от похмелья, в глазах на миг темнеет. Этого хватает, чтобы протоиерей подтянул вилы обратно и приблизился на расстояние удара. Григорий силится подняться на ноги, и это его спасает – вилы, метившие в шею, вонзаются в бедро. Григорий кричит не своим голосом, но свободной рукой успевает схватиться за черенок, не дает служителю выдернуть оружие.
Тело грузчика непривычно Григорию, оно крупнее его собственного, и он с трудом напрвляет свои движения, но сила в этом теле, выработанная годами изнуряющих трудов среди белой мучной взвеси, велика. Он крепко держит черенок, ожидая, что протоиерей подберется поближе, и получится достать его взмахом длинной тяжелой руки с примотанным ножом. Но нечистый хитрее Григория, – он, наоборот, перехватывает дальний конец черенка и наваливается на него всем весом, вгоняя железо глубже в плоть. Григорий рычит сквозь зубы, делает шаг назад в сторону и вырывает вилы из ноги. Как огромный обезумевший медведь он бросается на протоиерея и вгоняет ему нож под ребра, хватает второй рукой за грудки и швыряет в сторону. Тот с коротким криком взмывает в воздух, описывает дугу и с хрустом врезается в невидимую преграду над рекой, неестественно складываясь пополам. Григорий склоняется над нечистым и, глядя в тускнеющие глаза, долго бьет его ножом, пока ряса не начинает хлюпать от пропитавшей ее крови.
Дома Григорий срезает припекшуюся к ноге штанину, промывает рану под краном, перематывает обрывком простыни. Находит в своем гардеробе брюки посвободнее и с трудом натягивает их на чужие ноги, пропитанные болью от артрита. Достает из сейфа охотничье ружье, кажущееся игрушечным в новых руках, набивает карманы патронами.
Заглядывает к сыну. Алешка сидит на кровати, а за окном виднеются уходящие вдаль коробки домов, озаренные маревом заката. Сын оборачивается, и мертвые глаза смотрят сквозь Григория, не видя его. Сапнов тихо закрывает дверь и запирает ее на ключ.
Он еле умещает тело за рулем, кое-как захлопывает дверь, а во время пути то и дело не рассчитывает силу, давя на педаль, и машина резко рвет с места, распугивая других водителей. Ему сигналят вслед, но он не слышит, думая лишь о том, как поскорее доехать, пока не случилось непоправимое, пока не закончилось служение и безликий святой в старом теле Григория не вышел из церкви, чтобы навсегда затеряться на просторах этого мира.
Настоятель монастыря, укрывшегося за дачным поселком, долго не мог взять в толк, что от него хочет Григорий, когда тот сбивчиво объяснял ему свою просьбу по телефону, однако успел подготовить и молебен, и святую воду. Клирик читает указанные Сапновым молитвы над россыпью патронов с дробью и пулями, окропляет их святой водой, а когда Григорий после освящения протягивает ему пачку денег, твердо отказывается и осеняет Григория крестом.
Когда Сапнов выходит из ворот монастыря, то видит, что дорогу к машине ему преграждает темная фигура. Ряса на ожившем протоиерее поблескивает в лунном свете, мокрая от крови. В этот раз служитель не заводит разговоров, а молча бросается вперед.
Григорий мысленно проклинает себя за то, что оставил ружье в машине. Еле успевает увернуться от удара вилами и коротко бьет протоиерея кулаком в оскаленную пасть. Тот валится на землю, и Григорий не дает ему встать, припечатывая сверху ногой в грудь. Вырвав из ослабевших рук вилы, он замахивается и вонзает их протоиерею в живот. Тот кричит от боли. Григорий надавливает на вилы сильнее, проворачивает их в чреве нечисти, и протоиерей затихает. Изо рта его течет темная кровь.
К церкви Сапнов подъезжает в ведьмин час. Дома и пустые дворы вокруг скованы той тишиной, что рождается лишь страхом. Григорий чувствует, как за мутными стеклами в темных квартирах замерли люди, не спящие, затаившиеся, надеющиеся, что страшное минует, не заметит их, если не высовываться. Окна церкви и дверной проем озарены красным бесовским светом. Григорий слышит доносящиеся изнутри визг и нестройные песнопения, отдаленно напоминающие литании. Зарядив ружье, он глушит мотор и направляется ко входу.
Когда Сапнов ступает внутрь, его захлестывает неистовый, хаотичный водоворот шабаша. На секунду Григорий замирает, остолбенев, и тут же его хватают под руки две молодые, смеющиеся блудницы и влекут в толпу по выщербленным сотнями каблуков иконам.
Церковь полна прихожан, да не тех, для которых ее строили. Ведьмы – ряженые в бесчисленные цветастые юбки, с непокрытыми головами, молодые, лукаво подмигивающие девицы и изборожденные морщинами полубезумные старухи, – они скалят белоснежные клыки или последние гнилые пеньки зубов, скользят по Григорию горящими взглядами и ощупывают его слепыми очами, взмахивают кривыми каменными ножами и резными деревянными посохами в руках. Перемазанные кровью и чистые, словно ангелы. Пышущие здоровьем и безнадежно увечные. Щелкающие в неуклюжем танце костяными и деревянными протезами и отбивающие стройными ножками чечетку. Тонкие, как ветка ивы, и грузные, раскрасневшиеся, как торговки сдобой на базаре. Они исступленно выкрикивают хулы, поминутно харкая на пол черной слюной, и стоят, благоговейно замерев, устремив взгляды к алтарю. Ведьмы сливаются прямо на полу в противоестественном соитии и дерут друг другу волосы в драке. Весь безумный шабаш проносится мимо Григория, омывает его, как волны омывают утес. Под ногами рыскают хромые псы и визгливые коты, из трещин в стенах ползут склизкие черви, в щелях половиц подрагивают лапками жирные белые пауки, а в тенях верещат клубки крыс.
Григорий, оцепеневший и растерявшийся, обеими руками сжимает ружье. Подхвативший его поток тел, выносит Сапнова на пустое пространство перед алтарем. На алтаре же, устланном хоругвями, сидит, властно закинув ногу на ногу, абсолютно нагой, блестящий от елея, вина, крови и женских соков человек. Григорий с неведомой ему до того смесью ярости и испуга смотрит на него, не сразу узнавая в нем себя. На Сапнова устремлен взгляд чужих, горящих потусторонним пламенем глаз, словно выжженных на некогда его лице. Человек в его теле вздымает в воздух руку, и вихрь шабаша вмиг затихает.
– Пришел, значит. – Рот растягивается в улыбке. – Пришел, не убоялся. А почто пришел? Прихвастнуть, как обманул меня? Али мстить? Если мстить, то не за что – только себя можешь корить за опрометчивость. Знал, с чем связался – нечего было договор нарушать. Теперь тебе бежать только до конца дней твоих. А после смерти тебя уж встретят, будь уверен. Как положено встретят. Не полез бы туда, где тебе делать нечего, получил бы сыночка, как и просил – живым и здоровым. Через час, когда закричат первые петухи, окончится шабаш, и я смогу выйти из оскверненных стен. До этого момента у тебя есть время уйти. После – не обессудь.
– Не собираюсь я уходить, – сквозь зубы цедит Григорий. – И тебе не дам.
Он вскидывает ружье и целится в нечистого, нацепившего его личину, а нечистый лишь смеется в ответ:
– Ни свинцом, ни серебром, ни даже осиной – ничем не возьмешь. Стреляй, не стреляй – все одно, я ступил на эту землю, и не тебе меня с нее прогонять.
За спиной у Григория раздается топот и голос протоиерея, тревожный и испуганный:
– Хозяин, он патроны освятил!
Нечистый застывает, глаза его округляются от удивления, и в ту же секунду Григорий жмет на спуск. Звук выстрела разбивает тишину, и Сапнов видит, как залп дроби врезается в его бывшее тело и отбрасывает его во тьму за алтарь. Григорий оборачивается в поисках протоиерея, но тот юркает в сторону и прячется за спинами ведьм. Сапнов стреляет по ведьмам, и те бегут к выходу, на бегу оборачиваясь воронами, сталкиваясь в полете и падая от выстрелов. В воздухе висит пороховая гарь. Медленно кружась, оседают на пол смоляные перья и пух, на полу, на перепачканных образах бьются в агонии мертвые и умирающие птицы, а их товарки, взбудоражено молотя крыльями и переругиваясь, вылетают в подкрашенную рассветом ночь. Протоиерей бросается на Григория, вынырнув из-за иконостаса, и Григорий стреляет ему в голову, упокоив нечистого в третий и последний раз.
Шагнув за алтарь, он видит лишь лужу крови там, куда упало тело. В этот же миг гаснут свечи, все до единой, и Григорий остается в темноте, лишь узкие серые полосы света тянутся от окон и входа. В наступившей тьме Сапнов слышит вкрадчивый злой шепот:
– На что покусился, человек? Все одно – ко мне попадешь! Уходи, и я буду милостив. Останешься – день за днем после смерти будешь смотреть, как твоего сына черти истязают!
Слышится топот босых ног по полу, и в узкой полосе света проносится тень. Григорий стреляет навскидку, и вспышка выстрела озаряет нечистого на долю секунды. Сапнов успевает заметить рваную рану выстрела на его груди.
– Не жалко свою же шкуру портить? – спрашивает шепот. – Каково это, в себя самого стрелять?
Григорий бьет на голос, но шепот уже звучит за спиной:
– Нельзя поймать во тьме того, кто тьмой рожден.
Короткий свист, и в спину Григория входит нож. Сапнов чувствует, как лезвие пробивает кожу, врезается в подкожный жир и глубоко входит в плоть. Боль выбивает дыхание из груди, и Григорий падает на одно колено, едва не выпустив ружье.
– Вот и все, человек, – слышится над ухом. – Вот и пришло твое время. Второй раз, но уже навсегда.
Григорий чувствует сталь на горле, и в этот же миг видит перед собой стену, на которой горят два уголька, отмечающие глаза на образе святого без лица. Прежде чем невидимая рука успевает перерезать ему горло, он стреляет в эти глаза. Освященная дробь ударяет в образ, сыпется штукатурка, а над головой Григория раздается пронзительный визг. Нож падает на пол. Григорий стреляет в стену, пока не кончаются патроны. Визг смолкает, захлебнувшись болью, и в церкви наступает тишина. На улице кричат первые петухи.