Она собралась уходить, но барьер исчез, растворились горюющие и молящиеся толпы. Рита вошла и сразу же об этом пожалела. Суровые лики святых сменились свиными рылами, черты распятого деревянного Христа исказила довольная садомазохистская улыбка. На алтаре гипсовые Каин и Авель трахали почти живую Еву под благословляющим взором Адама, нарисованного на стене. А Бог… Бога не было, под куполом клубилась тьма.
Захлебываясь рыданиями, Рита вернулась домой. Когда мир сузился до ее спальни, в нем не осталось ничего, напоминающего чужие мысли, инородные предметы и сверхъестественных тварей.
Почти не осталось… она очень старалась не слышать копошащееся в подполе существо.
Рита начала обзванивать родственников и друзей, интересуясь, нет ли у кого знакомой ведьмы или колдуна, – надеясь и боясь, что существо в подполе было недотыкомкой.
…Две таблетки атаракса приглушали воздействие окружающего мира. Электричка ехала в Мокшанский район, где в одной из полумертвых, забытых деревенек жила ведьма, которая несколько лет назад вылечила печень троюродному брату Риты.
От станции до деревни пришлось идти пять километров по разбитой сельской дороге и тропке, вьющейся вокруг древнего кургана. В советские времена его разрыли, обрадовавшись черепкам и гривнам, но не докопались до мумифицированных останков глубоко под землей. Девушка-призрак наблюдала за Ритой, стоя наверху холма, длинные волосы и льняная рубашка трепетали от ветра, что дул по ту сторону света, а из пустых глазниц, изъеденных тьмой, мрак ниточками проникал в мир сущий. Резко запахло падалью, впереди на дороге лежала мертвая лисица. В свалявшейся шерсти копошились черви.
Деревня была почти заброшена, только у пары домов стояли машины. Городские приехали, как на дачу, – отдыхать, вкалывая. Заколоченные окна и двери попадались чаще сушащегося на веревках белья, а запах запустения был гуще, чем аромат навоза.
На одном заборе вместе с горшками сушились человеческие черепа и тронутые разложением собачьи… нет, присмотревшись, Рита поняла: волчьи головы. Похоже, это именно то место.
Рита постучала в низкую деревянную дверь и вошла после скрипучего:
– Входи.
После солнечного дня глаза, еще не привыкшие к полутьме, едва различали очертания стариной мебели, кружевные занавески на низких окнах и сухонькую старушонку в белом кружевном платье, сидевшую на кожаном диване начала прошлого века. Зато сознание сразу отметило перемену: мертвый покой разливался по комнате, здесь не было ни одного сверхъествественного существа, кроме самой ведьмы. Абсолютная тишина. Рита и забыла, что это такое: не слышать призрачных мыслей, не улавливать скрежет забытых снов и галлюцинаций. Которые с каждым днем становились все хуже. Уже не накатывая волнами, а гудя на низкой ноте. Не вторгаясь в ее мир, а присутствуя в нем постоянно.
Она вздохнула с облегчением. Бабка ее разглядывала.
– Здравствуйте, я… – Рита не успела закончить фразу.
– Ну, здравствуй. Знаю я, зачем ты пришла. Принеси мне воды из колодца, старая я стала, тяжело ходить. Потом поговорим, – сказала бабка, сухим и сучковатым пальцем указав на жестяное ведро рядом с печкой.
Рита взяла его и вышла на улицу. Эффект был страшный. После минутного покоя избы изнаночный мир набросился на нее с новой силой раненого, но все еще опасного зверя. В призрачных силуэтах – едва различимых, когда она только подходила к дому – теперь Рита отчетливо видела сотни и сотни покойников, что кружили за забором. Одни переминались с ноги на ногу, беспокойно шамкали истлевающими губами, что-то бормотали себе под нос. Другие стояли неколебимые, как камни у древних гробниц, века назад вросшие в землю. Мужчины, женщины, старики, дети. Скребли отросшими в гробах ногтями твид, бархат, хлопок гниющих одежд. Сцарапывали мох и плесень, покрывавшие тела. Сдирали кладбищенскую грязь вместе с гнилым мясом. Все они чего-то ждали от ведьмы, о чем-то молили… А не дождавшись, уходили, освобождая место для других, тащившихся по тропинкам и выползавшим с погостов.
Утробный шепот толпы мертвецов вдруг разорвал дикий крик. Картинка вспышкой возникла у Риты в мозгу. Через два дома банник содрал с решившего попариться в неурочный час мужика кожу. Ошпарил его кипятком и с удовольствием и знанием дела принялся стегать березовым веником обваренное мясо. Эхо боли прошло по телу Риты. Отголосок прошлого, повторявшийся изо дня в день более ста лет.
«Я стальная пружина, я сильней под нажимом, слезы ерунда, я держу удар. Держу, держу», – слабая попытка утешиться и противостоять…
«Просто колодец и маятник. Это есть, просто есть. Все не важно. Главное набрать воды. Успокойся! Успокойся! Не будь, как маленькая. Ты псих, но это нормально. Это почти лечится. Должно лечиться. Все пройдет. Мамочка, мамочка!» – всхлипывая, она сделала шаг, другой.
«Шагай, просто шагай. Инвайт. Просто добавь воды. Жажда – ничто, имидж – все. Спрайт. Седьмое небо. Отче наш иже если на небеси…».
Солнечный свет не проходил через мутный зеленый туман, окружавший мертвых. Липкий, влажный холод окутал Риту. Напрягая все оставшиеся у нее силы, она заставила себя подойти к колодцу. Скрип журавля прибавил еще пару седых прядей под черной краской к изрядно побелевшим за минувшие дни волосам. Ей так и не удалось заглушить тихий скулеж, вылезший из горла. Когда сквозь черноту колодца она увидела две белых руки с бледно-розовыми полукружьями от слезших ногтей, вцепившиеся играючи в ведро, и улыбку бледных губ, обнажившую зеленые острые зубы. Смех утопленницы – ядовитый, вредный – завязал кишки в крепкий узел. Рита заставила себя не видеть зеленые как тина клочки волос, которые потянуло с собой наверх вытаскиваемое ведро.
Она чуть не расплескала воду, возвращаясь в избу. Бабка улыбалась беззубым ртом, глядя, как гостья садится напротив нее, не говоря ни слова.
Рита поняла все или думала, что поняла. Затравленным зверьком разглядывала образ Казанской Богоматери в углу, – с намалеванными на лике черными слезами и с чертями, вырывающими из жадных рук вопящего от ужаса младенца.
– То, чё видишь, это тот самый «тот свет». Видишь потому, что куню свою черту подставляла, – деловито шамкая, начала старуха, перейдя сразу к делу. – Черта звала, вот он и пришел.
– Я не…
– Подставляла, подставляла. Всякий раз, когда с мужиком ложилась и другого себе представляла, да не одного, и не только мужика… – Бабка мерзко хихикнула, поправила платочек и ленточку, пересекавшую морщинистый лоб. – Тьфу! В задницу, в передницу… Жидовская кровь. Все от жидовских суеверий. Это по ихнему верованию так, если любишься с кем-то, а вместо мужика себе другого представляешь, значит, черта обнимаешь, с чертом в любовь играешься.
Ведьма видела Риту насквозь.
Со всеми ее жалкими попытками казаться умнее, самоуверенней в окружении равнодушных коллег, в компании таких же бестолковых подружек, чьи головы забиты мудростью, почерпнутой на кухне.
Со всеми ее мелкими «хочу», разбивавшимися о «могу», с лотерейными билетами, покупаемыми в надежде на легкие и быстрые деньги, – и с выигрышами два раза по рублю.
Обычная девка. Хотя какая же она девка? Гулящая. Только прикрывается романтическим флером и выдуманными именами… Старуха выудила из сознания девушки обрывки фраз, цитаты из фильмов и книг, имена, картинки. Холодные рассветы Тересы Мендоса, пропахнувшие чужым мужским потом простыни Пилар Тернера. Но если копнуть глубже, ввинтить болт покрепче, то за всей этой мишурой блеснет лезвие опасной бритвы с потеками крови.
Ведьма ухмыльнулась. Еще глубже, еще ниже. Все твари, знания о которых почерпнуты из массовой культуры, драли эту мелкую прошмандовку в самых невероятных сплетениях и позах. Видела ведьма и то, что именно внутренняя готовность принять сверхъестественное помогла девушке не сойти с ума, когда ей открылась изнанка мира. Старуха выудила из ее головы любимую фразу: «не верю, но допускаю, что это существует».
– Я не еврейка, – только и смогла прошептать Рита, а в мозгу так и замелькали все те лица и морды (вампиры, оборотни, да и черти, чего уж теперь таить), что рисовало воображение, когда реальность отказывалась быть краше, чем фантазия.
– Прапрадед у тебя жид. Капелька жидовской крови свое дело сделала.
– Бред, все так делают, почему меня… – Она снова не успела договорить.
– А чёй-то нет? – лицо старухи стало суровым; глумливая улыбочка, что блуждала в уголках сморщенных губ, пропала. – Ты ко мне за причинами пришла или за лекарством?
– За лекарством.
Рита пыталась собрать мысли воедино. Склеить расколотую вазу бытия и собственной сущности по осколкам. Отгоняя мысли, назойливые, как мухи, что все это галлюцинация, кошмар, – а она сейчас в уютной палате с мягкими стенами. Но даже если и в палате, то лекарство ей нужно точно, а вопрос «почему?» и впрямь не так важен.
– За лекарством, – повторила она.
– Понравилась ты этому черту, кровь твоя ведьмовская его приворожила. Да ты не таращься (Рита хотела было сказать, что она и не ведьма, но старуха ее опередила), ублажаешь мужиков ты славно… Или еще чем приворожила, разницы никакой нет. Главное, пока ты его в себя не примешь, да не в фантазии, а во плоти, тебе от него не избавиться. Или дурой станешь, или пенькой шейку обмотаешь. Потому что из-за возникшей связи землю ты видишь, как он ее видит, а смертному такого не сдюжить.
Рита не сразу поняла, что значит «во плоти», а когда поняла, мурашки, бегавшие по коже, замерли льдинками, и острыми иголочками впились в мясо.
– Я не смогу, – всхлипнула она.
Сама мысль о том, что надо принять вот это вот всё, смириться раз и навсегда с такой реальностью, – наполнила ее самым чистым ужасом, словно она в зеркале наблюдала, как с нее сняли скальп, аккуратно распилили череп, а потом прижгли мозг раскаленным добела железом.
– Чай, ничего такого, чего бы ты сама не хотела. – Улыбочка снова возникла в уголках губ ведьмы. – Призовешь черта на свою нечистоту…