Иглы кололи босые ступни, ноги слушались плохо, голова кружилась, но Джинджер шла вперед. Рано или поздно она выйдет к трассе, попробует остановить попутку, наплетет про ограбление с изнасилованием, может быть, даже приведет полицию в заброшенный пионерский лагерь.
Внутри была пустота. Все чувства и желания умерли, оставив во рту привкус тлена.
Рядом раздался хруст. Птицы вдруг замолчали.
Джинджер остановилась. Дрожь пробежала по телу. От картины, представшей перед ней, хотелось завизжать.
В тонкую стройную сосну вцепился жесткими пальцами старик, древний как мир. Он облизывал ствол и глодал его беззубыми деснами. Дерево стонало и изгибалось, будто хотело вырвать корни и убежать. Но могло, только ломая собственную природу, искривлять ствол, в тщетных попытках избежать соприкосновения с осклизлыми деснами и ядовитой слюной.
Длинные волосы старика устилали землю, сплетаясь с корнями.
Боясь привлечь внимание, Джинджер отступила, затравленно огляделась по сторонам. Они были повсюду, мужчины и женщины, совсем еще дети и глубокие старики. У всех седые, выбеленные веками волосы, доходящие до земли, сросшиеся, спутавшиеся между собой.
Они с жадностью глодали стволы, пили их соки, вгрызались в нутро, заставляя деревья танцевать.
На некоторых деревьях висели люди, корчившиеся от боли. Хозяева Кривого леса, пили их кровь, вылизывали разверстые раны, с чавканьем и причмокиванием.
Дневной свет померк, сменившись багровым тлением луны. Из чащи донесся хохот и плач.
На соснах трескалась кора, деревья кричали от боли, черная вязкая смола капала на скрытую волосами землю. Среди волос сверкали иглы.
Джинджер поняла, что одновременно плачет и смеется. Мечты всегда сбываются не так, как хочется. Исполнилось ее запрятанное под слоями ненависти и злости желание обрести настоящий дом и семью.
Теперь ее дом Кривой лес, залитый кровавым лунным светом, хранимый пращурами, осколками сожранной временем веры.
Она дочь, сестра, жена Рода.
Внутри просыпались жажда и голод.
Между двумя кривыми, обглоданными и высушенными соснами висел волкодлак. Лапы привязаны к стволам туго натянутыми веревками, сплетенными из волос. Его тело напоминало Х-образный крест, как на картах с сокровищами. Он и было сокровищем, спрятанным в Кривом лесу для нее.
Лоскуты содранной с волкодлака шкуры валялись вокруг, кровь стекала по обнаженному мясу на землю, невидимую от сплетения волос и игл.
Волкодлак еще был жив. Деревья и веревки скрипели, когда он дергался, стараясь вырваться. Джинджер подошла и дотронулась до его груди. Мясо было скользким и горячим. На пальцах осталась кровь. Джинджер слизала ее.
Маршалл, Рихард в красном платье, Игорь…
Имена нашептал умирающий ветер. Чавканье и причмокивание смолкли. Пращуры замерли, выжидая, когда она присоединиться к вечному пиру. Джинджер припала губами к мясу и откусила. Волкодлак задергался. Она поглощала его плоть.
Ее волосы белели и отрастали, спускались до земли, сплетаясь и срастаясь с волосами пращуров и Рода. Она жадно проглотила мясо и отошла от умиравшего Игоря. Вместе с именем человека она вспомнила боль от укуса и тепло, заструившееся по венам.
– На хрен такую семью, – прошептала Джинджер.
Превращение не заняло много времени, волкодлака в ней теперь питала сила Рода.
В багровом свете никогда не заходящей луны седая шерсть казалась облитой кровью. Сила и ярость разгорались внутри. Сначала она натешится с телами, а потом позаботится о душах. Разорвет плоть и сломает иглы.
Волчица завыла и начала свой танец среди деревьев.
Разлом
Чернота вдруг исчезла. Ощущение не было похоже на пробуждение ото сна, когда сознание, крадучись, возвращало Яни окружающему миру. Тогда мальчик лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к скрипу половиц, звону горшков и тихим причитаниям матери, хлопотавшей у очага. Сейчас все было по-другому, мир просто появился. Мальчик не помнил, что открывал глаза. Мгновение назад его как бы и не было вовсе, а теперь Яни смотрел на крупные острые звезды, мерцавшие высоко в небе. Свод перечеркивали костлявые черные ветки. На одной, широкой и разлапистой, поблескивал снег. На другой, скрюченной и бугристой, замер дубовый полуистлевший лист, покрытый инеем. Ободок из крохотных льдинок серебрился в отблесках звездного света.
Яни хотел посмотреть, где он, попытался поднять голову, но не смог. Руки и ноги тоже не слушались. Повести глазами и сомкнуть веки не получалось, мальчик лежал, таращась в небо, чувствуя, как сохнет и стекленеет оболочка. Потом, когда ему удастся их закрыть, глаза будет сильно щипать и придется их долго тереть.
«Это сон, – думал мальчик. – Странный и неприятный сон. Созвездия на небе чужие. И звезды неправильные».
В мире Яни звезды – ярмарочные булавки с хрустальными бусинами, пришпиленные к небесной ткани рукой Владычицы сущего, сотворившей мир из вечного мрака. Даже в горах мальчик не видел, чтобы они были такими выпуклыми и живыми. Казалось, что светила огрызаются на окружающую их тьму, откусывают и сжигают невыносимо ярким светом оторванные от ночи куски. Вдруг одна звезда погасла; на ее месте появилось черное и густое пятно, оно всасывало в себя свет ближайших звезд и самый мрак, становясь больше и глубже. Яни испугался, что пятно затянет и его, а потом понял, что движется.
Он лежал на спине на чем-то жестком и бугристом. Мальчик слышал, как у повозки скрипят колеса. Пахло зимним лесом, острым, холодным и чужим. Желание осмотреться (проснуться!) стало невыносимым. Яни напряг мышцы, еще чуть-чуть, немного, вот так… голова оставалась неподвижной, лишь слегка кивала и поворачивалась, послушная покачиваниям повозки. Он ничего не слышал, кроме скрипа. В лесу не ухали совы, не крались звери, даже деревья не перешептывались о чем-то своем. Деревья над его головой сомкнулись, почти закрыв небо. Свет едва просачивался сквозь сплетенные ветви осокорей и дубов; совсем исчезал, когда повозка, хромая, пробиралась под невообразимо высокими кедрами.
«Куда меня везут? Кто правит лошадьми?» – он не слышал ни фырканья, ни ржания, ни стука копыт, казалось, повозка катится сама по себе.
Во рту пересохло, хотелось пить. Яни попытался сказать что-нибудь, позвать на помощь, спросить, что происходит, но говорить он не мог.
«Что со мной? Как я сюда попал? Мамочка, мне страшно, мамочка… Заткнись, щенок! Не скули, как обоссавшаяся девка!» – Яни попытался успокоиться, вытащить за пятнистый скользкий хвост последнее воспоминание, но мысль исчезала под толщей абсолютной черноты. Мальчик помнил, что его имя – Ян. Это мама ласково кличет «Яни». Он живет в деревне Воловий след у подножия Млечных гор. Все остальное тонуло во мраке, густом и плотном, как снег, окутавший этот лес.
Река. Предрассветный туман тает, обнажая зеркальную гладь. Здесь, на равнине, вода спокойная, но выше по течению, в горах, она бурлит и бьется на смерть с камнями. Воспоминание пришло само, стоило Яни оставить попытки его поймать.
Он сидит с удочкой на берегу, вода чистая и прозрачная, видно дно. Кажется, что здесь по колено, но впечатление обманчиво: взрослый мужчина уйдет с головой. Темно-серая пятнистая форель проплывает совсем рядом с наживкой. Мимо. Мальчик старается смотреть на поплавок, честно старается, но взгляд все равно смещается туда, где белеет червяк, нанизанный на крючок.
Пора возвращаться домой, помогать отцу в поле, а в ведре плещется только одна маленькая рыбка; из жадно раскрытого рта сочится в мутную, грязную воду холодная бурая кровь.
В деревню Яни шел через лес, опустив голову, пиная шишки босыми ногами. Каждый шаг, приближающий к дому, давался с трудом, будто ступал он не по песчаной тропе, а по раскаленным углям.
В лесу он в безопасности, здесь и Ведрана была бы в безопасности, его пятнадцатилетняя красавица-сестра. По щеке скользнула слеза, мальчик стер ее, заодно убив присосавшегося комара, на коже остался кровавый след. Его внимание привлекло движение в лесу: белка скакнула с ветки на ветку. Яни бросил на землю удочку и ведро (вода выплеснулась, рыба вывалилась на тропу, жадно раскрывая рот), схватил валявшийся под ногами камень и бросил в зверька. Промазал. Только мелькнул в густой зелени белый хвостик. Шипя от ярости, мальчик схватил еще один камень и кинулся за попрыгуньей:
– Убью! Вылезай! – он бегал кругами, пытаясь найти белку, но она ускакала. От бессильной ярости Яни упал на колени, едва сдерживая рыдания.
– Ничего, не можешь, тупой ублюдок! – закричал он на себя с интонациями отца. – Бездарь!
Мальчик поднимался на ноги, когда увидел у подножия высохшей, мертвой сосны сморщенные грибы, покрытые белесым налетом. Ответ. Яни подобрался ближе, едва дыша, зародившаяся мысль была страшной. Он не помнил их названия, но помнил, что грибы вызывают паралич, а пока черный человек будет недвижим, можно… Не то, чтобы он не думал об этом раньше. Иногда Ян представлял, как берет нож, ночью подкрадывается к кровати и поднимает руку. Вот только, удара не наносит, обязательно что-нибудь мешает: мать просыпается, на улице лает собака, на деревню нападают враги.
«Не надо, все разрешится само. Как-нибудь. Начнется новая война… – Ребенок внутри сопротивляется, старается остановить дрожащую, вспотевшую ладонь, сжимающую маленький ножик. – Не разрешится. Вот ответ», – сказал Яни трусливому голосу и осторожно срезал грибы.
Повозка подпрыгнула на ухабе, громко крякнув. Тело Яни сместилось, голова сползла вниз и немного повернулась набок. Легкие сжались от ужаса.
Прямо в его широко раскрытые глаза смотрели мутные, вязкие бельма мертвеца. Голова покойника лежала на правом бедре Яна. Это был глубокий старик, из закостеневшего, широко раскрытого рта вывалился черный распухший язык; вокруг морщинистой шеи – темно-фиолетовая борозда. Мальчик знал его: дядюшка Тан. Старик жил один в глубокой нужде, сыновья погибли на Великой войне. А вчера? Да, вчера мама сказала, что он повесился.