Мальчик пытался рассмотреть, но все было черным и грязным, лица мужчины он не видел, только бороду, ухоженную каштановую бороду, такую как у отца.
«Но отец умер. Не вернулся с войны», – мысли путаются, в памяти всплывают нарисованные медовыми красками картинки. Яни на руках у высокого сильного мужчины смотрит вдаль, как бархатные от зелени горы с сахарными вершинами подпирают нежно-голубое небо. У очага отец точит прадедовский меч, по металлу бегут черные узоры. Руки у него сильные, мозолистые, на коричневой дубленой коже белеют шрамы. Суровый мужчина уходит по дороге, ведущей к горам, туда, где льется кровь, где кричат женщины и старики утирают соленые, горькие слезы.
Нет, его отец не может быть тем черным человеком, он любит Яни, Ведрану и маму.
Повозка остановилась, Возница тяжело спрыгнул на землю. Снег под его ногами захрустел. По правую сторону повозки, у самой дороги, рос могучий клен. Закованные в лед листья переливались червонным золотом. Коры на дереве не было, на обнаженной сырой багровой древесине в безмолвной агонии застыли лица. Не людей – народа более древнего и мудрого, чье время истекло задолго до рождения Владычицы сущего.
Впереди раздался рев, перешедший в полный боли и отчаяния вопль, сменившийся треском ломаемых костей и разрываемого мяса.
Снова захрустел снег, повозка жалобно скрипнула и тронулась. Через минуту Яни увидел забрызганные черным стволы и две головы, нанизанные на обломанные ветви; вытянутые пасти скалились на мальчика желтыми клыками, из фасетчатых глаз в снег падали смоляные слезы. Чудовища межмирья. О них говорили полушепотом, призывая Владычицу в заступницы, они обитали между миром людей и миром за Разломом, не принадлежа ни одному из них.
Огромное животное вцепилось в кричащего ребенка. Шкура лопнула на спине, обнажив зеленое мясо; когтистые кривые лапы раздирали на части маленькое тельце, зажатое широкими, зубастыми челюстями.
– Пойдешь по дороге мертвых и тебя вот так же сожрут. – Бабка Ворея кивает на старую, нарисованную на коже, картину, краски выцвели и потрескались, но у Яни по спине все равно бегут мурашки.
Старуха наливает в маленькую фляжку розоватую жидкость, чуть попахивающую грязными ногами, в ней проскальзывают маленькие шевелящиеся комочки.
– В похлебку нальешь, в вине заметит, а в похлебке размешаешь, все съест, до последней ложки. Еще и добавки попросит. – Ворея хмурит брови, задумавшись, отдает фляжку Яни, на ощупь та противная и теплая.
Этой ночью Яни не спал: сторожил. Старался убедить себя, что сможет помочь сестре. Он не уснет, он будет ее защищать. В этот раз обязательно.
Этой ночью он не будет агонизирующим комочком валяться у стены, сжимая скрученный от боли живот, пока черный человек избивает мать. Больше по привычке, чем по необходимости. Она уже давно перестала сопротивляться: сворачивалась на полу, прикрывая голову руками, стонала и сглатывала кровавые сгустки и осколки зубов. Яни крепко сжимает рукоятку ножа в потной, скользкой ладони, вспоминая вчерашнюю ночь. Ведрана бледная стояла у двери, пыталась открыть, но та была заперта. Всегда заперта, когда отец дома. На пол упал кожаный ремень с потертыми ножнами. Кинжал отец давно заложил, чернота из пустых ножен смотрела на Яни. Мальчик старался утонуть в ней, молил Владычицу о помощи, ведь каждая частичка тьмы – ее храм, но она не слышала. Отец ударил Ведрану по лицу, за волосы подтащил к деревянному столу, разорвал рубашку.
– Не смотри! Отвернись! – сестра кричит Яни, но он не может отвести глаз, хотел бы, не получается. Разорванная ткань сползает на пол, обнажая стройное тело. На алебастровой коже – пожелтевшие синяки от давних побоев, свежие царапины от ногтей.
Яни пытается встать, помешать, но боль сильнее. Ноги не слушаются, из глаз текут бессильные злые слезы.
Сегодня все будет по-другому.
В темноте он услышал легкие шаги и шуршание одежды. Ведрана оделась и выскользнула из дома, осторожно прикрыв дверь. Слава Владычице, отец не проснулся, когда она вытаскивала ключ из-под его подушки, был слишком пьян. Мальчик не посмел себе признаться, что последовал за ней, испугавшись, что сестра наложит на себя руки. От мысли, что Возница заберет ее, сердце Яни сжималось и отказывалось биться.
Девушка кралась между домами, Яни шел за ней. Они углубились в лес, мальчик понял, куда она идет. Легче не стало.
Дом старухи Вореи почти уходил в землю под заросшей мхом крышей. Из трубы курился дымок, в затянутом бычьим пузырем окне теплился свет, такой родной среди враждебного леса. Ведрана вошла, не постучав. Яни подкрался к двери, приоткрыл, совсем чуть-чуть, чтобы не заметили. От волнения и пота, стекавшего со лба, мальчик ничего не мог разглядеть. К спине прилипла намокшая рубаха, ночь была жаркой, предгрозовой.
Ведрана раздевалась, стоя у черной резной лавки. Развязала стягивающий талию поясок, юбка упала на посыпанный соломой пол, стянула через голову рубаху. Старухи мальчик не видел, только слышал, как та цокает языком и тихо говорит:
– Понимаю, понимаю, но супостата можно извести, есть у меня одно средство. Мучиться будет, как мертвецы за Разломом. Можно сделать, чтоб не сдох, а век калекой беспомощным доживал.
Яни знал, что разозлило старую ведьму. Синяки, ссадины и шрамы. На животе – рубцы от ожогов, на запястьях – от веревок, как у рабов на рудниках. Мальчик подавил желание прижать руку к груди, там под грубой мокрой тканью жила боль, два дня назад отец прижег его кочергой за то, что Яни задел его, проходя мимо.
– Это не для него, а…
– Ладно, знаю. Помни, назад дороги нет, и если завтра передумаешь, поздно будет. Смерть в тебя войдет, прежней не станешь.
– Не передумаю.
Старуха подошла к низкой деревянной кровати у противоположной стены и откинула покрывало. Под ним лежал голый мертвец, с нижней половины лица содрана кожа. Зубы скалились свисавшим с потолка вязанкам чеснока и пучкам лесных трав. На месте левой руки – культя с обломком кости, живот располосован когтями какого-то крупного хищника, раны стянуты и грубо зашиты.
Ведрана подошла и легла рядом с трупом, старуха укрыла их одним одеялом, пока ходила по комнате, гася огни, шептала под нос древние заклинания. Когда не осталось и малейшего источника света, она подошла к двери. Яни едва успел отбежать и спрятаться за навозной кучей.
– Помоги тебе Владычица и тьма, заступница.
Бабка Ворея вышла и закрыла дверь, внимательно посмотрела туда, где прятался Яни. Мальчик закрыл рот руками, боясь выдать себя. О старухе ходили слухи, что она варит детей в железном котле и ест, продляя себе жизнь, чтобы Возница не забрал ее, ибо ей единственной из смертных известно, что ждет за Разломом.
Постояв немного, поцокав языком, бабка ушла в лес.
В дом Яни войти не смел, да и что он мог сказать ей? Все будет хорошо? Знал: не будет.
Отец вернулся с войны три года назад, тощий, ломкий, как рыбий скелет, а в глазах (Яни их помнил голубыми и лучистыми, такие были и у Ведраны) – смерть и холод. Они радовались ему, но недолго, сначала он бил мать, затем разглядел в дочери красивую девушку вместо долговязой нескладехи, какой она была до его ухода. Мать пыталась ее защитить, но ее саму защищать было некому. Она перестала сопротивляться. Ведрана – нет, она кусалась, царапалась, кричала. Отец привязывал ее к кровати и брал жестко, как привык на войне – жен и дочерей врага. Оставлял связанной на сутки, запрещая матери и Яни давать ей воды и еды. Они нарушали запрет, за что он их беспощадно избивал.
Соседи были глухи и слепы. Он – воин, прошедший Великую войну; они – земледельцы, привыкшие к сохе, а не к мечу.
А теперь его ласковая, любимая сестра пришла сюда, чтобы связать себя живую со смертью, лишить свое тело права давать жизнь, посвятить служению вечной тьме… Пришла, чтобы стать дочерью Владычицы, забирающей души умерших.
Яни осторожно, боясь потревожить и травинку, вылез из-за навозной кучи, на коленях подполз к дому. Приоткрыть дверь и заглянуть он не решился, лишь приложил руку к сырым бревнам. От стены шел холод. Ночь сжалась, замерла в ожидании. Яни прислушался. За стеной было тихо. Мальчик попытался представить, как она сейчас там, одна в темноте, рядом с ледяным мертвым телом, высасывающим из нее жизнь. Он пытался убедить себя, что, погружаясь во мрак, соединяешься с Владычицей; что теперь Ведрана будет любимой дочерью богини и ее не получит мир за Разломом. Ян никогда не признался бы себе, что чувствует не только облегчение, но и обиду. Сестра бросила его, сбежала туда, где ее не смогут достать ни отец, ни Возница. Но его-то могут.
Сон украл его у ночного мрака и мыслей. Яни снилось, как отец убивает его, забивает до смерти кнутом, рубит таким голодным после войны мечом, душит покрытыми шрамами руками. Снова и снова. Пол залит кровью; кровь, просачиваясь сквозь доски, капает в подпол на пыльные камни, на коробы с сушеными яблоками. Алые капельки стекают с пучков душистых трав, зависая на усиках пробегавших мимо крыс. Кровь Яни, уже не живого, но все еще чувствующего боль, широко распахнутыми глазами вглядывающегося в искрящийся мертвыми огнями мрак в ожидании Возницы. Входная дверь открывается со скрипом, в комнату с улицы заползает густой, зеленоватый туман. Гаснет свеча, комната сужается, погружаясь во тьму. Не такую, что дает покой – злую, враждебную. Туман укутывает тело Яни. Ведрана ищет его в болотной мгле, ощупывает мокрые доски пола, но не находит. А Ян не может крикнуть, предупредить, мертвые губы его не слушаются, что сзади к ней тянется костлявая сморщенная рука, проходит сквозь бесплотное тело сестры и хватает Яни за плечо.
Мальчик проснулся, громко крича, над ним склонилась бабка Ворея. Ее крючковатый нос мелькал перед глазами Яни. Он закричал еще громче, попытался вырваться, но старуха оказалась сильной, намного сильнее, чем можно было подумать по ссутулившейся спине и сухим, как ветки, рукам. Она отвесила Яни звонкую оплеуху, мальчишка подавился криком и только собрался пропищать: «не ешь меня», – как бабка спросила: