Он сделал шаг назад, уперся в спину Геры, девушка недовольно дернула плечом.
Тварь вытянула руку, это должно было быть рукой, но мозг отказывался воспринимать ее, как часть существующего мира. «Женщина» была абсолютно чужой в этой реальности. В глубине собственного мозга Кир услышал приказ: «Взять!»
Рот наполнился слюной от предвкушения горячей соленой крови, челюсти сжались, захотелось оскалить клыки и впиться в живое мясо, рвать, глотать, давясь еще агонизирующей добычей. Луч света от фонаря дернулся, заплясал по бурой неровной стене. Кир крепче сжал рукоятку ножа.
Гром выматерился, вышел вперед и замахнулся ломом, предупреждающий окрик Пастыря потонул в визге «женщины». Кир выпустил из рук и фонарь и нож, закрывая ладонями уши, но вой ввинчивался в мозг. Он упал на колени. Мир взорвался вспышкой искаженного белого света, казалось, еще секунда и барабанные перепонки лопнут, не выдержав.
Внезапно вой смолк. Кир открыл глаза, существа не было, Гром свернулся калачиком у входа в туннель, он плакал, вцепившись скрюченными пальцами в бороду. Кое-кто из волков зарылся в вонючие одеяла в попытке спрятаться от звука, фонари валялись на полу, некоторые разбились, погасли, другие освещали свод и стены.
Из туннеля выбежал мужчина, последователь Матушки. Бледное лицо искажала гримаса ярости. Он бросился на Грома, Кир хотел крикнуть, предупредить, но тут из всех трех туннелей послышался топот. Он опустил взгляд в поисках выроненного ножа, лихорадочно шаря по полу руками, откидывая в сторону пропитанную кровью одежду и упаковки из-под еды.
Не успел Кир подняться с колен, схватив фонарь, как его отбросил к стене здоровый мужик в рваном свитере. Кир замахнулся, но противник перехватил его руку и сжал так, что кости затрещали, Кир ударил его по голове зажатым в другой руке фонарем, стекло треснуло, свет погас. Сектант, не отпуская руку, ударил его кулаком по лицу. Кир почувствовал, как рот наполнился кровью, сплюнул, пытаясь восстановить дыхание.
Сектант ударил снова, Кира упал на колени, тут же получил ногой по ребрам, но когда мужик замахнулся второй раз, вцепился в грязный ботинок и дернул на себя. Противник, потеряв равновесие, упал. Кир кинулся на него, врезал раз, другой по лицу, схватил валявшуюся рядом закопченную сковороду и ребром ударил мужика по горлу, тот захрипел, забулькал.
Разбитые фонари гасли один за другим, сектантов было слишком много, из туннелей раздались новые крики. Пастырь всадил тесак в голову рыжему парнишке, когда сзади на него налетел всклокоченный старик. Только Гера была в своей стихии, «бабочку» сменила на охотничий нож (его нож, понял Кир) и с улыбкой, пританцовывая, ловко избегая ударов, наносила смертельные раны нападавшим на нее сектантам. Играючи уходила от занесенных ножей. Смеясь, размазывала по лицу кровь. Ее голубые глаза горели собственным светом в сгущавшейся с каждым разбитым фонарем тьме.
– Что он с тобой сделал? – прошептал Кир, не поняв, что задал вопрос вслух.
К нему подлетел Гром, вцепился в плечо, крикнул, брызнув слюной:
– Мотаем, их слишком много! – и побежал в ближайший туннель, размозжив голову ломом метнувшемуся наперерез сектанту. Кир огляделся по сторонам, волки, его сестры и братья были мертвы, Пастырь еще сопротивлялся, но движения были медленными. Кир подобрал с залитого кровью пола чудом не разбившийся фонарь и побежал следом за Громом, сейчас его больше пугала бывшая любовница, чем сектанты и нечисть, которую те выпустили на волю.
Туннель вел вниз, петлял. Кир бежал вперед. Грома он не видел, должно быть, тот убежал слишком далеко. Вдруг перед глазами мелькнуло что-то белесое и бесформенное, Кир оступился, потерял равновесие и полетел в черноту.
Вика открыла глаза, темнота была абсолютной, непроницаемой. Она подняла руку, провела по лбу ледяными пальцами. Прижалась к мужу, в поисках защиты и тепла, но нашла только холод. Она нащупала его лицо, сухие губы, широко раскрытые глаза: зрачки наверняка мутные и белесые. На щеке засохла кровь. Тело рядом было закостеневшим и чужим, мертвым. Сколько они здесь? Несколько часов или дней?
Запаха еще не было, но скоро появится. Она думала, что за месяцы, проведенные в монастыре, привыкла к нему, впитывая смрад разлагающейся плоти каждой, закупоренной грязью, порой своего тела. Но боялась, что именно запах гниющей плоти Леши ее сломает. Стоит ей почувствовать знакомую вонь, как она начнет кричать, умолять выпустить ее, бить кулаками в кладку, как Маша.
Вика обняла мужа, стараясь не думать о разлагающихся телах, о черных гниющих легких внутри тела ее сына. В свои последние часы и дни ей хотелось думать о времени до болезни, до всего этого кошмара. Но никак не удавалось прогнать запахи мочи и спирта; хлорки, которой только что вымыли полы. Она старалась вспомнить лицо Максима, но не могла.
Ее замуровали в келье рядом с туннелем, ведущим на шестой уровень, через пять от той, где покоилась Маша.
Маша пришла в Георгиевский монастырь с годовалым ребенком на руках. Через несколько дней у мальчика поднялась температура. Он кричал до хрипоты. От криков и причитаний Маши Вика убегала в часовню. Матушка Феврония молилась день и ночь, разбивая лоб о каменный пол перед Богородицей, но лучше ребенку не становилось. Аня сказала, что малыша надо отвезти в больницу, что здесь он умрет, но Матушка посмотрела на нее с жалостью, как на неразумного ребенка: нельзя выходить из монастыря, печати вот-вот будут сломаны и смерть соберет урожай. Они должны открыть врата раньше. Матушка говорила, что они не должны мешать Богу карать грешников, но когда с ними будет покончено, то силы дьявольские должно истребить. Сама Богородица нашептала ей, что зло уничтожить может только зло еще большее, тайна, сокрытая в глубине пещерного монастыря, наследие истинной веры. Не жизни свои они здесь спасают, а Богу служат, истребить силы адовы помогают.
На следующий день сын Маши умер. Труп отнесли в келью на пятом ярусе рядом с завалом, преграждавшим путь в шестой. Машу замуровали вместе с мертвым ребенком. Такова воля Богородицы. Маша сопротивлялась, грозила, что пойдет в полицию, все расскажет. Кричала, что они убили ее ребенка. Матушка плакала, видя, как нечистый мучает одну из ее дочерей. Молила Богородицу послать ей смирение. Машу связали, некрепко, чтобы она могла освободиться, ей оставили литровую бутылку с водой и буханку хлеба.
Вика приходила к ней каждый день, рассказывала о Максиме, о том, как все будет, когда они остановят бесов и конец света, о царствии Богородице на земле. Маша ее не слушала, умоляла выпустить, разбить кладку, обещала, что ничего никому не расскажет. Через несколько дней криков не стало, только хруст и запах. Когда стихли все звуки, камни, образовавшие завал, рассыпались щебенкой.
Они начали искать врата. Мужчины работали и днем и ночью. Породу вытаскивали наружу и сбрасывали вниз к подножию горы.
Когда работа останавливалась, и не было прохода дальше, кто-нибудь жертвовал собой, его убивали, а вместе с ним замуровывали заживо близкого человека, жену, мужа, брата, сестру, детей. Соединение живого и мертвого высвобождало силу, разрушало преграды. Люди уходили во тьму с радостью, – они знали, что спасают мир. Воду и еду перестали оставлять после третьего захоронения, так работа шла быстрее. Огромные валуны распадались в пыль, стоило едва ударить по ним киркой, неведомая сила сочилась по камням. Все чувствовали, что они уже близко, радостно молились, склонялись перед Матушкой, а она смиренно улыбалась, напоминая, что все от Бога, что чудеса творит не она, а Господь.
Но запах не давал Вике покоя. Каждый раз, когда она с тяжелым мешком камней и песка шла наверх мимо келий с замурованными в них людьми (некоторые были еще живы, она слышала стоны и молитвы), то закрывала нос и рот повязанным на шее платком, боясь, что частички мертвой плоти проникнут в ее легкие вместе с воздухом.
Тени появились, когда последователи разобрали завал, преграждавший путь в седьмой ярус. Матушка сказала, что они не любят света. И больше свет последователи не зажигали, только, если очень нужно. Но это было хорошо: не видеть, как тени пытаются подражать людям, меняют форму, из воздуха наращивают плоть.
Вика чувствовала, как что-то зарождалось в окружающей ее темноте, но к религии, христианской или еще какой-нибудь, оно не имело никакого отношения, эта сила была древнее. Сила богинь, породивших мир из первозданного мрака, понесших от собственного одиночества. Первые христиане ушли под землю и принесли с собой веру, пробудив дремавших чудовищ. Вика поджала колени к груди, принимая форму зародыша, ведь именно так лежат в утробе. Темнота питалась ее жизнью и смертью Леши. Она кормила темноту собой, как кормила Максима, пока он рос в ее чреве.
Первым христианам нельзя было спускаться под землю, и им не следовало, черти стремились приблизить конец света, – а они стали причиной рождения нового мира, который все равно уничтожит старый.
Кир очнулся на стылом полу, голова раскалывалась. Один глаз не открывался. Кир потрогал лицо, нащупал корку засохшей крови, содрал струп вместе с ресницами, поморгал, глаз был цел и даже видел. Фонарь лежал в нескольких сантиметрах от него, освещая узкий пустой туннель. Кир, всхлипнув, приподнялся на дрожащих руках, в келье рядом послышалось сопение и поскуливание. От этого звука у Кира кожа покрылась мурашками. Он заглянул в келью, тонувшую в густой черноте. Кир встал, облокотился о стену, чтобы не упасть, наклонился. Голова закружилась, перед глазами расплылись золотистые круги, к горлу подступила тошнота. Взял фонарь, направил в келью. Луч нащупал серый дрожащий клубок.
– Эй, – позвал Кир.
Существо было лысым с серой грязной кожей, опасно оставлять такое за спиной, хотя соблазн плюнуть и уйти был велик.
– Тьф-ф-ф, – Кир попытался свиснуть, но разбитые губы не позволили.
Существо резко развернулось и бросилось на него. С острых клыков капала вязкая слюна. Кир выкинул вперед левую руку, как раз вовремя, чтобы зубы сомкнулись на запястье, защищенном широким браслетом из кожи с шипами, торчавшими по кругу. Существо заскулило, отпрянуло прочь и замерло, готовясь к новой атаке.