Наконец она вышла в трапезную, вонь от крови и дерьма перебила запах керосина. Вика едва не потеряла сознание, ухватившись за скользкую стену. Осторожно, боясь наступить в чей-нибудь распотрошенный живот, пошла к выходу и встала, как вкопанная, глядя на икону. Платок скрывал лик Богородицы, но Вике казалось, что та смотрит на нее, взгляд пронизывал ткань и приказывал остановиться, упасть на колени и молить о прощении. Вика всхлипнула, подошла к иконе, провела пальцами по ткани, взяла край платка и медленно приподняла, но крепко зажмурилась, едва разглядев ухмылку на обугленных потрескавшихся губах Богородицы. Судорожно вдыхая, Вика бросилась прочь, уже не глядя под ноги, оскальзываясь на внутренностях и кусках мяса.
Последователи вгрызались в породу. Мужчины и женщины били кирками по камню, фанатично, не обращая внимания на боль в мышцах, голод и усталость, стараясь пробиться через последний завал. Их осталось шестеро, четверо мужчин и две женщины. Грязные, потные, в изношенной одежде, они поднимали кирки и опускали, поднимали и опускали. Матушка Феврония стояла рядом. Последние дни сектанты работали в кромешной тьме, свет им был больше не нужен. Свет пугал тех, кого они освободили.
Монастырь тряхнуло снова. Так, что у Кира заложило уши. Они с Громом стояли у входа в огромную природную пещеру. Из стен торчали окаменевшие тела людей и животных. Кожа, покрытая кристалликами льда, поблескивала в свете фонаря, которым Кир старался разогнать мрак. У входа в пещеру лежала голова Пастыря, оторванная от тела. Не успели они осмотреться и понять, что делать, как завал рухнул, освободив путь тьме, чернее и гуще той, что окутывала пещеру. Неестественной и живой. Последователи Матушки упали замертво, а щупальца мрака потянулись к старухе, обняли, закутали в кокон, из клубов высунулись руки и головы, искривленные, неправильные.
Фонарь замигал, в последних дергающихся отчаянных вспышках холодного света Кир увидел вошедшую в пещеру Геру, тени за ее спиной потянулись к старухе. Гера ударила исподтишка, как бьют в уличной драке. Ехидная улыбка расползалась по ее бледному лицу в разводах засохшей крови. Старуха ответила. Стена ледяного воздуха впечатала Кира в камень, выбила воздух из легких, он тяжело опустился на колени, прижавшись спиной к стене. Гром кричал где-то рядом. Крик сменился хрипом. Затих. Фонарь разбился, последний луч света погас.
Кир попытался встать, но почувствовал, что камень его не отпускает.
Он не видел битвы, лишь чувствовал, что они сражались насмерть. То, что поддерживало Матушку, варилось в собственной ярости веками, а позже отожралось сектантами. Гера держалась из последних сил. Кир чувствовал ее боль, будто куски плоти отрывали от его собственного тела, когда очередную тень, связанную с Герой, пожирала свора, контролируемая старухой. Он хотел помочь ей, защитить, чувство было новым, незнакомым. Наверное, это и называлось любовью. Кир дернулся, пытаясь встать, мышцы рвались, а кости дробились. Каменный капкан держал крепко.
Дурак, какой же он дурак. Позволил втянуть себя и ее в это. Бить врага его же оружием, наверняка Пастырь говорил что-то вроде, когда Гера обнаженная ложилась под струи крови, вбирая силу живую и мертвую. Увещевал, как Матушка своих последователей, что иначе нельзя, что только зло может победить зло.
– Добро с кулаками, твою мать, – выплюнул Кир в темноту, когда очередная ледяная волна прошла по пещере, заставив свод затрещать. Где-то во мраке разлетелись на куски каменные валуны.
– Используй свет, тьмой тьму не победить, – сказал Кир, надеясь, что девушка его услышит, – я люблю тебя.
Гера услышала. Ледяная вспышка озарила пещеру, свет шел от самого тела девушки. Существо, подчинившее Матушку, отпрянуло, прикрыв руками искаженное, в глубоких трещинах, лицо, – вместе с ним отпрянули и тени. Гера шла вперед. По ее коже струилась свежая кровь из ран. Иссеченный порезами ловец сновидений больше не удерживал побежденных монстров. Тени от ее тела метнулись вверх и в стороны, впились в камень и потянули. Кир услышал грохот, а потом сам стал тенью.
Впереди забрезжил свет, Вика пошла быстрее. Выход. Солнце еще не встало, деревья окутывала молочная дымка. Спотыкаясь и оступаясь, она спустилась с горы, пошла по песчаной дороге к ближайшей деревне, когда земля тяжело вздохнула, и в недрах загудело, загрохотало. Вика обернулась, гора оседала, деревья ломались с громким треском, переполошенные птицы кружили над погибающим лесом.
– Я не пустая, – сказала Вика золотистым лучам встававшего солнца.
– Не пустая, – повторила она, зачерпнула полную горсть песка, смешанного с сосновыми иглами и бросила в сторону разрушенного монастыря.
Бери и помни
Стас отвернулся от Алены. Возможно, все получится, если не смотреть в глаза жены, мерцающие и переливающиеся словно ртуть.
Главное – гнать прочь мысли, что ее тело напоминает кусок холодного мертвого мяса.
Как Черч из «Кладбища домашних животных».
Именно такие мысли.
Дыхание Алены пахло мусорным пакетом, в котором среди луковой шелухи и апельсиновых корок гнила кожа, содранная с курицы.
Гнилая кровь, обглоданные кости.
Преодолевая отвращение, Стас коротко чмокнул жену в сухие губы.
Внутри у нее было склизко и холодно. Ничем ее вагина не напоминала яблочный пирог, – если только яблочный пирог, покрытый плесенью и погрызенный крысами.
Ледяная корка с зелеными мохнатыми островками. Жадные личинки, пожирающие разлагающиеся яблоки.
– Прости, не могу, – Стас слез с жены, перекатился на спину, отодвинулся ближе к краю кровати, подальше от Алены.
– Ничего, со всеми бывает, – Алена встала с кровати, не включая света, вышла из спальни. Стас посмотрел на подушку жены. Она еще сохраняла выемку от головы Алены, на белоснежной наволочке чернел длинный волос.
Мертвый волос. Выпавшие волосы, обстриженные ногти, частички кожи. Кожа… Пыль на семьдесят процентов состоит из мертвой человеческой кожи.
Он дышит мертвым воздухом.
Стас задержал дыхание, долго не выдержал, выдохнул и глубоко вдохнул. Все вокруг пахло тленом. Он тонул в смраде распада. Голова кружилась. Он словно выпал из реальности. Такое с ним случалось в последнее время все чаще. Мир останавливался, краски линяли, а запахи, наоборот, становились острее.
Через полминуты все пришло в норму. Он лежал на своей кровати, в квартире на пятом этаже, в доме бизнес класса, в престижном районе Пензы.
Спальня тонула в ночной черноте и разочаровании от не случившегося секса.
Со всеми бывает.
Конечно, со всеми, у кого жена – ведьма.
Стас потрогал подушку жены, ткань под его пальцами была холодной, он наклонился и понюхал. Наволочка пахла кондиционером для белья, не то альпийскими травами, не то морской свежестью, но был и другой запах, едва уловимый. Стас вдохнул глубже, стараясь понять: кажется ему, или на самом деле подушка пахнет гнилью?
В ванной зажурчала вода. Алена включила душ.
Стас встал, нашел трусы, брошенные на пол, натянул. Пошел на кухню, не включая свет, взял стакан из сушилки, налил воды из-под крана.
В доме не было спиртного, Алена на дыбы вставала, стоило ему перебрать на праздник или в гостях. Обжигающий глоток алкоголя сейчас был нужен ему позарез, чтобы очнуться, прогнать мысли, кишащие в голове.
Часы в виде панды, висевшие над обеденным столом, показывали два пятнадцать ночи.
Час быка и нечистой силы.
Однажды, когда они с Аленой только поженились, Стас проснулся от того, что не мог дышать, что-то давило ему на грудь. Он открыл глаза. Алена сидела верхом у него на животе, облокотившись на грудь. Она наклонилась к его лицу, ее черные длинные волосы упали вокруг его головы тяжелым шатром, и прошептала, касаясь своими губами его губ:
– Сейчас самый тяжелый час ночи, когда на грудь детям садятся мары и пьют их страх.
А потом втянула ртом воздух. На мгновение Стасу показалось: что-то вырывается у него из груди, будто большая сколопендра пробирается по пищеводу, перебирая жесткими лапками. Алена поцеловала его, приподнялась, убрала руки с груди. Стас снова дышал свободно. Жена сняла шелковую ночную рубашку. В скупом свете уличного фонаря она казалась ему богиней. Гекатой, заплутавшей в незнакомых переулках чужого города. Злой и прекрасной.
Тогда, десять лет назад, он был рад провалиться в черноту вместе с ней. Утонуть в болезненной вязкости страсти, чадящей, как керосиновая лампа.
Шум воды в ванной смолк. Стас поставил стакан в раковину и вышел в коридор. Замер в нерешительности, чтобы оттянуть момент встречи с женой, прошел мимо супружеской спальни в детскую, осторожно приоткрыл дверь.
Сашка спала, зарывшись в одеяло, аккуратно подоткнутое со всех сторон, чтобы ни один монстр не добрался.
Стас улыбнулся, хотел уже закрыть дверь, когда почувствовал знакомый запах разложения.
Будильник вырвал Стаса из кошмара, в котором он по шаткому деревянному мосту пытался дойти до покосившегося бревенчатого дома. Там его ждали Алена и Саша. Он хватался за ненадежные перила, дерево было влажным, покрытым слизью. Мост скрипел под ногами, внизу чернела болотная вода. Под мутной поверхностью с бензиновыми разводами белели сморщенные злые лица. Он все шел и шел, но сруб не приближался. За спиной раздалось чавканье. Стас обернулся. По болоту на пегой худой кобыле ехал сгорбленный всадник в черном плаще. Стас знал, что должен опередить всадника, первым добраться до сруба, но доски выскальзывали из-под ног. Он хотел крикнуть жене и дочке, что им надо бежать, но из открытого рта не раздавалось ни звука. Вдруг доски сломались с влажным треском, и он полетел вниз.
Стас дотянулся до прикроватной тумбочки, взял смартфон, выключил будильник. Алена посапывала во сне, лицом к стене. Утро прокралось в спальню с молочным жидким светом. Небо затянули облака. Похороны в час дня, может, развиднеется к тому времени.