Пока он умывался и брился, Алена встала, сварила кофе, сделала бутерброды с колбасой и сыром.
Аппетита не было, но Стас, не чувствуя вкуса съел один бутерброд и выпил кружку кофе.
– Я за вами заеду в половине первого, – сказал Стас жене, выходя из кухни.
– Может не стоит Сашку с собой тащить? Пусть с подругами поиграет, лето же.
Алена прислонилась к стене, сложила руки на груди. Жена смотрела на него глазами, серыми, как небо за окном, зрачки казались стальными. На припухшем со сна лице – легкое презрение. Или ему только кажется?
– Мы это уже обсуждали, Ален.
– Тебе хочется облизать пару жирных задниц, чтобы получить место мертвеца и наплевать, как это может повлиять на дочь. Главное – доказать, что ты все еще мужик, хоть жена в дом несет бабки, а у тебя даже хрен не стоит. – Она усмехнулась, между бледных губ сверкнули ровные белые зубы.
В такие минуты она напоминала его сестру Зою. В такие минуты ему хотелось взять молоток и бить Алену по лицу, пока она не перестанет кричать.
Алена напоминала ему о том, что главный добытчик в семье она, только когда была по-настоящему зла. В глазах металлический блеск, не зрачки, а шляпки гвоздей. Злится на то, что было ночью. Вернее, на то, чего не было? Или чувствует, что вызывает у него отвращение? Они вместе уже пятнадцать лет, десять в браке. За это время изучили друг друга слишком хорошо. Алена прекрасно знала, что каждое напоминание о его нищенской зарплате заканчивалось скандалом. Вот уже несколько лет он за гроши работал в городской администрации. В кабинете с табличкой «Отдел муниципального имущества», располагавшемся в цокольном этаже, здания, похожего на мавзолей диктатора из антиутопии, где око Большого Брата никогда не затягивает тонкое мембранное веко. Под началом милого старичка, с чьим уходом на пенсию Стас связывал смутные надежды на повышение. Проблема была в том, что старичок-начальник на пенсию не спешил, так и умер на рабочем месте.
Жена налила себе кофе. Спокойно, будто и не вонзила только что шпильку. Зерновой «Carte Noire» – кофе, который Стас не мог купить на свою зарплату, а она могла.
«Потомственная ведьма, решающая проблемы семьи и брака», – гласили объявления, развешанные по городу. «Приворот, снятие порчи, вызов духов», – обещала реклама по телевизору.
В первые месяцы, когда они только познакомились, Стас шутил, что Алена его околдовала. Включал песню «Ведьма и осел», и они танцевали, хохоча как ненормальные. Воткнутые в дверные косяки ножи, перевернутые вверх помелом веники, связки душистых трав на кухне, блюдечко с молоком на подоконнике для домового, – милые странности, за которые он любил Алену лишь сильнее, были частью их семейной жизни, как игра «Бери и помни». Когда Алена жарила курицу, они съедали мясо, затем разламывали пополам вилочковую косточку от куриной грудки, одновременно произнося: «Бери и помни». А потом старались друг друга подловить. Если один давал другому какой-нибудь предмет, то нужно было отвечать: «Беру и помню». Если берущий забывал про фразу, то дающий говорил ему: «Бери и помни». Выигрывал тот, кому удавалось три раза поймать на забывчивости партнера. Играли на желание, если выигрывал Стас, то исполняла Алена его желания в спальне. Тогда у него не было проблем с потенцией, а воздух не пах тленом. Сашка была ее выигрышем.
Стас с точностью до минуты мог сказать, когда все изменилось. Два месяца назад, в Аленин день рождения.
Квартира тонула в букетах белых лилий. У жены было много друзей, и все они точно знали, что с другими цветами на праздник лучше не приходить. Стас и сам позаботился о букете заранее, сделал заказ в дорогом салоне, с доставкой на дом, ровно к тому времени, когда Алена садится завтракать.
Гостиная напоминала зал для прощания с покойником, только вместо гроба был праздничный стол. С натюрмортом из фруктов и закусок.
Натюр морт.
Мертвая природа.
Лилии пахли похоронным бюро.
Гости уже разошлись, Сашку уложили спать. Алена мыла на кухне посуду, напевала что-то праздничное…
…пешеходы по лужам…
Стас вошел в кухню, голова кружилась от выпитого коньяка и минувшего веселья. Он подошел к жене, обнял, поцеловал в шею, но Алена вывернулась из неуверенных, хмельных объятий и ускользнула обратно в гостиную, собрать оставшиеся на столе грязные тарелки. Его внимание привлекли две кружки с чаем, стоявшие на столе. Алена только залила пакетики «Липтона» кипятком и над поверхностью клубился легкий пар, из одной кружки свисали две веревочки. Стас решил, что жена по рассеянности кинула два пакетика. Он подошел к столу и потянул за веревочку. Из кипятка вынырнул тампон, еще темный от менструальной крови.
Милые странности: веники, иглы, блюдца…
Нельзя сказать, что Стас сильно удивился. Он не то слышал, не то читал о том, что ведьмы делают приворот на менструальной крови. Но это как с измено – если о ней не знаешь, то и спишь крепко, а если узнаешь, то требуется что-то предпринять: выгнать неверную жену, избить неверную жену, убить неверную жену.
Стас смотрел на тампон. На обеденный стол капал кровавый кипяток. А в голове у него что-то щелкнуло. Вырвалась давно копившаяся злоба. И эта злоба никуда не ушла, так и осталась с ним, как запах давно завядших и выкинутых на помойку лилий, до сих пор витавший в квартире.
– Я сказал: мы все пойдем на похороны, – сквозь зубы процедил Стас. Это была не просьба – приказ.
Алена дернулась как от удара, кофе выплеснулся из кружки ей на руки. Ее лицо обвисло, в уголках глаз обозначились морщинки.
Стас взял кружку из тонких дрожащих пальцев жены. Ни следа отвращения, нахлынувшего ночью. Прохладная, нежная кожа. Алена всегда ухаживала за собой с маниакальной тщательностью: парафиновые маски для рук, антицеллюлитный массаж, крем для лица «Dior». Стас как-то подарил ей набор «Vichy». Алена улыбнулась, поблагодарила, а на следующее утро он нашел коробку с кремом в мусорном ведре, не распечатанной.
Он поставил кружку в мойку, поцеловал жену в лоб.
– Я с этим человеком девять лет отработал. Если его смерть принесет мне повышение, то ты за меня порадуешься. А сегодня наденешь строгое черное платье, соберешь дочь и будешь ждать меня в половине первого, поняла?
Алена кивнула. Ни следа надменности и злости, только неуверенность и растерянность. Жена смотрела на него так, словно, если он не прикажет ей дышать, то она задохнется.
Да, такие находки, как использованный тампон в кружке чая, многое меняют в супружеской жизни.
– Бери и помни, – сказала она ему вслед. Стас задумался на секунду, действительно, было что-то очень важное, что он должен был помнить, но забыл. Ничего не пришло на ум. Он вышел из квартиры.
И все-таки на похороны они не пошли. Не успел Стас зайти в кабинет, как ему позвонила соседка матери и попросила приехать. На все вопросы уклончиво отвечала, что ему лучше самому посмотреть, мол, Анна Михайловна себя как-то странно ведет.
Знакомый с детства двор встретил серой мутью и хмурыми тополями. Небо затянуло тучами, город затих в ожидании грозы. Свободных мест для парковки не было, Стас подъехал прямо к подъезду, перекрыв выезд грязно-зеленой «Калине».
На лавочке у подъезда сидели три старушки: платочки, расшлепанные тапочки, шелуха от семечек. За годы, минувшие с тех пор, как Стас покинул отчий дом, старухи, сторожившие подъезд в его детстве, переехали сплетничать на кладбище. Но он готов был поклясться, что бабки, наблюдавшие, как он неуклюже выбирается из машины, их сестры-близнецы.
– Здравствуйте! – Голос был мерзким и скрипучим, будто не здоровья пожелал безликим бабкам, а долгой и мучительной болезни.
Старушки поздоровались в ответ, кто-то что-то спросил. Стас ответил невпопад, он смотрел на окно квартиры второго этажа, где жила мать.
Мать стояла у окна, разглядывая улицу, ладони прижаты к стеклу, пальцы скрючены, будто она старалась сковырнуть невидимые глазу пятнышки. Как во время ремонта, лет тридцать назад, после покраски деревянных рам отковыривала ногтями частички краски, не поддавшиеся лезвию.
Стас неуверенно улыбнулся, поднял руку и помахал. Мать не помахала в ответ, продолжала рассматривать улицу, машины, детскую площадку.
Привычное чувство ненужности защекотало сердце. В десять лет он понял, что младшую сестру мать любит больше. Самые вкусные куски и лучшие подарки были для Зои. Ему на свадьбу мать подарила чайный сервиз, Зое досталась оставшаяся от деда квартира.
– Она так третий день стоит. – Одна из безликих старух проследила за его взглядом.
Стас не ответив, взбежал по лестнице, нашарил в кармане ключ от подъезда и квартиры. Домофон пискнул, пропуская внутрь.
Он бегом поднялся на второй этаж. Остановился перед старой светло-коричневой дверью, несколько секунд размышляя: позвонить или открыть своим ключом? Действительно случилось что-то плохое? Или он вломится в квартиру и напугает мать до полусмерти, а потом часа три будет выслушивать нотации? Но чутье подсказывало: случилось, еще как случилось.
Ключ попал в замочную скважину с третьей попытки, пальцы дрожали, отказывались слушаться. Наконец Стас справился с замком и открыл дверь.
В лицо дохнуло тяжелым смрадом разложения и испражнений. Стас закашлялся, отпрянул, горло сдавил спазм, завтрак попросился наружу. Преодолев рвотные позывы, Стас вошел в квартиру.
Понимая, что в помещении, где находится живой человек, так пахнуть не может, Стас все же позвал:
– Мам?
Промолчать значило принять ужасную реальность и согласиться с ней.
Коридор тонул в полутьме, со стен свисали лоскуты содранных обоев. На полу валялись разорванные в клочья одежда и книги.
Входя в квартиру, Стас оставил дверь широко открытой, не только для того, чтобы проветрить вонь, но и из страха перед тем, что найдет внутри. Он шел медленно, тихо ступая по шуршащим под ногами страницам, оглядываясь на прямоугольник серого света, оттягивая момент, когда догадка, переросшая в уверенность, подтвердится.