Вдвоем они подхватили девушку и поволокли за сарай. Игнат видел их длинные извивающиеся тени, потом они исчезли.
Мама всё так же стояла, положив ладони на стол, а затем вернулась к шинкованию капусты.
Ближе к вечеру прошёл дождь. Он упал на сухую землю плотной стеной, вспухая пеной и строча автоматной очередью по стёклам. Игнат сидел на подоконнике детской и смотрел, как ручьи грязи бегут вдоль дороги, огибая машины, и сливаются в выкопанных папой канавах.
Дождь вылился минут за двадцать, а потом стремительно иссяк, оставив после себя размазанную серую хмарь над головой.
В такую погоду Игнат любил собирать дождевых червей в банку. Черви валялись где попало: жирные, извивающиеся, красные. На таких можно было поймать крупную рыбу. Хотя папа говорил, что в реке за лесом водится одна мелкотня, Игнат верил, что рано или поздно вытащит щуку или сома.
Поэтому он вооружился банкой и отправился собирать червей на утреннюю рыбалку. Проходя мимо машины дяди Жени, внимательно осмотрел место, где раньше лежала девушка. Следов крови не осталось, а в редкие вмятины налило воды, смешавшейся с грязью. В общем-то ничего страшного, но Игната не покидало странное гнетущее чувство. Показалось даже, что в глубине горла шевельнулось что-то, мелкое и колючее, будто проглотил занозу. Тяжело сглотнув, Игнат отправился к грядкам, за червями.
Вернулся, когда родители накрывали на улице возле дома стол. Мама придавила старую скатерть стаканами, чтобы не унесло ветром. Расставила посуду: тарелки, бокалы, высокие стеклянные кувшины с соком. В дверях дома появился папа, держа в руках с полотенцем дымящуюся кастрюлю.
Дядя Женя сидел поодаль на раскладном кресле и поглядывал на родителей. В губах мелькала травинка, которую он не переставал мусолить.
Игнат подошел к столу, заглянул в кастрюлю, обнаружил в ней желтые разваренные картофельные клубни, обильно посыпанные зеленью, с кусочками подтаявшего сливочного масла. Масло привез дядя Женя, потому что неоткуда ему было больше взяться.
Сразу захотелось есть.
Он убрал банку с червями в тумбочку около уличной скважины, умылся. Папа к тому времени вынес ещё и жареное мясо, а мама выпорхнула из дома с несколькими бутылками. Игнат знал, что это алкоголь. Папа рассказывал, что через два-три года Игнату можно будет по праздникам выпивать немного вина, а мама шикала на него, толкала локтем в бок, хотя делала это без энтузиазма, будто не злилась.
– Все за стол! – скомандовал дядя Женя, тяжело поднимаясь со стула. – Празднование моего приезда объявляю открытым! Не частое явление, между прочим.
Он первым потянулся к бутылке с прозрачной жидкостью, разлил по рюмкам. Игнату вручил бокал с соком.
– Много не пейте, – попросила мама, принимая рюмку.
– Как получится, – хмыкнул дядя Женя и немедленно опрокинул прозрачную жидкость в горло.
Лицо его покраснело, рука нащупала на столе кусок хлеба. Дядя Женя приложил хлеб в носу и шумно вдохнул. Видимо, это был какой-то ритуал.
– Хороша, зараза, – сказал дядя Женя, прикрыв глаза. – Я думаю, что конец света тогда и случится по-настоящему, когда иссякнут запасы водки, а новую делать не научатся. Самогонщики спасают мир, значит! И это правильно.
– Как вообще в Питере дела? – спросил папа. Он выпил водку осторожно, в два или три глотка. Тут же торопливо закусил кусочком мяса.
Игнат, к слову, тоже потянулся за мясом – его запах дурманил с непривычки – но мама легонько хлопнула по руке и положила в тарелку несколько долек картофеля. Сначала, значит, нужно съесть её.
– Питер держится, – ответил дядя Женя, а потом рассказал многое.
О том, что на Измайловской площади, около Техноложки открыли первый после апокалипсиса кинотеатр. Пока на свежем воздухе, значит. Фонтанку укрепляют, достраивают. Не саму реку, а улицу, разумеется. Всюду обшивают звуконепроницаемыми панелями на случай новой мощной волны. Громкоговорители уничтожают, радио изымают. А то, знаешь, пара зараженных натворили делов пару месяцев назад у Парка Победы…
О том, как президент наш, светлое око, издал, наконец, указ о сегрегации. Теперь тех, кто не носит с собой беруши и не очищает разум по трём молитвам, не пускают в рестораны и кафе, а также в общественный транспорт (которого хоть и немного, но всё же оживает потихоньку).
О том рассказал, что в планах президента нашего, спасителя, восстановить скоростные трассы к Москве и Пскову, то есть объединить, наконец, безопасными маршрутами уцелевшие города, а то и вовсе восстановить нормальное железнодорожное сообщение, а не как сейчас.
Игнат внимательно слушал, и, хотя почти ничего не понимал, но откладывал в памяти детали и подробности, чтобы перед сном вернуться к ним и как следует обдумать. Главное в этом деле – ничего не забыть.
Дядя Женя в какие-то моменты распалялся, махал руками, ругался на антиразумцев, то есть тех, кто не хочет очищать мысли от скверны и подвергает большому риску остальных. Папа подливал ему алкоголь, уводил дискуссию в другое русло. Но дядя Женя чем больше пил, тем чаще распалялся по иным поводам, и вот уже тряс кулаком в потемневшее небо и кричал: «Ну же, гады! Прилетайте ещё раз! Мы вам покажем кузькину мать! Мы подготовились, знаете ли! Отлично подготовились!»
Он утих, когда закончилась выпивка, тяжело сел на табурет, обхватив голову руками. Большое красное лицо поникло, глаза разглядывали поверхность стола.
– Будь моя воля, я бы всех этих поганых зараженных вырезал, – негромко сказал он. – Брал бы человека и прямо вот так, без наркоза и жалости, выковыривал бы из его горла этих тварей. А ещё лучше – голову с плеч, значит, и до победного конца. А то придумали, ишь…
– Жень, не начинай… – попросила мама.
В ночном воздухе повисло напряжение. Дядя Женя внезапно перевёл взгляд на Игната и несколько секунд смотрел как будто на его шею. Потом сказал:
– Повезло тебе, пацан. Таких, как ты, еще пять лет назад убивали без суда и следствия. А сейчас находятся те, кто жалеет. Как можно жалостью спасти человечество?
Игнату от его взгляда стала страшно. Он вспомнил про связанную девушку, следы крови на земле. И ещё выдернул из глубин памяти размытый образ дяди Жени с пистолетом в руке. Дядя Женя что-то кричал, ругался. Ему тоже было страшно. Из левого уха дяди Жени тогда текла кровь, а по правому уху он отчаянно бил ладонью. Бил, бил, бил…
– Повезло тебе, пацан, что батя высокий человек, может себе позволить сидеть тут, и чтоб никто его не трогал. Береги это везение. А то, знаешь, пронюхает кто…
– Не пугай сына, – прервал пьяный монолог папа. – Иди спать, Игнат. Тут взрослые разговоры, тебе не нужно слушать. И потом, молитвы скоро. Повтори.
– Молитвы для него? – хрюкнул смехом дядя Женя. – И как, Константиныч, помогают?
Игната дважды уговаривать не пришлось, он выскользнул из-за стола и отправился в дом. Уже на пороге его догнала мама, приобняла.
– Дядя Женя глупости говорит, когда пьяный, – сказала она, пока поднимались на второй этаж, в детскую. – Он вообще всегда глупости говорит. Не слушай его.
– Мам, а что это была за девушка в его машине?
– Зараженная, – ответила мама. – В активной фазе, а потому голодная. Они когда голодные, очень опасные. Поэтому дядя Женя ее и связал. Дождется, когда активная фаза сменится, и развяжет. Ничего страшного.
– Вы меня так же держите?
Он помнил, но хотел задать этот вопрос, глядя маме в глаза. Мама же моргнула, сглотнула и ответила негромко:
– Нет, малыш. У тебя есть своя комната, своя кровать. Ты молишься и сопротивляешься…
Они остановились у открытой двери в детскую. Внутри горел ночник, длинные тени наползли на кровать и шкаф с одеждой, растеклись по старому ковру, узоры на котором так сильно выцвели, что походили на призраков.
Мама погладила Игната по щеке.
– Завтра утром всё расскажу, – сказала она и поцеловала Игната в лоб. От неё пахло алкоголем, сигаретами и усталостью.
Мама оставила его в комнате одного, а сама вернулась на улицу.
В детской на кровати лежал Бельчонок, уткнувшийся носом в подушку. Поглядывал на мальчика чёрными глазками. Хвост осторожно двигался из стороны в сторону. Подступала ночь, а это значит, щенок снова устроит традиционные поскуливания и царапанья. И когда же он уже вымахает во взрослого красивого пса? С ним бы Игнат ходил за червями, на рыбалку и даже на охоту. Папа бы наверняка разрешил идти на охоту с псом.
Он подошел к окну и, откинув украдкой угол занавески, наблюдал за улицей.
Папа и дядя Женя о чём-то долго разговаривали. Сначала спорили, потом жестикулировали, потом обнимались, потом снова спорили. В перерывах опустошали банки пива. Мама сидела поодаль на плетеном стуле, закинув ногу на ногу, и курила. Кажется, она никого не слушала и не слышала, а просто наслаждалась прохладой ночи. Яркий огонек сигареты смотрел в звездное небо.
В какой-то момент дядя Женя потянулся к радио, включил, вытянув антенну к небу. И хотя Игнат не слышал звуков, он знал, что сейчас произойдет: начиналась традиционная триединая молитва. Предназначалась она для людей, а зараженным была опасна, поэтому Игната от радио в нужное время выпроваживали. Триединая молитва очищала мысли от дурноты и скверны, делала людей сильнее в противостоянии с зараженными.
(Ты должен был это забыть, пацан! Не для тебя молитва, слышишь?)
Для Игната папа написал другие молитвы, которые тоже вроде бы должны были чем-то помогать и от чего-то защищать, но ничего такого Игнат в них не чувствовал, а видел только сложенные в слова буковки без особо смысла. Если читать их быстро, выходила бредятина. Если медленно – скукотища. Но папа настаивал, а Игнат его авторитету не сопротивлялся.
Дядя Женя, мама и папа взялись за руки и опустили головы. Губы их шевелились, повторяя слова, вероятно, доносящиеся из радио. Мама не вытащила сигарету, в сумерках прыгал яркий огонек, будто налипший на её губы. Триединая молитва длилась минут десять, после чего дядя Женя сгрёб радио и убрал под стол, а вместо неё водрузил очередную бутылку с алкоголем.