Когда ночь окончательно съела краски дня, папа принёс две лампы, горящие тёмно-красным, зловещим светом. Издалека уже ничего нельзя было рассмотреть, и Игнат лёг в кровать, потеснив Бельчонка.
Мысли его были беспокойные, как мелкие головастики в тёплой луже. Они то прыгали перед глазами, то ныряли в глубину воспоминаний и появлялись с уловом. Столько мыслей у Игната не было, кажется, никогда. Хотя он мог забыть. Сколько всего забывал, как выясняется.
За окном затарахтел мотор автомобиля, и Игнат вспомнил вдруг холодную зиму и дядю Женю, который ехал с ним и папой в «Форде» по пригороду Питера. Игнат сидел на заднем сиденье, губы его были заклеены скотчем, а в горле драли и расцарапывали те самые дурные слова, паразит в активной фазе. Дядя Женя кутался в бушлат, то и дело тяжело дышал себе на ладони, потому что в салоне было холодно, потому что антифриз давно закончился, и потому, что правое боковое стекло заклинило. Мелкий противный снежок влетал в салон вместе с морозным ветром. У Игната тоже всё замёрзло, кроме шеи и губ.
– Останови! Вон! Вижу! Вижу! – вдруг закричал дядя Женя, и папа резко тормознул машину к обочине.
Тряхнуло знатно. «Форд» еще не остановился, а дядя Женя уже открыл дверцу, вывалился в черноту зимы. Папа тоже буквально выпрыгнул. Игнат заметил в его руках топор с короткой металлической рукоятью, прильнул к холодному окну носом. Там, за окном, бесновалась метель, снег танцевал безумные пляски, а ветер с яростью голодного пса бросался на всё, что движется и не движется.
Игнат мельком увидел вдалеке многоэтажные дома с редкими бликами света в окнах. Увидел болтающиеся фонари и занесенные снегом тротуары и скамейки. Увидел гору мусора справа, и возле неё двух людей. Они корчились на земле, неестественно и страшно выгибая суставы. К ним бежал дядя Женя, размахивая руками, крича так, что было слышно даже в салоне:
– Глеб, хватай блондина! Глеб, слышишь?
Папа догнал, бросился к одному из людей, сначала хотел схватить за ноги, потом за руки, но блондин выкручивался и кричал так, будто ему ломали кости.
Дядя Женя действовал ловчее. Оказавшись возле второго человека, он заломил ему руку, вторую, перевернул на живот и, придавив шею коленом, стал возиться с запястьями.
У папы ничего не выходило. Блондин продолжал кричать, и в какой-то момент его крик как будто разбудил саму зиму. Со всех сторон начали зажигаться крохотные пятнышки. Они дрожали и приближались, обретая форму. Превратились в людей с фонариками, вылезающими из подворотен, подъездов, из-за углов домов. Один такой человек пробежал совсем близко от автомобиля, мазнув ладонью по боковому стеклу. Игнат едва не вскрикнул от страха.
Не прошло и минуты, а пять или шесть человек оказались возле папы и дяди Жени.
– Стоять! – страшным голосом закричал дядя Женя, поднял вверх правую руку и вдруг выстрелил. Эхо этого выстрела разнеслось в темноте и зажгло ещё больше фонариков. – Стоять, иначе каждого здесь завалю, патронов хватит! Именем президента нашего! Никому не двигаться! Это наша добыча!
Игнат не слышал, что говорили люди вокруг. Их голоса сливались в монотонный испуганный гул.
– Брось блондина, бери этого! – скомандовал дядя Женя громко.
Папа послушался, подхватил связанного человека за запястья и поволок к автомобилю, взрывая снег носками ботинок.
Игнату стало так страшно, что он отпрянул от окна, забился в тёмный проем между двумя креслами. Пахло жженой резиной. Распахнулся багажник, впуская в салон полосу света. Кто-то шумно всхлипывал. Автомобиль качнулся, раз, второй, папа звонко матернулся, захлопнул багажник так сильно, что зашумело в голове.
– Всем не двигаться! – крик дяди Жени прозвучал где-то рядом. – У вас же ещё есть мозги, да? Понимаете, о чём я говорю?
Одновременно распахнулись передние дверцы. Папа и дядя Женя сели. Завелся мотор.
– Ну а теперь гони, будто за тобой сам дьявол мчится, – хохотнул дядя Женя.
В его смехе испуга было не меньше, чем у Игната.
Автомобиль рванул с места и помчался сквозь метель и темноту неведомо куда.
Остановились минут через двадцать. Вышел папа, открыл заднюю дверцу, протянул Игнату руку.
– Пойдём, – сказал. – Покушать надо.
– Слово-то какое подобрали – «покушать!» – снова нервно хохотнул дядя Женя.
Папа отмахнулся:
– Это Анька решила. Я бы, с позволения, вообще этот процесс никак не называл. Жрёт он. Убивает. Высасывает из людей мысли. Но не кушает, конечно.
Игнат вышел. Ветер тут же накинулся, вцепился волосы. Что-то в горле Игната недовольно заворочалось. Оно не любило холод.
Стояли на обочине где-то среди бесконечных чёрных полей. Далеко-далеко слева едва различалось зарево какого-то города.
Папа вытащил из багажника связанного человека. Тот громко всхлипывал и втягивал носом сопли. Шептал что-то неразборчиво. Лицо его было в крови, изодрано. Из одежды только футболка и шорты. Обнаженные ноги, заметил Игнат, оказались сплошь в синяках и кровоподтёках.
– Он тоже заражён, но паразит ещё не освоился. Видишь, мешка под горлом нет? Слабый. – папа достал из кармана пальто пакетик с берушами. Руки тряслись. – Мы и тебя спасаем и его, понимаешь? И других людей от таких, как он. Видел на улице сколько их ещё бродит? А потом подрастёшь, очистишь сознание и вылечишься, дай-то Бог. Я молитвы подготовлю правильные. Тебя спасу. Всех спасу.
– Да что ты ему рассказываешь, всё равно же завтра с утра уже ничего помнить не будет, – из автомобиля вальяжно вышел дядя Женя. Пухлыми пальцами он заталкивал в левое ухо беруши. – Пусть уже быстрее закончит, и домой поедем. Я жрать хочу сильно. И коньячку бы отведать, армянского. Сейчас редкость.
Папа тяжело вздохнул, вставил беруши и, присев перед Игнатом на колено, стал снимать с его губ скотч. Что-то в горле радостно заторопилось наружу, впиваясь коготками.
– Отче наш, вот это вот всё, – начал дядя Женя, прикрыв глаза. – Да освятится имя твоё… как там… протяни длань свою, коснись светлых мыслей раба твоего… тьфу… Евгения, значит, Валерьевича…
Взвыл ветер, а вместе с ним взвыло то, что сидело в мешочке под подбородком. Человек, корящийся на земле, вдруг вытянул шею, поднял голову и, распахнув глаза, закричал болезненно и жалко.
А потом череп его с хрустом разломился надвое, вываливая содержимое на истоптанный снег.
Кадык Игната заходил ходуном, язык непроизвольно дёрнулся. Что-то плотное, вязкое заполнило рот, будто растаявшая жевательная резинка. Стало нечем дышать, на глазах навернулись слезы. Но Игнат понял, что всё равно каким-то образом дышит.
Существо в его рту ворочалось и бормотало те самые слова, которые мама потом назовёт «дурными». Это были непонятные, инопланетные слова, они звучали и в голове Игната тоже.
Мертвый человек с разломанным черепом лежал, подрагивая, на обочине дороги. Кашу из мозгов и крови медленно засыпало снегом.
Но было что-то ещё. Лакомство, невидимое глазу. Что-то, что высвободилось из трупа и медленно втягивалось через Игнатов рот. Существо во рту пожирало чужие мысли, чавкало и урчало от удовольствия.
Наконец, трапеза закончилась. Мертвец перестал подрагивать. Влажная субстанция сделалась меньше и убралась обратно вглубь горла. Холодный воздух ворвался в лёгкие, Игнат упал на колени, тяжело и непривычно дыша.
К нему подошел папа, взял за плечи, встряхнул.
– Ты как?
Игнат помотал головой, не в силах что-либо произнести.
Дядя Женя выковыривал из ушей беруши и продолжал нервно посмеиваться, будто не мог остановиться.
– Всё хорошо, всё прошло, – продолжал папа, стряхивая с волос Игната снег. – Сейчас заедем кое-куда, я возьму сосисок, консервы, оливки, как ты любишь. Устроим прекрасный ужин. Очистим мысли молитвами. У тебя своя, у нас своя.
– А назавтра проснешься, как младенец. Ни мыслей, ни воспоминаний, – вклинился дядя Женя. – Мне бы так жить!
Сколько времени прошло с тех пор? Игнат не знал. Сейчас вот вспомнил, а толку-то? Кажется, это было первое или второе питание в активной фазе. Родители ещё не поняли, что делать и как выкручиваться. Не знали, что дурных мыслей одного человека недостаточно, чтобы паразит в горле наелся и ушел в спячку. В тот раз они поехали в город снова, но подробности повторной поездки метались в голове Игната чёрными бесформенными образами.
А сколько всего было поездок за эти годы? Как давно он вообще заразился?
Звук мотора за окном давно стих. Игнат вспомнил, что оставил банку с червями на улице, в шкафу около водяной колонки. Черви могли расползись за ночь, и тогда их снова придётся собирать, уже по жаре, в пыли, а дело это неблагодарное.
Хороший повод нарушить все мыслимые правила.
Игнат поднялся с кровати, набросил футболку, натянул шорты и выскользнул из комнаты в тёмный коридор. Бельчонок бросился было за ним, но застыл на пороге, испуганно вертя головой. По ночам щенок никуда за пределы детской не выходил.
– Вот и сиди, охраняй! – шепотом приказал Игнат, потрепав Бельчонка между ушей. – Но не скули, пожалуйста, а то всех перебудишь.
Бельчонок, должно быть, понял, потому что вернулся на кровать и лёг там, обратившись в тёмный неподвижный силуэт.
Игнат прикрыл дверь, спустился на первый этаж. Где-то в глубинах этажа зарождался и разносился тяжелый храп дяди Жени – неизменный атрибут его приезда.
Входная дверь была закрыта на засов, Игнат легко отодвинул его и вышел на улицу, в ночную влажную прохладу. Двор заливал свет большой луны. Был хорошо виден неубранный стол, два погасших фонаря на нём, чуть поодаль – автомобили. Торчал частокол забора, а прямо перед ним по внутреннему периметру болталась на ветру колючая проволока. С того дня, как папа засёк возле дома незнакомцев, он каждый вечер проверял проволоку на прочность, а ещё углубил и расширил траншеи, вкопал больше кольев заостренными концами вверх – выглядело зловеще, но успокаивающе. По крайней мере Игнат надеялся, что незаметно к дому никто не пройдёт.