Он спустился к тумбочке, нащупал банку с червями. Та оказалась закрыта пластиковой крышкой. И как можно было забыть? Или всё же он спускался не за банкой? Глупо было отрицать.
Глаза быстро привыкли к темноте. Игнат пересек двор. Страшно не было, даже наоборот – любопытно. Свернул к первому сараю, обогнул его, прошёл мимо поленницы, листов шифера и горки старых кирпичей, мимо уличного душа и туалета (из которого постоянно воняло так, что приходилось делать свои нехитрые дела, зажав нос). Сразу за туалетом появлялась вытоптанная тропинка, которая, извиваясь, вела к ещё одному сараю, поменьше. Приблизившись, Игнат обнаружил, что папа обмотал деревянную щеколду цепью, закрепив концы вокруг вбитого гвоздя.
Игнат остановился, вертя в руках банку. Ночь вокруг была привычно тиха. Ещё оставалось время одуматься, так ведь? Некоторые моменты лучше не вспоминать, а некоторые двери не вскрывать.
(Но если очень хочется, то можно!)
Он отмахнулся от лишних мыслей, как это делают вообще все дети в его возрасте, поставил банку на землю, а затем осторожно размотал цепь, стараясь не греметь. Провернул щеколду. Дверь приоткрылась будто сама, выпуская чёрную черноту, гуще ночи и кофе на дне маминой чашки. Игнат распахнул шире, вгляделся, но ничего поначалу не увидел. Потом что-то шевельнулась в темноте и проступил силуэт лежащей на полу сарая девушки.
Игнат пожалел, что не догадался взять фонарик. Девушка шевельнулась снова, всхлипнула, замычала неразборчиво.
– Мне нельзя подходить близко, – зачем-то сказал Игнат, а сам шагнул через порог. – Ты можешь быть опасной, потому что у тебя паразит в горле. Он такой же, как у меня, но в активной фазе. Это такая штука, когда паразит хочет жрать. Высасывает мысли из людей. А знаешь, как он это делает? Вскрывает черепа, ломает кости, чтобы высвободить. Я помню, уже убивал, это вообще запросто. На меня, может быть, и не подействует, но на моих родителей очень даже. А ты когда голодная, вообще себя контролировать не сможешь. Паразит тебя заставит прийти ко мне в дом и всех убить, чтобы полакомиться.
Слова лились сами собой. Игнат почувствовал, как в горле зашевелилось нечто: лениво и неторопливо, словно разбуженное.
Девушка застонала. Игнат присел на корточки в полуметре, внимательно и даже жадно рассмотрел. Страха не было. Всё то же любопытство.
Окровавленное лицо, скотч на губах, слипшиеся волосы на лбу, чёрные провалы глаз. Ноги связаны, руки за спиной.
– Может быть, дядя Женя хочет тебя спасти, – пробормотал Игнат. – Но я не знаю как именно. Дождется, пока у тебя пройдет активная фаза? Мама с папой не могут меня вылечить уже несколько лет. Но я не помню, сколько именно. А как еще лечат? Папа вроде бы придумал мне молитву. Но не такую сильную, как их, человеческая. Интересно, почему тебя привезли именно к нам?
То ли от голоса Игната, то ли ещё из-за чего, но девушка на полу замерла и больше не всхлипывала. В темноте было не разобрать, но, кажется, она смотрела на Игната.
Беззащитная.
– А если никто не знает, как вылечить? Дядя Женя мог просто привезти тебя, чтобы никто в Питере не узнал, куда ты пропала, – продолжал Игнат вполголоса. – А вдруг ты здесь уже не в первый раз? Может, он привозит тебя сюда постоянно, а я и не помню! Представляешь, я же ничего не помню о прошлой жизни. Вернее, уже кое-что помню, но обрывками. Как будто я под одеялом с дырками и смотрю в эти дырки, а там так мало видно… Мы виделись раньше?
Девушка не шевелилась, только шумно дышала носом. Игнат приблизился немного, разглядел, что лицо у неё покрыто потом, смешавшимся с пылью. Грязь стекала по щекам и скулам. Кровоподтёки ночью стали чёрными провалами на изгибах лица.
– Я мог вот так же сидеть здесь и болтать с тобой, верно? Поэтому и не боюсь. Мы старые знакомые, а ты моя подруга, дружище навек.
Игнату стало смешно от выдуманной шутки, а ещё от того, как он ловко ввернул странное слово.
– Но я всё равно тебя не помню, извини. Может быть, завтра проснусь и тоже ничего не буду помнить. Тогда ты здесь останешься навсегда или пока дядя Женя не решит увезти тебя обратно в Питер. Так что я пошёл, дружище, а ты выздоравливай.
Игнат несколько секунд разглядывал девушку, в надежде, что та как-то отреагирует. Но она снова просто смотрела и сопела. Капля пота сползла на её левый глаз. Тяжело, должно быть, лежать связанной на полу сарая и каждую секунду чувствовать, как в горле беспокойно ворочается, покусывает, царапает голодный паразит.
– Я ухожу, дружище, – повторил Игнат и вышел из сарая. Аккуратно закрыл щеколду, намотал цепь на гвоздь, обогнул туалет и душ, подошёл к крыльцу. Только тут вспомнил, что оставил банку с червями где-то там, в темноте. Возвращаться не стал. В голове метались мысли. Хотелось вспомнить прошлое, вытащить всё, что потерял. Но не получалось. Может быть, ещё не время. А, может, он ничего не вспомнит никогда.
Игнат вернулся в детскую, где на кровати спал Бельчонок. Щенок сонно шевельнул хвостом.
– Тебя бы хоть не забыть, – пробормотал Игнат.
Уснул он быстро, спал без сновидений.
История 3. Воспоминания, смыслы и красивые альбомы
«Сегодня двенадцатое сентября, на улицах очищенного Питера идёт мелкий дождик, газоны в опавших листьях, красота. Смотрю из окна на Фонтанку и до сих пор не могу поверить, что несколько лет назад улица здесь была постоянно забита автомобилями, люди бегали по тротуарам, а через дорогу работала классная кафешка, где крутили винил. Чистый рок-н-ролл, такого уже не будет.
Только что отзвучала триединая молитва, и мы с вами, а также с чистыми мыслями, готовы познакомиться с новой композицией Артёма Третьякова. Помните, до пандемии из каждого утюга звучала его: «Хочу на море, к Чёрному морю, посмотреть на закат, на улыбки подруг», вот это вот всё. Какой оптимист, да? Сейчас мы уже не мечтаем о море, потому что, скажем, по прогнозам администрации Президента, с сегодняшними темпами зачисток территорий, до Чёрного моря можно будет добраться лет через пять, не раньше. И никто не знает, что нас там ждёт… Но будем оптимистами, мы с вами на коротких волнах, на негромких звуках, а впереди песня Артёма Третьякова о новой жизни, активной фазе и, конечно, о любви. Будьте умницами, не забывайте чистить беруши и читать триединую молитву, слушайте радио, но бойтесь незваных гостей. Ночь – наше время».
Мама приболела. Теперь от неё пахло не только алкоголем и валерьянкой, но ещё и простудой. Он тихонько покашливала, постоянно вытирала сопли платком.
Маму было жалко, Игнат с утра ходил за ней, как привязанный, пытался чем-нибудь помочь, утешить. Казалось, что он уделяет недостаточно внимания, а ведь именно из-за его заботы маме может стать лучше.
Игнат вызвался домыть посуду после вчерашних вечерних посиделок. Когда он, стоя на табурете, натирал последние тарелки, в гостиную спустился заспанный дядя Женя.
– Что у нас на завтрак? – осведомился он, почёсывая щетину на подбородке. – Оля, милая, а как же моя любимая яичница? Вчера две упаковки свежих куриных привёз!
Впрочем, увидев в каком состоянии его сестра, тут же засуетился сам, усадил маму на диван (она сопротивлялась, но в конце концов сдалась), и принялся за готовку.
– Дружище, тебе сколько яиц? Два, как взрослому? – дядя Женя подмигнул, а Игнат вспомнил про другую «дружище», которая лежала в сарае за домом.
Той «дружище» никто яичницу на завтрак не приготовит. Справедливости ради вряд ли она вообще сейчас захотела бы яичницу. Скорее чужие дурные мысли под сочной оболочкой черепа.
Дядя Женя пожарил яйца минут за пятнадцать. К тому времени в гостиной появился папа. Разглядывая приболевшую маму, он хмурился и о чём-то размышлял. Потом сказал:
– Надо съездить в Питер за лекарствами.
– Не дури. У нас кое-что осталось с прошлого запаса.
– Немного. Надо, чтобы было ещё.
– Можем съездить вместе. Мне как раз выезжать скоро, – осторожно вставил дядя Женя, раскладывающий чуть подгоревшую яичницу по тарелкам. – У нас сеть аптек восстанавливается потихоньку, кое-что прихватим по моим государственным талонам. Вы знаете, что в Ленобласти наладили производство аспирина и парацетамола? Перебои сильные, но уже не так критично, как пару лет назад. Жить можно.
Мама поворчала немного, но согласилась.
– Составлю список, раз уж вас не остановить, – решила она.
Игната же не покидала мысль о пленнице. Хотелось сходить в сарай днем, а не ночью, и разглядеть её как следует. Пообщаться. Задать какие-нибудь вопросы, на которые дружище (вот так, без кавычек) сможет ответить, например, кивком. Интересно было, откуда она взялась, почему дядя Женя ее привёз. В голове роились сотни вопросов. Мальчишеское любопытство не вытравить никакими заражениями.
Но после завтрака Игнат отправился на крыльцо, читать положенные абзацы «Волшебника Изумрудного города». Водя пальцем по строчкам, он то и дело отвлекался, наблюдал, как папа и дядя Женя собираются.
Игнат вспомнил такую вещь: папа рассказывал, что до Питера ехать нужно много часов. Кое-где дороги давно не ремонтировали, приходилось плестись на минимальной скорости. Где-то стояли блокпосты, их нужно было или объезжать или проходить долгие досмотры, доказывая, что ты честный человек, а не мародер или разыскиваемый преступник. Но хуже всего дела обстояли в самом городе. Все его спальные районы, застраиваемые много лет, с наступлением апокалипсиса пришли в запустение. Выжившие люди предпочли стянуться к центру, потому что прятаться и объединяться в трехэтажных домиках оказалось удобнее, чем в тридцатиэтажных высотках. Теперь спальные районы напоминали разворошенные мёртвые муравейники, в которых обитали заражённые и те самые отбросы общества, которым соваться в центр было небезопасно. Но добраться до центра города тоже как-то надо было. Дядя Женя рассказывал о районе цветных небоскребов на севере – буферную зону для всех пребывающих в город. Там-то он и работал.