Ещё одна фотография: Игнат выпрямился и носком ботинка аккуратно присыпал пришельца, Он не хотел показывать папе, потому что знал, что папа не даст потом хорошенько разглядеть находку. Папа отнесет личинку на задний двор и сожжет. А Игнату, как всякому девятилетнему пацану, было любопытно.
Поэтому ночью он дождался, когда родители уснут, и вышел на улицу.
(Тогда ещё не боялся выходить, вот ведь как!)
Было тепло и душно, летний воздух не остывал даже ночью, а ветер в такую погоду не заглядывал. Чёрные макушки деревьев стояли неподвижно, упираясь в небосвод.
Игнат дождался, когда глаза привыкнут, и осторожно направился к огороду. Место нашёл быстро, присел, раскопал трупик пришельца, и там же стал жадно его разглядывать, подсвечивая фонариком. Игнат не задумывался, зачем вообще здесь сидит, но любопытство подстёгивало. Это был первый настоящий пришелец, которого он видел вживую. Не сказка, не фотография в мамином альбоме, не короткие видео из записей новостей (папа любил просматривать новости постоянно – одни и те же, словно искал в них скрытый смысл).
Фотография: пришелец твёрдый на ощупь, будто высохшая ветка. И горячий. В многочисленные мелкие складочки забилась пыль. Совсем не страшный. Брошенная и забытая игрушка. Впрочем, мёртвые всегда не страшные.
Чья-то рука легла на его плечо, и папа сказал негромко, но прямо на ухо:
– Какого хрена?
Игнат едва не заорал от ужаса и вскочил. Фонарик выпал из рук, улетел, кувыркаясь, в заросли капусты.
Папа стоял перед ним в футболке и трусах, босиком, в одной руке сжимал фонарик, в другой – топор.
– Ну, и что ты тут забыл, мелкий? Блин, я же мог рубануть с плеча, даже не убедившись. Ты же знаешь, что тут датчики стоят. Я зря тебе, что ли, их сто раз показывал?
А ведь действительно показывал. Дядя Женя привёз папе датчики на солнечных батарейках, которые улавливали движение и подавали сигнал, если масса тела движущегося предмета были больше пятнадцати килограммов. И как Игнат мог забыть?
– Пап, я… – Он не знал, как оправдаться.
– Пора взрослеть, мелкий, – пробормотал папа. – Блин, на дворе конец света, а ты выбрался ночью из дома, оставил открытой дверь. Ради чего? Что такого важного нашёл здесь?
Игнат вытянул руку, показывая. Свет папиного фонарика скользнул по высохшей скрюченной личинке. Папа коротко матернулся.
– Давно нашел?.. Блин, выброси, живее, гаси свет. Уходим.
Игнат отшвырнул высохшее тельце в кусты. Фонарик погас, и потребовалось несколько секунд, чтобы вновь привыкнуть к темноте. Папа нащупал руку Игната, подтянул к себе и осторожно повёл по тропинке в сторону дома.
– Папа, что происходит? – Именно в тот момент Игнат почувствовал, как ломается ощущение спокойствия, а в образовавшиеся щели хлынул поток страха.
Что он такого натворил?
– Это не труп личинки, – шепнул папа, – а шкурка после перерождения. Эта тварь сбрасывает шкурку после окукливания и ищет носителя. Голодная и ужасно злая. Она где-то здесь, зараза. Прячется. Ты их много нашел?
– Одну… кажется.
– Где одна, там десяток. Они как саранча. И что их занесло в такую даль, интересно? В Коммунарах вообще жрать некого стало? Сосредоточься на молитвах. Попробуй вытеснить из головы все другие мысли, кроме молитв. Понял меня?
Они шли медленно, хотя Игнату хотелось броситься со всех ног к дому. Он готов был разреветься от нахлынувшего внезапно страха. Но вместо этого сильнее вцепился в папину руку с фонарём. Начал бормотать первую молитву из триединой.
– …мысли наши насущные, трепетные, только о них заботимся. Пища, вода, радости скупые. Помним заповеди, не нарушаем…
– Нужно добраться до дома, а там всё защищено. Внутрь им не попасть, а без пищи через два-три дня они все передохнут. Особенно на такой жаре. – Папа неопределенно хмыкнул. – Вот видишь, мелкий, к чему приводят идиотские поступки. Сколько ещё лет ждать, когда ты вырастешь?
Игнат отвлёкся от чтения, хотел сказать, что он уже не ребенок, прекрасно понимает свою вину, и ещё хотел попросить прощения, но не успел, потому что споткнулся обо что-то в темноте. От неожиданности упал на колени, отпустив папину руку. Всего лишь на мгновение. На секунду. Ощутил ладонями горячую пыль и мелкие камешки. А потом…
…Что-то юркнуло из кустов в его сторону, проворно забралось по штанине, прыгнуло, разодрало подбородок – и оказалось во рту. Мгновение, в котором не уместился бы даже вдох, – и всё кончилось.
(Влажное, скользкое, мелкое, отвратительное до рвоты.)
Игнат упал, пытаясь ухватиться пальцами за извивающийся хвост. Существо проталкивалось вглубь его горла, коготками разрывая кожу изнутри. Стало нечем дышать. Желудок болезненно дернулся, но стошнить не получилось.
Он слышал, как кричит папа.
Игната перевернули на спину, подняли. Папины пальцы раздвинули зубы, метнулись внутрь, следом за суетливой тварью.
А она устраивала себе уютное гнездышко, вырывая плоть, выбрасывая сквозь раскрытый рот ошметки тканей, вперемешку с кровью.
– Нет! Нет! Нет! Твою мать! Нет же, нет!
Папин голос становился далеким, ослабевающим, потом исчез совсем. Игнат будто провалился в сон, где царила глухая плотная темнота. И только суетно шевелилось что-то в горле, царапало и покусывало.
Оно взяло его мысли из головы и сожрало часть, подкрепившись.
Вторглось в его сознание.
Наполнило дурными словами, которые были и не словами вовсе, а кодированным средством коммуникации – древним оружием развитых инопланетных рас.
(Кто умеет правильно пользоваться речью, тот забрался на несколько эволюционных ступеней выше остальных, не правда ли?)
(Слова могут ранить. Слова могут убить. Люди просто ещё не развились до той стадии, когда эти метафорические значения обретут реальный смысл. А мы – развились.)
(Теперь вы, люди, на ступеньке каких-нибудь шимпанзе. С той лишь разницей, что сформированные вами мысли, тот самый интеллект, пучок питательных конструкций, поступающих извне – это лучшее, что вы смогли создать в своей эволюции.)
(Спасибо! Спасибо!)
…Игнат помнил, как трясся на руках у бегущего к дому папы.
– Закрывай двери! Живее, пока другие не объявились!
Фотография: мама в слезах, которая кричит «Сделайхотьчтонибудь!» и бьёт папу кулаками в грудь.
Фотография: скотч в папиных руках. Моток веревки.
Запах влажной земли.
И больше никаких фотографий памяти долгое-долгое время.
Дружище слушала его внимательно, даже не елозила. Когда Игнат замолчал, ему показалось, что девушка уснула или отключилась. Но глаза её блеснули в свете фонаря. Слушала. Слышала.
– Я не знал, что столько всего помню, – пробормотал Игнат. – Со мной раньше такого не случалось, понимаешь? Мама говорит, были исследования, которые показали, что у зараженных отключена долгосрочная память. Это побочный эффект. Еще сильно притупляются чувства и эмоции. Мы с тобой должны быть похожими на зомби из фильмов.
Она и правда походила на зомбячку, грязную и окровавленную. Моргнула. Засопела носом через силу, будто только сейчас вспомнила, что нужно дышать.
– Почему я продолжаю вспоминать прошлое? Вот снова выбрался ночью один из дома, хотя в прошлый раз хотел пообещать папе, что никогда больше так не поступлю. Снова оставил открытым дом и подвергаю маму опасности… И кто даст гарантию, что не случится ничего плохого? И, наконец, почему я хочу тебе всё это рассказать? Сам не знаю. Может, потому что мы с тобой теперь в одной лодке, да? Оба зараженные, с этими тварями в горле. Ты ощущаешь, когда она хочет есть? Царапает горло, возится. Почему именно «она», интересно? Паразит, пришелец, тварь. Скорее «оно». Но почему-то кажется иначе. Как ты считаешь, дружище?
Девушка смотрела на него с укоризной. Или так показалось. Игнату вмиг стало неловко, что у неё заклеен рот, а у него нет.
– Интересно, если я заражен, убьешь ли ты меня? – подумал Игнат вслух. – Или паразиты друг друга не убивают? Как они вообще живут там, в городах?
Опасная мысль зародилась: сорвать скотч с губ девушки. Проверить. Но он сдержался.
– Знаешь, я, наверное, пойду. Мама будет беспокоиться, да и засиделся. Но я обязательно приду позже. Обещаю.
Игнат поднялся, посветил фонарем напоследок на дружище. Ожидал от нее какой реакции, одобрения что ли? Не дождался. Выключил фонарик и после этого осторожно приоткрыл дверь из сарая.
На миг показалось, что возле сарая будет стоять папа, что он вернулся и снова застукал нерадивого сына ночью на улице. Но снаружи было пусто и тихо.
Игнат вспомнил, как папа часто ругался на него за разные провинности, мелкие и не очень. Как-то Игнат принёс дохлую кошку. Он нашёл её на окраине леса, лежащую в глубоком следе от автомобильного колеса. Кошка была худой и линялой, вокруг головы летали мухи. Игнату почему-то стало жалко животное, он завернул её в собственную рубашку и принёс домой, чтобы похоронить где-нибудь у сарая. Почему-то казалось, что это важно, что кошка не должна сгнить в канаве просто так. Папа, увидев, как Игнат вываливает дохлую кошку на землю, разозлился и отвесил сыну оплеуху (вспомнив это, Игнат неосознанно потрогал левое ухо, ожидая, что оно будет болеть, как прежде). Папа сказал:
– Ты подумал о том, что испортил рубашку, дурачок? Где мы тебе возьмем новую? В город поедем? И ради чего, Игнат? Ради дохлой кошки? У нас тут апокалипсис, экономия ресурсов. Хочешь кого-то жалеть, делай это без нас, пожалуйста.
Он заставил отнести её обратно и закопать там же, в глубоком следе от колеса. Игнат плакал всю дорогу, и потом тоже плакал – пока закапывал кошку вместе с испорченной рубашкой, закидывал мёртвую тушку сухим песком и камнями.
Прав был папа или нет, сейчас не имело значения. Игнат подумал, что больше не хочет воспоминаний. Ему не нравилось то, что иногда выплывало оттуда.
Двор перед домом заливало бледным светом луны и в этом свете Игнат увидел двух человек, стоящих на крыльце.