Он выбрался из кровати и несколько минут разбирал вещи, пытаясь найти хоть какое-то опровержение своим новым воспоминаниям. Разве он не фотографировался на карусели или возле кабинки чёртова колеса? Разве не оставлял надорванные билетики или не выпрашивал у родителей сувениры?
Ничего этого не было. Память услужливо подбросила раздражитель: старую асфальтовую дорогу, где сквозь широкие щели пробивалась густая зелень. По этой дороге они как-то шли с мамой, а по сторонам за крохотными и давно изломанными заборчиками высились заброшенные аттракционы: горки, карусели, вагончики на рельсах, гигантские чашечки на треногах, старые вывески вроде «Безумное чаепитие», «Чудо-заплыв», «Полёт с препятствиями!»
Зачем мама привела его туда? Что хотела показать?
Он остановился посреди детской, злясь ещё больше, отчаянно желая вспомнить что-то такое, что успокоило бы его. Впервые, кажется, пожалел, что не потерял память после активной фазы. Намного лучше было бы ни о чём сейчас не думать, а заниматься чтением, правописанием, рисованием и мечтать о парке, хот-догах и картошке фри.
Проклятые воспоминания лишили его единственного сладкого предвкушения счастья.
За окном тарахтел мотор и играла музыка. Что-то из папиного, из старого.
«У Светки Соколовой день рожденья, ей сегодня двадцать ле-ет…»
Игнат выглянул, увидел папину спину в пропотевшей между лопаток рубашке. Папа менял колесо. Неделю назад Игнат бы выскочил без промедлений, обнял бы папу, прижал к себе, радостный от того, что папа вернулся, живой и невредимый. Но сейчас хотелось остаться в комнате или даже вернуться в кровать. Вдобавок, всё ещё болезненно гудели мышцы спины, рук, ног после копания прошлой ночью – даже мама вчера заметила, что Игнат переутомлен и предложила ему идти спать пораньше.
Или не заметила – а знала конкретную причину…
Папа выпрямился, развернулся и, увидев в окне Игната, помахал рукой. Теперь не отвертеться. Игнат помахал в ответ и поплёлся из комнаты на первый этаж.
Из кухни вкусно пахло выпечкой, но к маме Игнат заходить не стал, сразу вышел на крыльцо, сел на ступеньках и какое-то время наблюдал, как папа возится с непослушными болтами. Одна песенка сменилась другой, и Игнату подумалось, что папа, наверное, несчастный человек, раз много лет слушает одни и те же песни. Ведь только несчастные люди настолько замкнуты в себе, что не желают ничего нового. Например, найти в Питере диск с другой музыкой.
Когда папа закончил и неторопливо подошел к колонке, вытирая грязные руки тряпкой, Игнат спросил:
– Ты давно приехал?
– Перед рассветом. Странно, что ты не слышал. Ты ведь всегда слышишь.
Игнат пожал плечами. В эту ночь он был пленником кошмаров и воспоминаний.
Со скрипом заработала колонка, папа подставил под струю воды лицо, шею, умыл руки. Потом стащил через голову рубашку и обмыл вспотевшую раскрасневшуюся спину. Оглянулся на Игната, сказал, фыркая от воды:
– Нам надо кое-куда съездить.
– Что? – не сообразил Игнат.
– По делам поедем. Это ненадолго. Час туда, час обратно.
– Зачем?
Папа фыркнул снова, но уже не от воды. Выпрямился, держа в руках влажную рубашку. Белые шрамы на папином животе и груди выделялись сейчас особенно ярко.
– Когда я предлагаю кое-куда съездить, нужно спрашивать не «зачем», а «может, что-нибудь ещё, папа»? – сказал он. – Дуй одеваться. Сапоги прихвати. У тебя пять минут, и жду в машине.
Игнат неуверенно поднялся и вернулся в дом. Из кухни показалась и тут же исчезла мама.
– Мам, ты знаешь, куда мы с папой едем? – спросил Игнат.
– Нет, малыш. Но если папа говорит, то надо делать. – Голос у мамы был как будто испуганный.
В животе болезненно заурчало от подступившего страха. Они всё знают, ну конечно. Мама рассказала папе с утра, и он… что? Отвезет его куда подальше и там и оставит? Выпорет? Прочитает нотации? Зачем нужно куда-то ехать, чтобы наказать провинившегося сына?
– А если я не хочу никуда ехать? – он постарался, чтобы голос не дрожал. – У меня живот болит вообще-то.
– Вернешься, дам таблетки, – пообещала мама, громыхнув кастрюлей. – Папа как раз привёз немного.
Ну, хотя бы вернутся.
Он поднялся в детскую, чувствуя, как ноги делаются ватными. Огляделся, будто в последний раз. Не убрал солдатиков, и они теперь валяются, ненужные, возле ящика для игрушек. Рассыпанные карандаши на столе. У кровати на тумбочке лежит книга про волшебника Изумрудного города. Дочитать бы… Нехотя натянул шорты и лёгкую футболку без рукавов. Взял осенние сапоги из шкафа. Спустился.
Папа курил в салоне, опустив окно. Приглушенной музыки почти не было слышно. Заведенный автомобиль тихо урчал. Едва Игнат сел на пассажирское, автомобиль тронулся.
Слегка покачивало. Игнат смотрел вправо, на деревья, рыжую от жухлой травы обочину, на колею, наполненную грязью и водой. Потом смотрел на заброшенные домики, и на один дом с покосившейся крышей – тот самый.
Папа всё знал, без сомнения.
«Девчонка, девчоночка, темные ночи…»
Папа принялся подпевать, выстукивая большими пальцами ритм по пластиковой поверхности руля. Так ехали долго. Одна песня сменялась другой, папа то пел, то молчал, то курил. Дорога стала асфальтовой, потом снова рассыпалась и разломалась, заросла травой, обратилась в прыгающую колею. Кругом обступил лес, заехали на узкую просеку, где деревья стояли так плотно, что стало темно и прохладно. В какой-то момент автомобиль остановился, папа заглушил мотор и молча вышел из пропахнувшего сигаретным дымом салона.
Игнат вышел следом, опасливо оглядываясь. Сосны и ели. Под ногами – мох и влага, а где-то неподалеку журчала вода. Переобулся в сапоги.
Из багажника папа достал двустволку, проверил патроны. Игнату протянул свой охотничий нож.
– Это что?
– Бери, бери, пригодится.
Нож был тяжелый, в руке держался кое-как, непривычно. Широкое лезвие поймало луч солнца.
– Мы на охоту приехали?
Папа не ответил, направился по одному ему видной тропинке куда-то за деревья. Игнат поспешил следом.
Почему-то подумалось, что сейчас папа отведет его в глухую чащу, развернется и выстрелит в лицо. Вот так, без долгих разговоров и нравоучений. Был сын – и не станет сына. К чему им зараженный пацан, который убивает других людей просто так? Оставит тело в овражке, на радость диким животным и червям. Вернется и найдёт себе нового ребенка. Например, девушку из сарая.
(А, может, уже давно нашёл?)
Но папа, конечно же, не развернулся и не выстрелил. Шли долго, Игнат успел наиграться ножом и устать. В левый сапог набралось воды, теперь хлюпало. Вдобавок спасу не было от комаров, которые облепили голые ноги и руки, жужжали вокруг головы, только успевай отмахиваться. И почему папа не предупредил про лес?
Наконец, стало светлее, деревья расступились. Небо снова стояло хмурое, в облаках. За лесом было поле, заросшее травой едва ли не по пояс, а за полем шевелился на ветру рогоз и крякали утки.
– Нам туда, – бросил папа. – Теперь без суеты, идём тихо. Пару уток надо забрать с собой. Это хорошее место, прикормленное, без добычи не уйдём.
Они пересекли поле по диагонали, неторопливо. Ближе к зарослям рогоза папа пригнулся и поглядывал на небо, где то и дело мелькали дикие утки.
Игнат тоже пригнулся. Старался не шуметь, хотя очень хотелось пришлепнуть ладонью очередного комара.
В заросли зашли незаметно. Вот было поле – а вот уже вокруг толстые сухие стебли, которые скребут по коже, трутся друг о дружку с сухим трескучим звуком. Коричневые плоды, похожие на сигары, шевелились над головой, следуя указаниям ветра.
– Я стреляю, – шепнул папа. – А ты следишь, куда упадет утка, потом идешь и приносишь. Всё ясно?
– Как собака, – кивнул Игнат.
– Откуда ты это знаешь?
– Услышал где-то. Или прочитал.
Папа пару секунд разглядывал Игната, потом отвернулся, выставил перед собой ствол ружья и стал ждать. Ждал, к слову, недолго и в какой-то момент оглушительно выстрелил. Это был инородный, чужой и пугающий звук. Он оглушил на секунду и выбил из колеи. У Игната закружилась голова, но всё же он вглядывался в небо, увидел сбитую утку, которая дёрнулась и закружилась в смертельном танце с ветром, падая куда-то в заросли рогоза. И как её теперь найти?
– Иди, пацан, – холодно сказал папа, опуская ружьё. – Теперь твоя работа.
Разве он мог отказаться?
Игнат пошел, раздвигая узкие длинные стволы, чувствуя, как липнет к губам и лбу влажная паутина. Под ногами всё ещё хлюпало, комар жужжал возле уха. Он брел, ни на что не ориентируясь и в какой-то момент даже решил, что заблудился навсегда, но вынырнул вдруг из рогоза на поляну и увидел среди травы утиную тушку с нелепо вывернутой головой и задранными кверху оранжевыми лапами. Утка всё ещё была жива, слабо трепыхалась.
– Теперь отрежь ей голову, – сказал из-за спины папа, заставив вздрогнуть от неожиданности.
Он всё это время неслышно шел сзади.
– Это обязательно?
– А ты как думаешь?
Папа вышел на поляну, криво улыбаясь. Он выглядел уставшим, под глазами набухли тёмные мешки, а верхняя губа потрескалась. На небритом лице скопились капли влаги. Запустив руку в карман, вытащил рваную полоску скотча и небрежно бросил её к Игнатовым ногам.
Сразу всё стало ясно.
– Ты ведь уже умеешь убивать, да, пацан? Что тебе стоит перерезать горло птице или человеку. Считаешь себя взрослым и повидавшим виды. Справедливым. Только это не так, пацан.
– Пап… – Он не хотел оправдываться, но слова вылетели сами собой. – Это были люди, которых ты отпустил. Они вернулись, чтобы нас убить. Мне пришлось убить их в ответ.
– Отличное оправдание в наше время. Людей убивают, чтобы защититься. Каждого можно обозвать мародером или иным преступником, а потом пустить пулю в лоб. Ну, или заманить в сарай и дать полакомиться дурными мыслями своей подружке, так ведь?
– Она мне не подружка. И я никого не заманивал…