– Не лги, пацан. Ты очень плохо врёшь, у тебя опыта нет. Ты хочешь, чтобы мы умерли? Я, мама, ты заодно? Твоя новая стадия… Когда она началась? Когда ты перестал забывать?
Игнат помотал головой. Он пытался сдерживать папин взгляд, но не получалось. Посмотрел в сторону, на дёргающуюся в конвульсиях раненую утку, на коричневые сигары рогоза, качающиеся под натиском ветра.
– Твои мысли стали дурными, сынок, – произнес папа. – Расскажи мне, пока есть возможность. Я могу тебя спасти.
– И многих ты так спас? – огрызнулся Игнат.
Папа вздохнул.
– Хотел, чтобы многих, на самом деле. Но получилось так, как получилось.
– Тогда в чём смысл обещать мне то, чего не можешь сделать?
– Чтобы была надежда. Мир сейчас такой, что в первую очередь нужна надежда, а затем всё остальное.
– И той девушке в сарае ты тоже даешь надежду? – Игнат тяжело вздохнул. Не хотел, но как будто всхлипнул. Сжал нож крепче в руке. Конечно, он не набросится на папу и ничего такого не сделает. Но нож придал немного уверенности. – Или, например, когда вы мне каждый раз обещаете парк развлечений. Это такая детская мечта, где всё есть. Аттракционы, хот-доги, картошка фри, сладкая вата, воздушные шарики. Я люблю парк, мечтаю о нём и поэтому готов ехать с вами в город. А это же обман, папа. Всё давно разрушено. Нет никаких парков и мороженного на палочке. Вы просто манипулируете. Надежды нет.
– Ещё что-нибудь? – спросил папа. Он смотрел, не мигая. Напряженный.
– Я вспомнил, что ты меня наказывал. Ставил в угол, заставлял учить молитвы свои дурацкие. А они мне не нужны. Я же не такой, как вы. Я паразит. Тебе меня не вылечить никогда.
Теперь уже всхлипнул на самом деле. В горле царапнуло болью.
– Еще. Что ты еще вспомнил, расскажи, – потребовал папа. Он сжимал ружье так, что побелели костяшки пальцев.
– Я помню, как эта тварь залезла мне в горло. – Из глаз полились слёзы. – Помню, как ты ругался на меня за то, что хожу ночью к теплицам. Ругался вместо того, чтобы пожалеть! Ты всегда ругаешься!
– Я тебя спас, – отчеканил папа. – Разве это не важнее?
– А зачем? Зачем спасал-то? Чтобы вы могли играться в родителей, как с куклой? Ничего не помню, никак ни на что не реагирую – идеальный ребенок, да? Как будто ваш персональный раб.
Папа оказался рядом, ударил ладонью по губам. Голова дёрнулась, перед глазами на миг потемнело. Игнат почувствовал боль, солёный привкус на губах. Пробормотал:
– Ну да, ничего другого я и не ожидал.
– Ты дурак, пацан. Из-за тебя нам придётся оставить дом. Бежать.
– Они же всё равно вернулись. Как ты не понимаешь? Вернулись к вам! А я спас!
Папа покачал головой, отрицая всё, не желая больше разговаривать. Переломил ружьё и неторопливо, задумчиво вставил патрон.
– Становись на колени, помолись за здоровье и счастье всех нас, пока не поздно, – сказал он.
– Что? – Игнат едва не закричал от вспыхнувшей злости. – Папа, что ты такое говоришь? Я делаю за тебя работу, а ты… ты!
– Есть две вещи, которые вышибают из головы дурные мысли. Это моя триединая молитва и ружьё. Что выбираешь, сынок?
Ствол ружья упёрся ему в подбородок. Папа разглядывал сына тяжёлым взглядом. Игнат осёкся, подыскивая слова, внезапно застрявшие в горле.
– Ты же сказал, что не убьешь, – наконец выдавил он.
– Верно. Я сюда тебя перевоспитать привез, а не убивать. Но что мне мешает?
– Была бы твоя воля, – пробормотал Игнат едва слышно, – ты бы бросил меня тогда в капусте. Свернул бы шею, и бросил.
– Думай так, если тебе нравится. Но всё же встань на колени, помолись за здоровье и счастье всех нас. Очисти мысли. Я даю тебе еще один шанс остаться человеком.
Игнат хотел спросить: а то что? Но промолчал. Медленно опустился на одно колено и, крепче сжав нож в кулаке, закрыл глаза.
Где-то в зарослях рогоза крякали утки. Теплый ветер шевелил волосы.
– Начинай. Отче наш и всё такое прочее, – велел папа.
– Отче наш, сущий на небесах… – пробормотал Игнат и незаметно для самого себя произнес одну молитву, потом следующую, затем третью, про Президента и светлое око.
И мысли его очистились от дурноты и скверны.
И мир перестал быть злобным.
И он снова захотел жить.
Игнат открыл глаза, разрушая иллюзию слов. Папа сидел на корточках и засовывал подбитую утку в вещмешок.
– Стало лучше?
Игнат кивнул. Он понял, что умеет обманывать.
Может быть, для обычных людей молитвы работали, но для него – нет. Теперь уже нет.
– Держи. – Папа порылся в карманах, выудил и бросил к ногам Игната круглый скотч. – Заклей себе рот.
– Зачем? Ведь я же…
– Заклей рот, – повторил папа. Он вскинул ружье, выпрямился и вдруг выстрелил сразу с двух стволов. Грохот выстрелов безжалостно разрушил природную тишину. – Помогает очиститься.
Игнат повиновался. Злость снова сменилась страхом.
Чтобы наклеить скотч, пришлось старательно вытереть разбитые губы. Во рту пульсировала боль.
Папа ушёл в заросли и вернулся с еще одной уткой. На ходу запихнул её в вещмешок, оставляя на траве и одежде капли крови. Забрал у Игната нож. Щурясь, осмотрел окрестности с высоты своего роста. Рогоз доходил ему до плеч.
Обратно шли молча. Игнат шумно дышал носом, с каждым шагом сдерживая нарастающее желание сорвать скотч и убежать. Но он не мог сопротивляться отцу. Не сейчас.
– Знаешь, что нужно вынести из этой поездки? – спросил папа, когда выбрались на поляну к автомобилю. Воздух здесь был чище, чем среди рогоза, дышалось легче. – Что ты еще слишком маленький, чтобы самостоятельно принимать сложные решения. Один твой неосторожный поступок похоронил наши мечты на нормальную жизнь. Я не могу нанять охрану из города, потому что люди увидят тебя. Не могу обеспечить защитой нашу семью, хоть и являюсь доверенным лицом Президента. Потому что люди увидят тебя. Всё из-за тебя, пацан. Дело не в том, что ты зараженный. Не в том, что тебя никто не слушает. А в том, что ты не можешь просчитать последствия. Теперь, возможно, мы все умрём.
От папиного спокойного и ровного голоса Игнату сделалось тошно. Он забрался в душный салон, отвернулся к окну и за всё время поездки ни разу не посмотрел на отца.
Сразу после обеда начались суетливые сборы.
Мама, пряча взгляд, упаковывала коробки с самым необходимым, а папа загружал ими автомобиль. Игнату вручили его детский рюкзачок с изображением супергероев и велели взять из детской что захочет.
Игнат же растерянно застыл среди комнаты и не понимал, с чего начать.
До этого момента он не верил, что папа говорит серьёзно. Да ладно, никуда они не поедут, это так, запугивание и преувеличение. Ну, снимет скотч сегодня-завтра, помирится, жизнь пойдёт своим чередом. Может, они уже сто раз вот так ругались и мирились, кто знает?
Но оказалось, что привычный уклад жизни вот-вот развалится.
(Куда вообще бежать? Где спрятаться?)
Как же Бельчонок, который крутится у ног и поскуливает? Дядя Женя? Дружище? Как же привычные теплицы, сараи, книги, огород, капуста в подвале, варёный картофель, стопки дров, колонка, летний душ, деревянный туалет, генераторы и бочки солярки, огород, чистописание?
С улицы донесся гул мотора. Папа что-то торопливо и громко говорил. Игнат потрепал Бельчонка между ушей, успокаиваясь, стал набивать рюкзачок книжками, солдатиками. Распаковал дротики, уложил в боковой кармашек. Сверху накидал тетради, фломастеры, а потом закончилось место. Оказывается, так много хочется взять.
Он вышел во двор в тот момент, когда папа укладывал в багажник старый чемодан жёлтого цвета – последнюю вещь, которая туда влезла, да и то с трудом. Мама топталась у автомобиля, тревожно расчесывала пальцами щеку. Глаза её бегали по двору, словно надеялись зацепиться за что-то, что нужно было взять с собой, не забыть.
Папа увидел Игната, сказал:
– Рюкзак положишь на колени. И за щенком своим приглядывай. Если выскочит из машины по дороге – его проблемы.
В горле кольнуло, будто паразит надумал вспомнить о себе.
– Через месяц вернемся, – пробормотала мама, убеждая, кажется, саму себя. – Всё уляжется, и вернёмся. Никто тут жить не будет, незачем. Разворуют хозяйство, но это не беда. Главное, живы останемся. Может, Глеб в правительство запросит наряд на зачистку от мародёров. А? Обратишься? Чего тебе стоит?
Папа поморщился, отворил заднюю дверцу автомобиля, помог маме сесть. Посмотрел на Игната так, что внезапно стало стыдно за свой дурацкий поступок, из-за которого теперь столько всего ломается.
– Девчонку здесь оставим, – добавил папа. – Люди подумают, что это она виновата и, может быть, отстанут, не будут искать нас.
– Зачем вы её вообще привезли?
– Подарок твоего дяди, – подумав, произнес папа. – Совсем крыша у человека поехала в городе. Не понимаю я его… Ну, чего замер? Садись в машину.
Игнат повиновался. Бельчонок в руках извивался и всё норовил лизнуть в нос. Язык у него оказался тёплый и влажный. Щенок беспокоился, о чём-то подозревал.
В салоне всё ещё было душно, но хотя бы музыка не играла. Папа, облокотившись о дверцу, докуривал сигарету, смотрел то на дом, то на двор. Ему тоже было тяжело покидать обжитое за многие годы. Интересно, знал ли он вообще, куда отправляется? Есть ли конечная точка путешествия у их семьи?
Едва Игнат сел, Бельчонок улегся на коленях, виляя хвостом. Мама, сидящая сбоку, прошептала:
– Дай-ка… – потянула за край скотча и содрала его. Вышло не очень аккуратно, из ран на губах тут же пошла кровь. – Ты извини папу, если что. Он заботится о нас как может.
– Это ведь ты ему рассказала? – Игнат растёр кровь ладонью. – Ты увидела меня вчера утром и всё ему рассказала. Это из-за тебя мы уезжаем.
Мама посмотрела тяжело, будто хотела сказать что-то плохое. От мамы сильнее прежнего пахло лекарствами.
– И парка с аттракционами никакого нет, – добавил Игнат, силясь сделать ей больнее, потому что хотел, а ещё потому, что разорванные губы кровоточили. Это была и её вина тоже. – Вы меня обманываете много лет. Тоже мне, родители. Я, можно сказать, нас всех спас.