Игнат непроизвольно почесал шею, тот самый мешочек под кожей.
– То есть они из нас вылезут рано или поздно? А как же мы?
– Знаешь, это совсем другая история, – пожала плечами Дружище. – Говорят, личинки сильно занижают наше эмоциональное состояние. Заставляют вырабатывать гормоны спокойствия, как у беременных. Чтобы мы не реагировали на разные плохие штуки, не депрессовали и всё такое. Это помогает личинкам выживать и развиваться.
Она закончила расчесываться, обернулась, разглядывая Игната.
– Тебе ничего этого не рассказывали? Бедный ребенок. Или просто забывал, как все зараженные.
– А ты откуда помнишь?
– Моя активная фаза ещё не завершилась, видишь же. А остальное мне рассказал этот ваш друг военный, который привёз меня сюда. Очень болтливый мужчина, скрашивал дорогу идиотскими историями о прошлой жизни, о нападении, о том, как ему классно живется в Питере.
– Дядя Женя? Где он тебя нашел? Зачем привез?
– Зачем привёз, не знаю. Они с твоим папой о чём-то шептались, не разобрать было. А нашёл в квартире. Но это всё, что я могу сказать, потому что не ни черта больше не помню. Пришла в себя на каком-то старом скрипучем диване. Кругом темно, окна занавешены, пахнет мерзко… гнилью… Я даже не поняла, что происходит, кто я такая, откуда там… а тут вдруг распахивается дверь и входит этот ваш дядя Женя. Знаешь, что я запомнила? У него в руках был нож с окровавленным лезвием. Дядя Женя подошёл к дивану, присел передо мной на корточки, схватил вот так за волосы и резко потянул, чтобы я задрала голову. Проверил, значит, есть ли паразит. Потом грубо положил меня лицом в подушки и стал связывать. Я сопротивлялась, знаешь, хотя не соображала, что происходит. А он бил меня, сильно, заламывал руки, а когда связал, помню, стащил шорты, трусики ну и…
– Что? – не понял Игнат.
Дружище грустно усмехнулась.
– Пыхтел надо мной минуты три. Такой себе дядя Женя человек. А потом выволок на улицу, запихнул в машину и отчалил. Сначала я сидела в салоне спереди, слушала его истории. Потом он меня переложил в багажник и велел не трепыхаться. Потому что, сказал, если заподозрят что – пристрелят сразу. На подарок вез видному человеку. Отцу твоему, видимо. И вот я здесь, в общем. Жду не дождусь, когда всё забуду.
– Подарок? Как можно дарить живого человека?
Дружище посмотрела на него, приподняв брови.
– Сложно объяснить. Ты как будто с другой планеты, парень… Лучше покажи, где у вас можно пожрать. Паразит-то сыт, а я нет. Твой папа приносил какие-то крошки, но их едва хватало, чтобы не умереть.
Она выпорхнула из комнаты, такая воздушная в этом цветастом то ли платье, то ли сарафане. Легко сбежала по ступенькам на первый этаж. Игнат поспешил следом.
Перед отъездом мама оставила скоропортящееся. Дружище выгрузила на стол остатки хлеба, масло, овощи, куски замороженного мяса. В кастрюле обнаружился недоеденный суп.
Голод подступил незаметно, и через пару минут Игнат обнаружил себя за столом, с ложкой в одной руке и куском хлеба в другой, вылавливающий из бульона кусочки мяса. Дружище ела жадно, торопливо. Опустошила одну тарелку, сразу же налила вторую. Спросила, чавкая:
– Ну, что будем делать дальше?
– Похороны, – сказал Игнат. – А что потом я еще не придумал.
– Предлагаю поехать в Питер. Тут ловить нечего, да и опасно.
– А в Питере?
– Там жизнь. Цивилизация. Можно спрятаться, опять же. Я много лет пряталась, выживала, пока твой дядя Женя меня не поймал. Можешь теперь выживать со мной.
– Зачем я тебе?
– Просто так. Такие, как мы, должны держаться вместе, разве не так? По одиночке нас быстро перебьют такие вот мародёры или кто похуже.
Игнат не знал, хочет ли в Питер. С родителями он ничего не боялся, а сейчас мир вокруг дома казался зловещим, наполненным притаившимися людьми в камуфляжной форме. В этот мир соваться было опасно, тем более маленькому мальчику с заразой в горле. Он почесал в затылке, спросил:
– Там есть работающие парки с аттракционами?
– Наверное, – пожала плечами Дружище. – Я помню, что центр восстановлен. Там и кафе есть, булочки свежие, сигареты. Я никогда не курила, но мне кажется, что могла бы. Почти наверняка там есть и парки с аттракционами, детей же надо как-то развлекать. Дети тоже почти стопроцентно есть.
Дружище доела, шумно отодвинула стул и вдруг сказала с улыбкой:
– Мы с тобой апокалиптические зараженные зомби, которых боится человечество. Что может быть лучше?
Теперь уже Игнат пожал плечами.
– Может быть, жить обычной жизнью все же лучше?
– Почему? Вон они все жили, а теперь что? Валяются мёртвые. И мы их даже не убивали, если задуматься. Люди слабы не только физически, но и духовно. У каждого из них – у каждого! – были дурные мысли, настолько дурные, что взорвали им головы. Бам!.. И что в этом хорошего? А у нас раны заживают, например. В общем, пока ты занимаешься похоронами, я проверю машину и попробую покататься. Кажется мне, что раньше я неплохо водила. Помню что-то про автомат и механику, про ручной тормоз и зеркало заднего вида. Сечёшь?
– Только маму не трогай, – попросил Игнат, когда Дружище направилась к входным дверям.
– Тогда в твоих интересах быстрее доедать.
Он заторопился, а когда выскочил на улицу, увидел, что Дружище занята не автомобилем. Она повесила на столб у сарая круглую мишень дартса и теперь метала дротики. Рюкзачок Игната лежал у её ног.
– Вечно отвлекаюсь на ерунду, – сказала Дружище, когда Игнат подошел. – Все дети и подростки отвлекаются, это нормально. Им бы жизнь охватить целиком, повидать, а не сосредотачиваться на чём-то одном. Помню, что очень люблю видать жизнь.
Игнат решил, что тоже всё время отвлекался раньше. Не мог усидеть на месте. Час чтения – форменная пытка. Прочитаешь предложение, а уже хочется посмотреть, куда пополз тот жирный блестящий жук возле крыльца. Прочитаешь абзац – а ноги зудят, требуют быстрого бега куда-нибудь, не важно куда.
Рисуешь, бывало, в альбоме, а глазами бегаешь по солнечному зайчику, что замер на стене.
Поливаешь с отцом огород, а сам то и дело направляешь струю на муравейник, представляя, что ты пилот самолета, который тушит лесной пожар.
Или, скажем, приём пищи. Подбегаешь к столу, прыгаешь на стул, быстро-быстро уплетаешь за обе щеки еду из тарелки, не чувствуя вкуса и запахов, и несёшься обратно во двор, потому что нужно повидать жизнь, нужно всё успеть…
(А ведь теперь этого ничего не будет.)
Игнат присоединился к Дружище, покидал немного дротики (всё время мазал) и понял, что ему совсем не хочется ничем заниматься, пока родители лежат не похороненные. От жары их тела, наверное, начнут разлагаться и плохо пахнуть. Да и до темноты хотелось успеть.
Он пошёл за перчатками к папе в гараж. Ошибки позапрошлой ночи были усвоены на сто процентов. А потом копал яму неподалёку, в огороде, как раз за капустой, которую уже никто никогда не уберет.
День шёл своим чередом, будто ничего не случилось. Со стороны леса медленно стягивались низкие серые тучи. Где-то вдалеке робко громыхнул гром. Воздух стал свежее, прохладнее, и в какой-то момент Игнат продрог. В обычной ситуации он бы бросил всё и пошел домой, отогреваться. Выпил бы чаю, натянул кофту с длинными рукавами или бы вообще забрался под одеяло. Но будущее уже не будет таким предсказуемым и лёгким. Игнат вытер вспотевший лоб и продолжил копать.
С двумя могилами в мягкой земле он управился за пару часов. Впору устраиваться на работу на кладбище, опыт, считай, появился.
Глубоко Игнат не копал; так, чтобы можно было уложить и присыпать. Вернулся с тележкой за папой, посчитав, что тащить его будет тяжелее, а, значит, нужно взяться, пока ещё были силы. Но папа оказался лёгким. Он походил на вязаную размякшую куклу, у которой внутри не было ничего, кроме ваты. Сверху Игнат положил тельце Бельчонка. Интересно, почему папа его спасал? Какой в этом был толк? Что это, обычная жалость к животному или подсознательное стремление сделать приятное сыну, которого ещё утром запугивал на охоте? Игнат не знал ответов и никогда не узнает. Может быть, много лет спустя он найдёт какую-нибудь удобную догадку, которая примирит его с отцом, но не сейчас. Сейчас в голове было пусто.
С мамой Игнат провозился долго. В автомобиле стоял такой густой едкий запах, что пришлось сначала открыть все дверцы и хорошенько проветрить.
Когда же мама вывалилась на землю, распластав руки, Игнат понял, что спереди она выглядит как живая. Повезло, что успела умереть до того, как дурные слова разломили ей череп, раскрошили кости и разорвали внутренности. Мама лежала, глядя стеклянными глазами как будто на Игната. Как будто укоризненно. Как будто хотела что-то сказать, но не успела.
Подошла Дружище, разглядывая лежащее на земле тело. На плече она держала папино двуствольное ружьё.
– Красивая была.
– Ага, – сказал Игнат.
– Жаль, что в этом мире умирают не только плохие люди.
– Ага, – повторил Игнат.
Он с трудом уложил маму в тележку. Кожа у мамы была тёплая и чуть влажная – в отличие от папиной, ледяной. Видимо, дурные мысли вытягивали из человека всё тепло.
Тележка тряслась на неровной тропинке. Мама тряслась тоже, разглядывая небо. Игнат ехал к могиле невероятно долго, мир сузился и сконцентрировался на красивом мамином лице.
Вот бы она сейчас рассмеялась, как умела, и сказала: «Притормози, малыш! Всё, всё, наигрались и хватить. Пошли пить капучино, ты ведь уже вырос!». Выбралась бы из тележки, отряхнула платье, распутала окровавленные волосы, прикрывая дыру в черепе. Откуда-нибудь появился бы папа, слизывающий кровь с подбородка, потому что это не кровь, а кетчуп. Они бы смеялись: «Как ловко мы тебя проучили! Видишь, что бывает, когда не слушаешься старших!» И он бы рассмеялся с ними вместе. Вот прямо тут бы, усевшись на горячую землю, в пыль, и смеялся бы до колик в животе. Он рад бы был обернуться и понять, что Дружище нет, машины нет, трупов тоже нет, а по широкому свободному двору носится кругами Бельчонок, собирая грязь на белую шерсть. Как долго бы они смеялись, прежде чем пошли в дом, кушать сладкое и читать «Волшебника Изумрудного города»?