1
Юрий Глебович подцепил занозу ещё вечером, когда приехал в свой новенький загородный коттедж. Едва дотронулся до деревянного покрытия перил, как большой палец что-то больно кольнуло. Не велика беда, но через час на пальце проступило плотное красное пятнышко, в центре которого торчала крохотная точка занозы в окружении желтоватого гноя.
Как всякий русский человек, Юрий Глебович решил для начала разобраться с проблемой самостоятельно. Вооружившись пинцетом из аптечки, спиртом и зеленкой, он пару минут безуспешно тыкал в палец, раздирал ранку, облизывал от напряжения пухлые губы, но добился только ещё большего покраснения. Заноза будто бы забралась глубже, ранка стала шире, и теперь в ней дрожала в такт пульсу, мелкая, неприятная боль.
Жена Юрия Глебовича, Варвара, разволновалась страшно, выпила корвалол и валерьянку, после чего перехватила инициативу в свои руки и тоже отправилась на штурм проклятой занозы. Спиртовая настойка на травах (одна стопка внутрь, пару капель – на ранку) не помогла. Как не помогли стрептоцид, дорогущий пластырь и мазь на основе мёда. Боль усилилась и напомнила Юрию Глебовичу те дни, когда он мучился от прорезавшегося зуба мудрости. Тогда пришлось срочно ехать в город к стоматологу, который оперировал долгие два часа. Повторения не очень-то хотелось.
Всю ночь Юрий Глебович страдал. В редких обрывках сна ему чудилось, что деревянный двухэтажный коттедж – мечта детства, недавно достроенный, с частным выходом к реке, двумя парковками, сауной и бильярдом на нижнем уровне – весь состоит из заноз. Стены, пол, потолок, перила, перегородки, ступеньки и даже забор, – необработанные и колючие. А сам Юрий Глебович, как заядлый наркоман, не может сдерживаться, и то и дело касается руками заноз, шипит от боли, но продолжает, продолжает до темноты в глазах и звона в ушах.
В это сне он выкатился на улицу, в снег, и лежал там, лицом вверх, разглядывая колючее черное небо, в глубине которого зарождался неясный и нечеткий образ.
Утром Юрий Глебович проснулся от неприятного жжения и обнаружил на ладони правой руки еще одно вспухшее пятнышко. Варвара тоже нашла занозу у себя на локте и тут же пошла звонить в мастерскую, где им всего полмесяца назад изготовили мебель на заказ. За мебель было заплачено немало, а тут, видите ли, занозы на каждом шагу. Варвара умела и любила ругаться, особенно после того, как её муж перешел на хорошую должность в областной администрации.
Из будуара доносился её визгливый голосок: «Мне стоит сделать один звонок, и вся ваша конторка…», а Юрий Глебович уныло жевал завтрак в трапезной комнате. Повариха тётя Маня, типичная жительница поселка Вышивки – большая, краснощекая, добродушная – как раз подала теплые оладьи с клюквенным соком и бокал красного полусухого, для настроения.
– Кумушка, красавица, а можно чего-нибудь домашнего? – спросил Юрий Глебович тоскливо. Казалось, все его мысли сконцентрировались исключительно вокруг боли в местах заноз. Первая долгожданная ночевка в новеньком коттедже была загублена. Не так он представлял себе воплощение давней мечты.
– Вы же сами просили вчера оладий, – ответила тётя Маня. – Что ж я вам подам?
– Квашеной капусты? Борща?
– На завтрак-то? Нету такого.
– Приготовь, кумушка, – попросил Юрий Глебович. – Мочи нет, как плохо мне!
Он показал тёте Мане пальцы в занозах и та, всплеснув руками, молча удалилась на кухню.
В трапезную, между тем, спустились со второго этажа сын Юрий Глебовича, Николай, и его невеста Катенька. Оба выглядели не выспавшимися и измученными. Впрочем, болезная худосочная Катенька всегда выглядела так, будто к вечеру собиралась ложиться в гроб. И где сынуля такую нашел? Юрий Глебович брак не одобрял, но поделать ничего не мог, потому что в современном мире, будь он неладен, отцы уже ничего не решают. Если б случилось такое лет двадцать назад, Юрий Глебович бы надавил на строптивого сына, покумекал с ним, как положено, отговорил. Но не сейчас, увы. Нравы другие, мягче, что ли.
– Что-то у нас с кроватями, – сообщил Николай. – Я две занозы поймал, представляешь? Всю ночь ворочался. Болючие, заразы.
– Токмо этого не хватало. Оказия какая! – насупился Юрий Глебович, налегая на оладьи.
Катенька поморщилась, а Николай сказал:
– Пап, давай по-человечески разговаривать. Это вон с холопами своими будешь барина изображать. А я в курсе, что ты коренной москвич.
Молодежь не чтила традиций. Были они современными, прогрессивными, активно сидели в интернете, записывали видео для социальных сетей, делали фотографии и богопротивные «сэлфи». Год назад Юрий Глебович переписал на Николая активы небольшого банка, но заодно нанял внешнего аудитора, который по совместительству должен был помогать Коленке в управлении. Не верил Юрий Глебович в молодое поколение. Не могли они, как прежде, железной рукой вести бизнес в светлое будущее. Одни тиктоки да игрушки на уме.
– Ну что ты набрасываешься на отца, – тем не менее, он перешел на обычный язык. – Я же за городом. Всю жизнь мечтал поближе к земле, чтобы двор, скамья. Вживаюсь в тутошний образ жизни. У нас, между прочим, все на земле жили до революции. Пра-прадед с Толстым по лугам прогуливался!
– Думаешь. Толстой одобрял? Крепостные, бильярд, сауна с блядями, – буркнул Николай, а худосочная, костлявая Катенька (и как только в ней жизнь теплится?) моментально покраснела до кончиков ушей.
– Ты мне тут не опашливай, не опашливай! – в столовой показалась Варвара, тяжело села за стол и тут же налила себе из пузатого самовара чашку чая. – Приедут сегодня мастера, отшлифуют всё. Божатся, что ни одной занозы быть не должно. А вот оно как!
– И врача вызови! – ткнул в жену вилкой Юрий Глебович. – Пусть поработает немного.
– Может, в городе уже? – отбилась Варвара. – Неизвестно, что тут за терапевт. Мало ли…
Юрий Глебович мрачно покачал большой лысой головой.
– Я не для этого коттедж отстраивал, чтобы чуть что – сбегать в город. Приехали на выходные, значит сидим здесь и наслаждаемся загородной жизнью. Зима, красота, снегу навалило до колена. Сейчас выйдем во двор, площадку расчистим на свежем воздухе. Ты когда, Коленька, свежим воздухом-то дышал да лопатой махал?
– Сам с ума сходи, – высказался Николай. – Это же твой коттедж, я не напрашивался.
– Первые выходные проводим всей семьей, и точка, – Юрий Глебович пару секунд разглядывал Катеньку, словно размышлял, отнести ее к семье или нет. – Варвара, краса моя, вызови терапевта.
2
Слава дошел до коттеджа пешком, благо от поликлиники идти было чуть больше километра. Он брел вдоль обочины, потому что тропинки занесло, а за заборами редких домиков поселка гавкали ошалелые от зимы собаки.
А Славе хотелось утренней тишины. Он вдыхал морозный воздух, щурился на солнце, наслаждался необыкновенном состоянием, которое настигало только в таких вот полузаброшенных поселках – будто он, родившийся в Москве, живший в Подмосковье, сбрасывал здесь свою городскую шкурку, пропитавшуюся запахами бензина, крепкого кофе, бесчисленных бургерных, пота сотен людей в маршрутках и метро, горячего асфальта и влажной одежды. Оставался безмятежно обнаженный, чистый, по-настоящему деревенский, как две сотни местных жителей – хранителей древнего и стремительно забывающегося уклада.
Это у Славы было из детства и юности. Впитал с родительскими вечными путешествиями. Они не любили городов, мотались по обширной стране, выискивая малолюдные местечки, – там и жили, как современные кочевники.
На дежурство в Вышивки Слава приезжал раз в неделю, оставался тут на сутки, потом сменял локацию. Пять рабочих дней – три поселка вокруг Москвы. Плюс иногда внеурочные дежурства. Кто-то бы другой давно скурвился, закидал бы начальство прошениями о переводе или уволился к чертям. Но Слава получал удовольствие, мотаясь между поселками, причем даже не на машине, а на маршрутках или электричках. Везде хватало хороших людей, везде нужна была помощь. А еще кругом природа, искренность, та самая внутренняя чистота, которая невероятным образом сохранялась даже в местных стремительно спивающихся жителях.
Летом Слава бы свернул с колеи к реке, которая текла неподалеку, окунулся бы пару раз, утопая ногами в мясистой прохладной глине, но сейчас делать там было нечего. К тому же ближайший спуск огородили забором метров на двадцать в обе стороны, а единственный проезд перекрыли шлагбаумом и повесили «кирпич». Почти год тут велась стройка, к зиме вырос богатый двухэтажный коттедж какого-то чиновника из Москвы. Это было самое ужасное, что могло случиться с поселком. Ужасное – но неотвратимое. Земля вокруг столицы уже много лет обрастала такими вот коттеджами, которые вытесняли природу, деревянные домики еще досоветской постройки, огораживали реки, озера, вырубали леса, закатывали в асфальт и бетон болота, разгоняли местных жителей по тесным квартиркам крохотных городков.
Слава остановился у калитки, приметил две камеры, смотрящие на него из-под козырька. Вдавил кнопку вызова. За забором, чувствовал Слава, не было ничего похожего на деревенскую чистоту и искренность. Это был кусок нелюбимой Москвы, перенесенный сюда непонятно для чего. Но вместе с тем, кое-что Славе все же было нужно от этого коттеджа. Он не оставлял надежды найти то, что искали его родители на протяжении многих лет.
– Слушаю! – сказал из динамиков трескучий женский голос.
– Терапевт, вызывали.
Калитка скрипнула, открываясь автоматически. Слава нырнул во двор. Слева стояли два дорогих автомобиля, покрытые шапками снега. Слева высилась деревянная беседка, а за ней, под навесом, поленница, возле которой суетился с лопатой тощий мужичок, явно местный, в шапке-ушанке и в ватных стеганых штанах цвета хаки. Увидев Славу, он махнул рукой в знак приветствия и продолжил разбрасывать в стороны снег, прокапывая себе дорогу куда-то в сторону от дома.
Сам коттедж, к слову, выглядел красиво, дорого. Из профилированного бруса, пятистенный, с трехскатной крышей, светелкой и даже отверстием для голубей, обрамленным росписями «под хохлому».
На крыльцо из дома вышла женщина лет сорока пяти, большая, широкоплечая, с распущенными черными волосами. Одета она была в цветастый свитер и джинсы, что сильно контрастировало с общим антуражем дома.
– Мы-то вас и ждали! – женщина вскинула руки. – Проходите, проходите скорей! Муж мучается, сил нет. Эти занозы, такая гадость. Болят, зудят, а вытащить невозможно. Я сам подхватила несколько штук, вот поглядите!
Едва Слава поднялся по хрустящим ступенькам, женщина ткнула ему под нос рас топыренные ладони.
– Занозы, значит. Интересно.
– И еще на бедре, я вам покажу! – рьяно пообещала она, подхватила Славу под локоть и повела через парадную залу в трапезную.
Видимо, хозяева решили полностью скопировать убранство богатых дворянских домов. Получилось не очень, но старательность была заметна. Очки на носу Славы запотели, он протер их привычно, краем рукава, осмотрелся. С потолков торчала лепнина, под ногами – паркет и ковры. Стены занавешены безвкусными гобеленами. Как и везде – богатство не означало наличие вкуса.
А женщина уже тащила дальше, за деревянную дверь.
В трапезной за столом сидело несколько человек. Старушка в поварском колпаке разливала черпаком из кастрюли борщ по тарелкам. Пахло жареным мясом, оладьями, горящими дровами. В углу действительно трещал огонь в камине.
Главу семьи определить было не сложно – коренастый мужчина, совершенно лысый, с красными пятнами на лице, с пытливыми маленькими глазками и седеющей бородой. Клишированный бизнесмен, надо заметить. Слава таких перевидал на своем веку множество.
– Молодой человек, вы наш спаситель! – заявил глава семьи громко. – Я Юрий Глебович Носков. Слыхали о таком? Не беда, если не слыхали. Проходите, присаживайтесь, пожалуемся вам.
Женщина, хлопотливо помогла снять Славе куртку.
– Не разувайтесь, уберут!
Он присел за край стола, стараясь не обращать внимания на чудесный запах вареной свеклы из борща, достал блокнот, ручку. Не успел сказать: «Рассказывайте», а Юрий Глебович уже показал ему ладони в занозах.
– Коттедж, вот, возвели. Мечтал с детства, знаете ли, быть ближе к природе, к простым людям. У меня в роду все дворяне, а не абы что. Три недели назад мебель завез, персонал подыскал из местных, работящих. Повар у меня тут от бога, да, Манька? Садовник есть, охрана, сторож. Привели все в порядок, вот семью надумал привезти на выходные, обжить, так сказать. И что вы думаете? Тут везде занозы! Спасу нет! За ночь подхватили, даже Катенька наша, щуплая душа. Поможете?
– Отчего бы не помочь, – отозвался Слава.
Он достал из медицинской сумки пинцет, йод, попросил у суетливой женщины пару иголок, если возможно. Последними достал несколько колбочек с прорезиненными крышечками, аккуратно поставил рядком.
– Давайте ладонь, посмотрим.
Первая заноза сопротивлялась минуты две, но Слава все равно подцепил ее, как положено, вытащил и переместил в колбочку. Вокруг ранки смазал йодом, взялся за вторую занозу.
Затем пошло как по маслу. Всего заноз вышло шесть штук. И еще одну – из бедра супруги Юрия Глебовича он вытаскивал в отдельной комнате, укрывшись от глаз людских. Женщина не сильно стеснялась и даже пробовала пошловато шутить. После проведенных манипуляций, когда вытащенная заноза отправилась к остальным, женщина игриво попросила называть её Варварой или даже Варенькой. Слава поспешил вернуться к столовую.
Юрий Глебович на радостях собственноручно разливал по рюмкам водку.
– Не отказывайтесь, уважаемый! – говорил он. – Вы наш спаситель! Что бы мы без вас в этой глуши делали?
– Я на дежурстве, нельзя. Еще два вызова впереди.
– Помилуйте, ну кто там заметит? Вокруг чернь дворовая, сами пьют, не просыхая, с утра до ночи. Одну стопку, а? За всеобщее, так сказать, здоровье!
Раскрасневшийся еще больше Юрий Глебович напирал, но Слава кое-как отбился. Подхватил сумку, забросил в нее инструменты. Колбочку с занозами опустил в карман. Торопливо накинул куртку и был таков. Уже на крыльце, втянув носом воздух, он понял, как же душно и противно было внутри. А здесь, на воле, хорошо.
– Вы заходите, если что, – сказала Варвара томным голосом. – Мы здесь еще два дня. Всегда рады.
Спускаясь по оледенелым ступенькам, Слава провел рукой по перилам и тут же почувствовал, как что-то холодное кольнуло кожу на ладони. Прошел через двор, который уже основательно почистил тот самый мужичок в шапке-ушанке, и только за калиткой посмотрел на руку.
Возле большого пальца медленно распухала ранка с торчащей занозой.
– Врешь, не возьмешь, – с некоторым радостным азартом пробормотал Слава и запихнул руку в рукавицу.
Теперь нужно было спешить в поликлинику.
3
Вечером в бане Юрий Глебович поймал несколько новых заноз. Поначалу, раздобренный паром и жаром, он ничего не заметил, а вот когда выбежал на улицу в чём мать родила, окунулся в мягкий сугроб, да вернулся в предбанник – тут-то и ощутил свербящий зуд ниже поясницы. Настроение испортилось мгновенно.
– Варенька! – завопил Юрий Глебович жалобно. – Варенька, беги сюда! Посмотри, что там? Страшно или нет?
Варвара, отправившаяся минут двадцать назад к сторожу Михаилу с просьбой поддать жару, прибежала на крик, спешно поправляя полотенце на огромной груди. Осмотрев мужа, обнаружила припухлости в трех местах на ягодицах, и еще в двух, – сзади под коленями. Видать, доски в бане тоже никто толком не обработал.
Костеря безалаберность работников, Юрий Глебович пошагал через двор к дому.
Воздух наполнился глубокой тёмной синевой и тишиной. Солнечные лучи робко пробивались сквозь плотные серые тучи, а те обещали сильный снегопад, – и тем сквернее чувствовал себя Юрий Глебович, потому что снегопады он любил, особенно за рюмкой коньяка да перед камином. А что в итоге? Скверно выполненные работы грозили испортить ему подступавшее счастье.
В людской Юрий Глебович остановился. Сзади со скрипом закрылась дверь, и едва щелкнул доводчик, почудилось вдруг, что со всех сторон, из досок, бревен, с потолка, дверной коробки – отовсюду, где было дерево – потянулись к Юрию Глебовичу занозы. Размерами они были с указательный палец. Тонкие и наверняка очень острые. В ноздри ударил запах смолы и свежего дерева. Занозы двигались стремительно, и вот уже через секунду застыли в опасной близости. Одна заноза смотрела ему точно в левый глаз, подрагивала будто бы от напряжения и желания выдвинуться еще больше.
Юрий Глебович издал то ли стон, то ли свист, будто через приоткрытые пухлые губы выпускал струю страха. Перед глазами поплыло. Что-то острое коснулось его живота под пупком, и в этот момент видение исчезло. Занозы втянулись, дом снова стал как прежде, разве что запах смолы и дерева никуда не делся.
– Варенька, Варя! – зашебуршал сухим языком Юрий Глебович и бросился обратно на улицу, в баню. Пальцами разодрал ранку под пупком, обнаружил кровь, а под кожей что-то зудящее, острое.
Николай из окна второго этажа видел, как отец бежит через двор – не по тропинке, а прямо сквозь снег, теряя по пути полотенце, – некрасиво обнаженный, кривоногий, мерзкий. Николаю хотелось, чтобы отец немедленно упал, свернул шею и так бы и остался лежать лицом в снегу, но этого, конечно, не произошло. Самые отвратительные на земле люди обычно живут долго.
Отец скрылся за дверьми бани, и Николай отошел от окна. На краю кровати сидела Катенька, рассматривала ноги, осторожно смазывая зеленкой места, где появились новые занозы. Зеленые пятнышки расцвели вокруг колен, на левой стопе и правом бедре.
– Давай уедем, – захныкала Катенька в сотый уже, наверное, раз. – Еще одну ночь я тут не выдержу. Посмотри на меня! Уродина стала! А если заноза в щеку вопьется или в еще куда?! Мне даже страшно на кровать ложиться!
Она именно так и хныкала, с множеством восклицательных знаков. Николай чувствовал этот её внутренний надрыв, желание казаться несчастной и хрупкой, чтобы Катеньку жалели, утешали, гладили по голове и всегда-всегда оберегали. В первый год знакомства ему это нравилось – чувствовать себя настоящим мужчиной, за которым, как за каменной стеной, хозяином семьи и все такое – но потом стало раздражать. Дело в том, что Катенька в своих желаниях была не искренней. Она всего лишь играла роль. Когда Катеньке было нужно, она превращалась в сильного и жесткого лидера, способного свернуть горы. Особенно это проявлялось на работе, где Катенька возглавляла отдел инноваций, а под ее управлением находилось почти шестьдесят человек.
Как-то раз Николай заехал к ней в офис и застал Катеньку на ресепшене, где она собрала нескольких офис-менеджеров и отчитывала их за неправильную работу. Тут она была совсем не Катенька, а Екатерина Андреевна, твердая, целеустремленная, не стесняющаяся крепких выражений и хлестких словечек. Образ этот совсем не вязался с тем, что видел Николай дома. И он ему безусловно понравился больше. В тот раз Катенька не замечала его минут пять, а когда заметила то мгновенно преобразилась. Жалостливо всхлипнув, она воздела руки к нему и дрожащим голосом вопросила: «Видишь, с чем мне приходиться работать? Отвези меня куда-нибудь кофе попить, пожалуйста!».
Но он-то запомнил, что она бывает другая. Без постоянных жалоб, не капризная, не слабая и беспомощная. И тот самый образ крепко засел в его голове, как заноза. Несколько раз Николай пытался вытащить настоящую Катеньку наружу, чтобы она и дома как-то проявила себя – в сексе, в общении, в решении насущных вопросов. Но нет, в семейной жизни Катенька упорно играла роль хрупкой девочки.
– Мила-а-аш, ну давай уедем! Пока еще не ночь, – затянула снова Катенька. – Через три часа будем дома, свалимся в нашу уютную кроватку! Я тебя обниму нежно-нежно!
– Нам надо переночевать, – буркнул Николай, – Я отцу обещал. Хотя бы еще одну ночь.
– Ну приехали, отметились, и достаточно. Вот еще, пообещал…
Николай присел на край кровати, обнял Катеньку за хрупкие плечи. Несколько месяцев назад он понял, как же его раздражает эта её худоба, костлявость, угловатость. А еще постоянно сухая кожа, шершавые щеки и лоб, мелкие прыщики вокруг ушей. Катеньку он разлюбил, тут не поспоришь. Но пока еще продолжал жить с ней.
– Одна ночь, – ласково сказал Николай. – И потом все занозы вытащим, хорошо?
Даже те, которые прятались у нее внутри.
3
В местной поликлинике у Славы не было приемного кабинета. Иногда ему выделяли пустующий кабинет хирурга, в котором из мебели стояли только старенький стол со стулом и пустой шкаф без дверцы, но этого обычно хватало, потому что местные к врачам не ходили, предпочитали лечить любые болезни самостоятельно. Слава уже и не помнил, когда в последний раз видел в коридоре у регистратуры больше двух-трех человек.
Сегодня тоже пустовато. Дежурный врач Ванька Сторыкин даже не поднял головы, когда Слава прошел мимо. А Слава торопился. Гулко топая по пустынному коридору, он свернул к кабинету хирурга. Внутри было прохладно, окна с обратной стороны затянуло коркой льда. На столе стояла кружка с недопитым еще вчера чаем.
У стула валялся рюкзак, старый, потрепанный, с ободранные лямками и наполовину стершейся красной краской на кармане. Туда Слава цеплял разные красивые значки с изображениями городов, в которых побывал. Внутри кармана лежал телефон. Слава выудил его, после чего аккуратно расставил пробирки с занозами на столе в ряд. Сфотографировал первую. Отправил. Сфотографировал еще. Отправил. Сфотографировал. Показалось, что от блеклой вспышки одна из занос вздрогнула, будто это была гусеница. Или не показалось? Отправил.
Сфотографировал все, потянулся за пинцетом, пару минут возился с занозой в ладони. Она ускользала и погружалась под кожу, вызывая зуд и раздражение. Форменная пиявка.
За дверью что-то тяжело ухнуло и разбилось. Слава вскинулся в испуге, прислушался. По коридору кто-то протопал, а потом все стихло – будто звуки принесло случайным ветром или разгоревшимся воображением.
На экране телефона высветилось сообщение. Отправитель: «ПАПА». Текст: «Оно самое, будь осторожен».
– Врешь, не уйдешь, – повторил Слава любимую свою фразу и с особым наслаждением подцепил-таки занозу. Она вышла с каплей крови, которая зависла на самом кончике. Слава поднялся, поднес занозу к свету лампы и, щурясь, увидел то, что много лет желал увидеть – заноза втягивала каплю крови в себя. Всасывала, если хотите. Капля уменьшалась, исчезая внутри дерева. Через секунду исчезла вовсе.
Слава вернулся к столу, аккуратно положил занозу на лист бумаги. Не отрывая от нее взгляда, будто заноза могла куда-то исчезнуть, вытащил из рюкзака коробок спичек.
Первые две спички сломались, а вот третья разгорелась. Огонь радостно вцепился в уголки бумаги. Слава, затаив дыхание наблюдал, как огонь подбирается к крохотной чуть изогнутой занозе. Когда языки пламени коснулись её, заноза вздулась красным пузырем и лопнула, оросив стол каплями крови. Как раздавленный комар, не иначе.
По лицу Славы расползлась довольная, возбужденная улыбка. Подхватив рюкзак, он бросился к двери. Дернул за ручку, толкнул – дверь приоткрылась на сантиметр и застряла. Что-то мешало ей снаружи.
– Эй! Сторыкин! – прикрикнул Слава. – Ванька, дружище, помоги!
Голос эхом прокатился по пустующему коридору. Никто не отозвался. Слава безрезультатно толкнул дверь несколько раз, так, что заболело плечо. Крутанулся на месте, выискивая что-нибудь в помощь. Ну не стулом же колотить… Подошел к окну, за которым постепенно расплеталась ночь. В трех метрах у заснеженной дороги уже горел желтый фонарь. За день снега навалил неплохо, вокруг поликлиники собрались сугробы в полметра высотой. Брести через них не очень-то хотелось, ну, а что делать?
Слава провернул старые защелки, отворил скрипучие створки и забрался на подоконник. Показалось, что сзади что-то шевелится, двигается в его сторону. Слава полуобернулся и увидел, что пробирки с занозами посыпались на пол, стали лопаться, и будто бы комната хирурга вмиг наполнилась запахами осеннего леса, перегноя, влажного мха, а ещё кривыми дергающими тенями, похожими на неказистые карлики-деревца, ветви которых треплет ветер.
Что-то ударило Славу в грудь, и он вывалился из окна спиной вперед, ухнул в снег, почувствовал сильную боль в боку. Пятно фонарного света распустилось в полную силу и заслонило собой тёмно-синюю небесную темноту. Стало холодно, ярко и бессознательно.
В ту ночь, когда чудища лесные сожрали маму, шумел ветер в деревьях, а крохотный фонарь на крыльце болтался и позвякивал. Блик света метался по занавескам, девятилетний Слава пытался поймать его взглядом, но не получалось. Он не мог заснуть, потому что дом этот был новый для него и непривычный, и как всякие новые места, порождал множество незнакомых страшных звуков, лепил необъяснимые тени, пугал непонятными запахами. А за окном подвывал ветер и шумели деревья.
Родители долго искали этот охотничий домик в лесу. Исколесили область вдоль и поперек, исполосовали красной ручкой две карты, а уж сколько людей опросили по дороге – не сосчитать. И вот, наконец, добрались.
Сколько Слава себя помнил, они ездили по стране на стареньком автомобиле, останавливались в таких вот малопонятных местах, жили недели две или в лучшем случае месяц, затем срывались с места – и мчали, мчали по бесконечной линейке дорог к очередному лесу. Нескончаемое путешествие длинною в жизнь.
В девять лет Слава еще не задавал вопросов, ему казалось вполне естественным их постоянные перемещения. Он любил спать на заднем сиденье автомобиля, любил просыпаться в незнакомых местах и особенно любил лес – не тот банальный, изученный людьми вдоль и поперек, куда ходят лесники и искатели приключений, а настоящий древний лес, раскинувшийся так глубоко, что только один человек из ста доберется до его тайн. Родители вот умели добираться. Они оставляли автомобиль где-нибудь на обочине безымянной дороги, брали рюкзаки и ныряли в тени деревьев. Шли час, два, три, упорно и молчаливо. Разве что иногда мама напевала тихонько детские песенки про мамонтенка, Умку, усталые игрушки. Её голос гармонировал с лесными звуками, сливался в единое целое. Славе казалось, что этими песнями мама выкладывает тропинку в нужном направлении. Но это, конечно, были сказки.
В конце концов, находилась полянка, на которой родители останавливались и раскидывали палатки. Или – реже – такие вот заброшенные и нелюдимые охотничьи домики. Если родители останавливались, это означало, что путешествие на короткий срок завершилось. Что было потом? Слава особо не понимал. Они вроде бы жили обычной жизнью: папа собирал ягоды и грибы, иногда рыбачил или охотился. Мама готовила еду и в течение дня занималась со Славой образованием. В школу он не ходил (и в тот момент даже не знал, что это такое), но ему некуда было деться от таблицы умножения, формы слов, правописания и окружающего мира. Правда, к скучным занятиям прибавлялись и весьма интересные. Например, папа учил стрелять из лука, ставить капканы и рыбачить. Мама учила разбираться в ягодах и грибах.
– Когда-нибудь ты станешь таким же странником, – говорили они. – Это пригодится, поверь.
Он верил безоговорочно, потому что родители были центром вселенной и непререкаемой величиной.
Но они его не всегда слушали. Например, этот дом Славе не понравился, но папа даже ухом не повел. Поднялся по скрипучим ступенькам, открыл дверь, заглянул в сырой полумрак и удовлетворенно обратился к маме:
– Поднимай вещи!
Слава зашел последним. Он сразу понял, что здесь ему не удастся уснуть. Дом отталкивал, таил в себе скрытую угрозу. Слава дотронулся до деревянной двери в кухню и почувствовал болезненный укол в подушечку большого пальца. Вскрикнул, засунул палец в рот.
Тут же рядом оказался папа.
– Дай-ка сюда! – он схватил сына за руку, принялся разглядывать большой палец в неярком свете лампы.
Слава увидел набухающее красное пятнышко и торчащую занозу. Папу почему-то это очень обрадовало. Из нагрудного кармана рубашки он вытащил миниатюрные щипчики и, щелкая ими, стал приговаривать:
– А мы вас вот так! А вот не уйдете! Тамара! Тома, посмотри, что здесь! Не ошиблась старая карга, наводку правильную дала!
Наверное, он имел в виду бабку в последней деревне, что встретилась им по пути. Бабка шла вдоль дороги, папа окликнул ее, остановился, выскочил из машины с раскрытым атласом дорог. Она была недовольна, эта бабка, скалила желтые зубы, размахивала руками, будто бы пыталась отговорить папу ехать дальше. Но в конце концов она сдалась и ткнула в атлас пальцем.
…Мама смазала ранку от занозы зеленкой и отправила Славу в одну из комнат, где из всей мебели стояли только диван и старое фортепиано. Слава слышал, как родители что-то горячо обсуждают. Потом к нему зашел папа и позвал на улицу, разжигать костер в ржавом мангале.
Уже ночью Славе расстелили на диване, который оказался скрипучим, и вдобавок где-то в области поясницы больно впивалась пружина. Слава лежал без сна, следил за пятнышками света и чего-то боялся. Сам не знал, чего именно. За дверьми, в глубине скрипучего старого дома, ходили и переговаривались, смеялись и шумно передвигали мебель. Потом стало тихо, но свет – Слава видел – не угас.
Слава думал, что не спит, но почти наверняка проваливался в беспокойную дрему. Ему привиделось, будто деревянные стены комнаты ощерились тонкими кривыми занозами, которые окружили диван со всех сторон, впились кончиками в кожаную обивку. Еще немного – проткнут одеяло, доберутся до Славы, до его кожи и потом ещё глубже…
Из дремы его выдернул яркий блик света, просочившийся сквозь закрытые веки. Слава открыл глаза и увидел папу, который размахивал горящим факелом из стороны в сторону. Рваные языки огня лизали заостренные пики заноз, торчащих из стен. Это были реальные занозы, не из сна. Они чернели, сгорали, торопливо втягивались обратно в стены.
– Слава, просыпайся! Бежим! – крикнул отец, тормоша сына за плечо. – Мы не справились, слышишь? Давай за мной, живее!
Слава вскочил с кровати, побежал к отцу. Сквозь плотно сжатые губы вырвался то ли стон, то ли хрип. Было так страшно, что хотелось не останавливаться, а бежать, бежать отсюда подальше, через лес, к машине, к дороге, куда-нибудь за тридевять земель.
Босыми ступнями ощутил покалывание, будто пробежался по стеклу. Папа взмахнул факелом куда-то под потолок, огонь осветил страшное – дергающуюся, неровную фигурку, состоящую целиком из мелких кусочков дерева, заостренных, торчащих занозами в разные стороны. У фигурки были большие черные глаза, длинные руки, широко открытый рот. Кончики заноз вспыхнули от факела, но тут же погасли, окутав фигурку чёрным дымом.
– Бежим! – крикнул папа. Слава никогда не видел его таким испуганным и возбужденным.
По полу, со стороны окна, к ним ковыляли еще такие же фигурки, остро цокая по дереву занозами-коготками. У Славы в легких кончился воздух от страха. Будто огонь выжег весь кислород в тесной комнате со старым диваном.
Одна из тварей пробежала по фортепиано, отыграв на клавишах грубую мелодию. Она не была похожа ни на «Умку», ни на колыбельную из «Спокойной ночи, малыши», но Слава вдруг понял, что думает о маме.
– Где мама?
Папа сгреб его в охапку и потащил к дверям.
– Где мама?
Игольчатых фигурок становилось больше. Стены комнаты выталкивали из себя длинные занозы, которые переплетались между собой, сцеплялись в деревянных тварей с носами, похожими на клювы, с деревянными коготками и заостренными веерами хохолков вместо волос.
– Где?..
Папа швырнул факел поперек порога, потащил Славу по тесному коридору, мимо распахнутых дверей, из которых вырывались языки огня. Вокруг все трещало и горело. Они выскочили в просторную комнату, папа развернул Славу к себе и велел закрыть глаза. Но Слава успел увидеть. Успел осознать.
На полу лежала его мёртвая мама. В том, что она была мертва даже у девятилетнего пацана сомнений не было. Из мамы во множестве торчали высокие острые иглы-занозы. Мама походила на ежа или даже на куклу для игл, которую Слава как-то видел в магазине. Та тряпичная кукла, висевшая в отделе «Все для рукоделия», была сплошь утыкана иглами разных размеров. На ней живого места не было… Но из куклы не текла кровь, как из мамы. Иглы не торчали у нее из глаз, из раскрытого рта, из ушей, ладоней, из кончиков каждого пальца. Изуродованная, бедная мама.
Он закрыл глаза, но из-под век все равно поползли жгучие слезы ужаса и отчаяния.
Папины руки крепко схватили его за плечи и куда-то повели. Слава слышал, как что-то хрустит, поскрипывает, ломается. Дом дышал жаром, даже сквозь закрытые глаза можно было различить свет огня.
Они выбежали на улицу и спустились с крыльца. Земля под ногами была холодная, влажная. Тем больнее чувствовались занозы на ступнях. Запахи леса смешались с удушливыми запахами гари. Папа не удержался, схватил Славу, посадил на плечи и побежал. В этот момент Слава открыл глаза.
Впереди чернел лес. Деревья обступали со всех сторон, а сквозь ветви рваными лоскутами просачивалось звездное небо. Сзади – насколько Слава смог разглядеть – горел охотничий дом. Пламя пожирало крышу, выворачивало окна.
– Не смотри! Не возись! – приказал папа. Он порядком запыхался.
– Что случилось с мамой?
– Позже…
Вскоре папа перешел на шаг. Дом исчез за деревьями, блики огня поглотила ночь. Он снял Славу с плеч, усадил на ствол поваленного дерева и сам устало сел рядом. Папу била крупная дрожь, это было видно даже в темноте. Он долго так сидел, обхватив лицо руками. Потом сказал негромко:
– Покажи пятки.
Вытащил из кармана брюк связку ключей, где среди прочего был прицеплен брелок-фонарик. Тонкий лучик света на секунду осветил его лицо – вспотевшее, покрытое копотью и сотней мелких царапин, будто папа упал лицом в колючий куст.
Потом он склонился к Славиным ногам и долго и внимательно их осматривал.
– Эти твари теперь во мне? – спросил Слава.
– Нет, не бойся. Только укусы. Они все силы потратили, чтобы убить нас. Почти получилось, как видишь. Считай, мама тебя спасла.
– От кого спасла, пап? Кто это?
– Ты слишком маленький, ничего не поймешь. Пойдем, нам надо быстрее выбраться из этого леса. Он сильнее нас, а мы не рассчитали.
Папа снова посадил Славу на плечи и нёс его, с перерывами, несколько часов. В конце концов они вышли к автомобилю, который стоял под деревьями, в нескольких метрах от обочины узкой старой дороги.
Папа уложил Славу на заднее сиденье, и тот, вымотавшийся от страха, почти сразу уснул.
Проснулся он уже днем, когда солнечные лучи, проникнув сквозь пыльные боковые окна, царапнули глаза. Автомобиль ехал через какой-то населенный пункт. Папа курил, наполняя салон едким дымом.
– Куда мы едем? – спросил Слава, разглядывая шиномонтажки и автомойки, тянущиеся вдоль трассы.
– Подальше от леса, – ответил папа. – Надо отдохнуть, набраться сил и вернуться.
– Зачем?
– Разве ты не хочешь отомстить за маму? Выжечь к чертям этих лесных чудищ, которые не оставили на ней живого места? – он крепко затянулся. – Я очень хочу. И мы обязательно вернемся.
В тот самый лес они вернулись через семь лет. А потом было еще много других лесов и заброшенных деревень. Но за маму, казалось Славе, они до сих пор не отомстили в полной мере.
4
Юрий Глебович торопливо собирался. Вещей было вроде бы немного, но они появлялись из ниоткуда, их обязательно нужно было взять с собой, не забыть, все эти журналы, ноутбуки, зарядки, галстуки, приличные туфли, расчески, зубные щетки и так далее и тому подобное.
– Варенька! – стонал Юрий Глебович. – Не копошись! Если сейчас выедем, к полуночи будем дома!
Варвара злобно огрызалась и показывала мужу разодранную в кровь поясницу – туда ей впилось сразу несколько заноз. Занозы чесались, а еще как будто самостоятельно перемещались под кожей, оставляя вспухшие и стремительно синеющие бугорки.
Вещи летели в две распахнутые сумки. Юрий Глебович застегивал штаны, когда в дверь постучали и в комнату заглянул Николай.
– Уже уезжаете? – удивился он.
– И вы торопитесь! – прикрикнул на сына Юрий Глебович, хотя в волнении вообще забыл предупредить сына о возвращении в город. – Нечего тут делать! Опасно! Занозы! И еще, сдается мне, краска дешевая, галлюцинации вызывает и вот это вот все!
– Пап, может успокоишься? Куда бежать, ночь на дворе. Не хочешь в этой комнате, давайте все спустимся в трапезную. Там заноз я не видел.
Юрий Глебович заморгал, соображая. Потом все же продолжил одеваться и, никого больше не слушая, выскочил из комнаты с забитыми сумками наперевес. Следом выбежала Варвара. Её каблуки глухо отстукивали по деревянным ступеням.
На морозе Юрий Глебовичу стало лучше. Он-то, грешным делом, думал, что сердце не выдержит и даст сбой, но вроде все обошлось. Картинки живых заноз, торчащих из стен, до сих пор мелькали перед глазами и вызывали у Юрий Глебовича неподдельный ужас. Он будто физически ощущал, как тонкое дерево касается и протыкает его кожу, проникает вглубь, разрывает органы, сосуды, ткани… Надо было немедленно убираться отсюда. Краска ли, свежий загородный воздух или ещё что вскружили голову, но заново испытывать галлюцинации Юрий Глебович не хотел.
– Михаил, отворяй ворота! – прикрикнул он на сторожа, который неторопливо расчищал снег лопатой вокруг декоративного фонтана.
– Нет возможности, от мороза заклинило, – ответил Михаил, не распрямляя спину.
– Я вот тебе сто розг всыплю, будешь знать, что значит «заклинило», – буркнул Юрий Глебович, а уже громко спросил:
– Совсем никак? А отогреть или починить как-нибудь?
– Только утром, Саньку-технаря дождемся, он отремонтирует.
– Михаил, друг, может сейчас Саньку вашего позвать, а?
– Он уже пьет, – Михаил ловко загреб лопатой пушистый морозный снег. – До утра даже не надейтесь.
Юрий Глебович тихонько взвыл от бессилия, посмотрел на Варвару.
– Вот так всегда с этими холопами.
– Пойдем в трапезную, – хмуро сказала жена. – Коньяк и мясо есть, что еще нужно? Переживем.
– А если снова привидится чертовщина?
– Мы сейчас за здоровье, семейное счастье, за родных и тех, кого уже нет с нами быстренько выпьем, и ты у меня уснешь, как миленький. Никакая чертовщина не возьмет.
Варвара была права. После нескольких рюмок крепких напитков Юрий Глебович обязательно проваливался в глубокий сон без сновидений. Рядом с ним можно было слушать музыку, танцевать, спорить, запускать фейерверки – все было нипочем. Юрий Глебович как-то и забыл об этой своей суперспособности.
Сторож Михаил сместился с лопатой за фонтан, к хозпостройкам. В темноте было слышно, как скребет по снегу лопата. Варвара взяла обмякшего Юрий Глебовича под локоть и повела к ступеням крыльца.
– И ведь всего лишь хотел от жизни одного, – сказал Юрий Глебович. – Чтобы был у меня загородный дом, с частным выходом к реке, с крепостными этими, банькой. Как у бабушки моей в Новгороде. Разве многого прошу? Даже такая мелочь просто так не дается…
Они вошли в дом, в тепло, и Юрий Глебовичу вдруг снова привиделось.
Из бревен стены слева потянулись к Варваре занозы-иглы и разом – штук десять, а то и больше – впились в неё. Варвара тонко вскрикнула, скрючилась, будто её охватила судорога. Острый шип проткнул щеку, с хрустом раздробил зуб и вышел под подбородком. Еще несколько проткнули шею, живот, ноги. Тонкая заноза вылезла из правого глаза, и тот лопнул, как желток яичницы. Несколько теплых капель попали на лицо и губы Юрий Глебовичу, и в этот момент он понял, что ничего не привиделось, что всё это происходит на самом деле. Его жена, милая Варенька, болтается в воздухе, проткнутая десятком шипов или заноз, или чем хотите называйте!
За спиной захлопнулась дверь. Роняя сумки, Юрий Глебович развернулся и обнаружил, что и двери-то теперь никакой нет, а вместо нее большой цельный кусок дерева, будто его только что срубили и поставили здесь, загораживать проход. В занозах и подтеках смолы. Структура дерева изменилась. Сквозь извилистые линии и темные пятнышки сучков проступило лицо. Не человеческое, а потустороннее. Страшное. Оно с любопытством разглядывало стоящего человека, будто вообще впервые видело такое существо.
Юрий Глебович развернулся и побежал. Задел болтающееся на деревянных отростках тело жены, поскользнулся на крови, едва не упал, и, только вырвавшись из тесной людской в парадную залу, заорал во всю мощь старческих легких.
Слава очнулся из-за холода. Снежинки падали ему на лицо и таяли, оставляя в ложбинках глаз крохотные капли воды.
Он сел, потирая ушибленный бок, осмотрелся. В полутора метрах выше чернело окно кабинета хирурга. За спиной болтался на ветру фонарь. Тихо было вокруг и безлюдно. В Вышивках после захода солнца люди просто так не ходили. Дело было не в мифических страхах или суевериях, а в банальном укладе жизни. Просыпались засветло – ложились рано. Это вам не Москва, которая newer sleep.
Но сейчас в этом ночном безлюдье затаилась угроза. Слава чувствовал. Он осторожно поднялся, закинул рюкзак за спину. Снег вокруг был свежий, чистый. Никаких следов от поликлиники или дороги.
– Врёшь… – Слава снова посмотрел на окно, из которого вывалился.
Чудища лесные не могли пробраться в панельное здание. Их вотчина – это бревна из леса, троянские кони, заполненные паразитами под завязку.
Значит, в поликлинике был кто-то еще, кто им помогал. Папа про помощников никогда не рассказывал, но он давно отошел от дел, перестал быть странником, а ведь многое могло измениться…
Чернота в окне не двигалась, и через какое-то время Слава отвернулся, пошел через снег к очищенному тротуару. Оттуда двинулся по улице к коттеджу Юрий Глебовича Носкова.
Если повезет, хозяева дома будут еще живы.
Услышав крик, Катенька встрепенулась.
– Кажется, твой папа окончательно сошел с ума, – пробормотала она. – Выйди, разберись что ли. Вот уехали бы, не нужно было бы слушать всю эту дребедень.
Николай не пошевелился. Едва вернувшись в спальную комнату, он снова сел на край кровати и, казалось, чего-то ждал.
– Ты там уснул что ли? – спросила Катенька. – Ну выгляни, пожалуйста, спроси, что случилось. Я ведь теперь переживать буду! Ты не переживаешь о своем отце, что ли?
Николай сказал:
– Не особо.
Он вообще не хотел ничего говорить, но не удержался. Всё же склонен был, как и отец, к некоторому театральному позерству. Любил в подходящее время бросать значимые фразы и обнажать момент. Николай повернулся к Катеньке, завернутой в одеяло. Торчало только оголенное костлявое плечо с парой пятнышек зеленки в том месте, куда успели проникнуть занозы.
– Отец убил моего друга, – сказал он. – Одногруппника из университета. Вадик его звали. Знаешь за что? Вадик переспал с моей матерью. Такие дела. Я пригласил его на день рождения. Двадцать лет, круглая дата. Отец по такому случаю арендовал большой коттедж, вроде этого. Элитный, в Подмосковье, всюду шлагбаумы, ограничения проезд, охрана. Все по-взрослому. Гостей было человек сорок. В основном, родственники и друзья родителей. А Вадик очень красивый был пацан. И нагловатый, в том хорошем смысле, что не раздражал своей наглостью, а располагал. Я тогда еще не знал, но мама моя, любимая Варвара Петровна, очень любила нагловатых и симпатичных молодых людей. В смысле – трахать любила, понимаешь? Так вот мамочка так увлеклась Вадиком, что на моем же дне рождения утащила его в какие-то кусты за коттеджем и там вдоволь на нем попрыгала.
– О, господи, Коля… Это так ужасно! – Катенька вытаращила глаза. – И твой папа обо всем узнал?
– Да. Смешно, но даже я не знал, а он – выяснил. Он постоянно выясняет про любовников мамы. Чует их. Мне до случая с Вадиком было все равно, не мое дело, а потом стал отслеживать. Знаешь сколько таких вот молодых и наглых она оттрахала за последние десять лет? Девятерых!
– И он всех их?.. – ладошки Катеньки устремились к приоткрытому в ужасе рту.
Николай неопределенно пожал плечами. Где-то на первом этаже снова вскрикнули и тут же затихли.
– Про Вадика я знаю точно. Мы с ним очень дружили. Знаешь, такая студенческая крепкая дружба. Один конспект на двоих, постоянно вместе – и на учебе, и на тусняках, и даже первый автомобиль купили вдвоем, скинулись деньгами и катались по очереди. Вернее, Вадик недолго катался, пару месяцев всего…
Николай поднялся, подошел к окну. В белом свете фонаря увидел темную фигурку, перелезающую через забор на территорию коттеджа. Узнал, кто это. Улыбнулся.
– Мама рассказала мне, что отец хочет убить Вадика. Попросила поговорить с ними обоими. Отца уговорить одуматься, а Вадика, в случае чего, предупредить. Чтобы он сбежал, например. Она умоляла и каялась. Очень переживала. Я даже поверил, хоть в тот вечер мама была очень пьяна. Пошел к отцу, спросил – правда ли, что налепетала мне мама? И знаешь что? Он потер свою вспотевшую лысину ладошкой, ты знаешь, он любит так делать, и сказал, что всё, конечно, правда, но уже поздно. Вадика пару часов до этого вывезли в лес, да там и оставили с дыркой в затылке и присыпанного осенними листьями.
Николай поперхнулся, вспоминая, как у отца раскраснелись щеки, пока тот объяснял сыну, что не позволит никому – слышишь? – трахать жену! Позволил ведь, и не один раз. Даже здесь, в Вышивках, Николай был уверен, мама уже искала кого-нибудь подходящего. Сторожа, банщика, терапевта, кого угодно.
Он услышал, как за спиной отворилась дверь. Катенька страшно закричала. Николай поморщился и продолжил чуть громче, чтобы было слышно.
– В общем, дорогая, это было очень неприятно. Убил моего лучшего друга из-за мамы. А она не то, что не одумалась, а продолжала. С того момента, как я разговаривал с папой в его кабинете, когда он… когда он сказал, что это не мое дело и мне нет смысла даже заикаться в дальнейшем о своих друзьях… я, понимаешь, многое переосмыслил…
Николай развернулся в тот момент, когда Катенька перестала кричать. Её как раз разорвало изнутри сотнями маленьких острых заноз – кривых и прямых, длинных, коротких, раздвоенных, с щербатым и тупым кончиком. Разных.
Секунда – и они вырвались на волю. Катенька превратилась в окровавленного ежа, с которого внезапно содрали кожу. Капли крови упали Николаю на лицо.
В дверях на животе лежал отец – пока еще живой, но тоже окровавленный, ослабевший. Занозы лезли сквозь кожу на его голове, новые замечательные волосы.
– Доброй ночи, пап, – ухмыльнулся Николай. – Классный коттедж, ты был прав. Идеально подходит для меня.
Папа с трудом поднял голову. Вместо глаз торчали пучками занозы. Грязная сукровица стекала по щекам. Занозы резкими толчками вываливались из глазниц и падали на деревянный пол, сливались с ним, исчезали.
– Не соврала бабка, – пробормотал Николай, с интересом разглядывая, как занозы испещряют лицо отца изнутри.
Интересно, он был еще жив? Чувствовал боль? Надеялся ли на что-то? Николай надеялся, что чувствовал.
Перебравшись через забор, Слава торопливо пересек заснеженную лужайку, оббежал неработающий фонтан и затаился в тени под козырьком сарая. Горкой лежали дрова, у стены кто-то прислонил совковую лопату.
Что дальше? Вывести людей, уничтожить дом. На словах – просто, а на деле? Родители отыскивали и убивали лесных чудищ в их среде обитания, где других людей днем с огнем не найти. Глубокие леса, заброшенные деревни, забытые лесные домики и избы – вот их вотчина. А здесь, среди поселка, да еще в жилом доме, что они забыли?
Отец рассказывал, что чудища стали осторожнее, чем сто или даже пятьдесят лет назад. Раньше они заманивали людей неведомыми тропами к себе в логово и там медленно, с наслаждением пожирали их плоть, впитывали кровь, смешивая с древесными соками. Но люди научились бороться, стали нападать сами – и чудища ушли в непроходимые чащи. Лучше быть голодным, чем мертвым. А в последнее время они вообще перестали напоминать о себе. Слава думал, что чудищ больше не осталось. Не на этой земле. Искал тщетно, выглядывал, но не находил даже признаков.
Однако же…
Он подошел к освещенному окну. Сквозь небрежно задернутые занавески увидел кровь на стенах, мертвую женщину на полу. Не сразу узнал в изуродованном теле хозяйку дома, Варвару. Из нее торчали занозы – дрожащие кончики, налитые красным, смотрели точно вверх. Чудища вкушали трапезу.
Спасти бы хоть кого-нибудь…
Слава заторопился, обогнул дом, уже не скрываясь особо. На ходу вытащил из рюкзака охотничьи спички, плотный пакет, завязанный на узел. Привычный аромат горючей смеси коснулся ноздрей.
Взбежал на крыльцо, толкнул легко поддавшуюся дверь, и в людской наткнулся на того самого мужичка в шапке-ушанке, который в прошлый приезд расчищал снег вдоль забора. Сейчас вместо лопаты в руках у мужичка был топор. Развернувшись, мужичок выставил перед собой руку с раскрытой пятерней, останавливая. Грозно замахнулся топором.
– Низзя!
От доброжелательной улыбки не осталось даже намека.
Слава по инерции сделал шаг в его сторону – топор поднялся выше. Пришлось остановиться.
– Послушайте! Мне надо пройти, надо вытащить тех, кто еще не умер. А потом сжечь тут все. Только так можно их вытравить, этих тварей. Обработка огнем, понимаете? Дайте пройти.
– Низзя, – повторил мужичок и осклабился. – Рано ишшо, товарищ доктор. Погодите. И вообще, не место вам тут, не ваше это. Уходите.
– Что рано? Что не моё?
За спиной мужичка, в освещенной парадной зале, где лежала мертвая Варвара, Слава увидел еще двух человек. Ваньку Старыкина из поликлиники, который активно поливал стены чем-то из зеленой канистры, и женщину, что подавала борщ сегодня в обед. Она сгребала с полок над камином разложенные там драгоценности в большой мешок.
– Вы что тут делаете? – пробормотал Слава. В голове вспыхнули догадки. – Вы знали, что эти твари сюда придут? Мародеры?
Мужик продолжал криво ухмыляться.
– Мы не мародеры. – ответил он. – Тут такое дело, товарищ доктор. Справедливость восстанавливаем. Нахрена нам этот коттедж тут нужен? Шлагбаумом спуск к реке перегородили, у самой реки мостки какие-то понастроили, заборы поставили. Да ещё и мужик этот, хозяин, ишь, возомнил себя барином. А с баринами знаете, что делали в семнадцатом годе? Вешали кто где!
– Нельзя так… Вы людей убиваете!
– А сколько он убил, не ведаете? Жизнь людям калечит, ирод. Еще и поселок наш забрать себе хочет. Где один коттедж – там и второй, третий! А потом что? Нас на улицу, кругом заборы, к реке не спуститься. Оно нам надо, товарищ доктор?
Слава не размышлял, не оставалось времени. Размахнулся и швырнул пакет. Звякнув, для верности, друг о дружку, две бутылки внутри пакета влетели в голову мужичка. Тот отшатнулся, теряя равновесие, а Слава уже оказался рядом, подтолкнул, уронил на пол и, перепрыгнув, побежал в парадный зал.
– Где остальные? – заорал он на Старыкина. – Где обитатели? Что вы, черти, вообще делаете?
Женщина охнула, роняя мешок.
– Я же просила запереть его в докторской! Ванька, оболтус! Доверить нельзя!
– Так это вы! – Слава разозлился еще больше. Взглядом ощупывал просторную комнату. Кроме Варвары на полу никого не было. Занозы все еще подрагивали, вытянувшись к потолку строем стойких солдатиков.
Он метнулся к лестнице на второй этаж. Сторыкин, очухавшись, побежал было ему на перерез, но поскользнулся на крови, упал, с грохотом роняя канистру. Жутко пахло бензином. Жители явно знали, что делать дальше. Вот только жизни других людей их не беспокоили…
А надо бы успеть, вытащить хотя бы кого-нибудь. Ту тощую девочку, ее мужа…
Он столкнулся с Николаем наверху. Сын Юрий Глебовича сидел на ступеньках и неторопливо закатывал рукава. Ладони его были в крови, лицо тоже измазано, волосы взъерошены. За спиной Николай, увидел Слава, лежал хозяин дома, лицом вниз. Из спины его в множестве торчали занозы, тоже кроваво-красные, тоже вытянулись кончиками к потолку и слабо импульсивно подрагивали.
А по выпуклым деревянным стенам блуждало лицо чудища лесного. Вернее – нечеловеческая страшная морда. Она сыто улыбалась. Бревна дома медленно становились цвета крови, наполнялись питательной жидкостью. Совсем скоро чудище налакомиться и возьмется за остальных.
– Вы что тут… – Слава остановился, разглядывая Николая. Тот выглядел спокойным и даже умиротворенным. – Где ваша жена? Вы понимаете, что происходит?
– Безусловно, – ответил Николай, подняв на Славу мутный, терпкий взгляд. – Здесь происходит справедливость. Я долго ждал удобного момента. Ну, знаете, чтобы было пафосно и красиво, чтобы все полетело к чертям, а отец в полной мере понял, что он за человек.
Слава мотнул головой. Не этого он ожидал увидеть и услышать в доме, когда бежал спасать людей.
– Зря вы сунулись. Зачем? – спросил Николай. – Ваше дело людей лечить, так ведь? Вот и лечите. Мне тёть Маня сразу сказала, что вы тот самый странник, который гоняет чудищ, а я не поверил. Надо было вас вообще в дом не пускать, проще бы было. И что с вами теперь делать?
Внизу у лестницы остановился мужичок с топором. Он больше не ухмылялся. На широком, в морщинах, лбу расцветало красное пятно от меткого попадания бутылками.
– Чудища и вас сожрут. У вас ведь есть занозы, я вытаскивал утром.
– Так и есть. Да я, в общем-то, готов. Понимаете, всем будет хорошо. Жители Вышивок сожгут коттедж дотла, так что сюда ближайшие несколько лет ни один нувориш не сунется. А если появится – обратятся снова к лесным тварям. Есть у них в поселке бабка-умелица, которая общий язык нашла. Меня с ней и свели, когда я узнал про чудищ. Толковая бабка, не подводит.
Слава вспомнил вдруг, как сидел, девятилетний, на заднем сиденье автомобиля и смотрел сквозь пыльное стекло на обочину, где стояла неказистая бабка в платке, с клюкой – как из сказок – и о чем-то общалась с отцом. Не обманула тогда, поведала дорогу к заброшенному охотничьему домику…
– Сведете меня с ней? – слова вырвались сами собой. – Потолковать надо.
– К ним обращайтесь, – кивнул Николай на мужичка внизу. – Я отсюда уже не выйду. Не с моей психикой.
Закатав рукава до плеча, он поднялся, подошел к лежащему отцу и лег рядом, лицом вверх. Сложил ладони на груди, закрыл глаза.
Слава смотрел на него, не понимая, что делать дальше и как поступить. В ноздри настойчиво лез запах бензина. Внизу Ванька Сторыкин использовал уже третью канистру.
– Спускайтесь, товарищ доктор, – ласково позвал мужичок с топором. – Не хочу брать грех на душу. У них тут дела семейные, сами порешали. А вы-то зачем суетесь, а?
И Слава спустился, стараясь не дотрагиваться до перил и стен, ломая подошвами тонкие занозы, торчащие из ступеней. Чудище насыщалось, ему было не до новых жертв…
Остановился в трех ступенях от мужичка. Спросил:
– Убьете?
– Зачем? Идите отседова, пока ноги целы. Все равно вам никто не поверит, верно? А нам хороший терапевт еще нужон. Отоспитесь, придите в себя, и на службу!
Мужичок отодвинулся в сторону. Слава прошел мимо него на ватных ногах. Голова кружилась. Остановился в дверях, оглядывая парадный зал, залитый бензином. Тётя Маня как раз набила второй мешок вилками, ложками, тарелками из комодов. Сдирала гобелены со стен.
– Иди, иди, милок, – напутствовала она. – И не рыщи тут больше, хорошо?
– Хорошо, – пересохшими губами ответил он и неторопливо вышел на улицу.
Морозный ветер обжог легкие. Запах свежей зимы показался сладким и мигом выветрил из головы туман. Слава спустился по ступенькам и пошел по тропинке к воротам.
По дороге набрал папе сообщение: «Я нашел бабку-проводницу. Есть зацепка».
Папа ответил сразу же: «Молодчина. Приеду на рассвете. Без меня ничего не предпринимай»
Он шел по свежему легкому снегу, не глядя по сторонам. Где-то гулко, хором залаяли собаки. В какой-то момент темнота распустилась ярким желтоватым светом. Слава обернулся, увидел вдалеке горящий коттедж. Пламя поднималось высоко, выбрасывая черные клубы дыма в звездное небо. У забора стояли крохотные фигурки, к ним подходили другие, с разных дворов.
Каждая встреча с чудищами заканчивалась таким вот пожаром.
Местные жители наслаждались прекрасным зрелищем.