Страшный дом. Ничто не способно напугать так сильно, как озвученные детским голосом странные вещи.
— А чем он тебя испугал?
— Там было темно. И грязно.
— Вы ходили с мамой по комнатам?
— Да.
Тропинка вывела к подвесному мосту у автостоянки, откуда большинство туристов начинали свой путь к цитадели.
— К пушкам, хочу к пушкам! — затребовал сын.
Ладно, решил я, спрошу потом у Марины. Найдём Страшный дом, никуда не денется.
К пушкам мы попали через «звезду», со смехом и улюлюканьем. Я поддался Максу, а он с неподдельной радостью победил в гонке на самокатах.
Пока Макс заряжал зенитное орудие шишками-снарядами, инспектировал пушки шестнадцатого века и отгонял от гаубиц голубей, я набрасывал в блокноте историю о проклятом острове, гнев которого могли сдержать лишь лошади, попавшие на клочок суши с потерпевшего крушение французского парусника.
На лавочку кто-то подсел.
Он. Ненастоящий дядя.
Я заметил его не сразу, но когда поднял голову в поисках Макса, по подсказке периферийного зрения понял, кто сидит рядом. Высокий, неподвижный, со спрятанными в карманы болоньевой куртки кистями рук, в чёрных брюках и чёрно-белом шарфе.
Я вспомнил данное себе обещание: поговорить с Ненастоящим дядей, если встречу его ещё раз. Но меня что-то останавливало. Я глянул на Макса в поисках поддержки, повода уйти — если сыну наскучили пушки, то мы… И чёрт с ним, с обещанием!
Стоя на лафете зенитки, Макс увлечённо крутил маховик.
Я мелко кивнул — да будет так. Повернулся к Ненастоящему дяде.
— Добрый день… Прошу прощения…
Он поднял веки, обратил ко мне бледный скуластый профиль с уставшими бесцветными глазами.
— Да? — Его голос тоже был уставшим и бесцветным.
— Я знаю, это прозвучит глупо… — тянул, подбирая слова, я, — но на прошлой неделе я видел вас в парке… возможно, и вы меня видели… нас с сыном…
Он смотрел на меня, ни одним мимическим движением не подтверждая и не отрицая мои слова.
— Я пишу рассказы… — Я глянул на блокнот, как на неоспоримое доказательство сказанного.
— Рассказы? — сказал Ненастоящий дядя. — То есть выдуманные истории?
— Что-то, конечно, я беру из жизни, типажи, ситуации… но да, главную работу делает воображение.
Он кивнул.
— Мне интересны необычные, запоминающиеся люди, — сказал я.
— То есть чудики? — без эмоций спросил Ненастоящий дядя, будто прочитал мои мысли.
— Нет… я не это…
— Не переживайте, всё нормально. Мне тоже в какой-то мере интересны люди, вернее, их пересечения.
Он посмотрел на Макса.
— У вас красивый сын. — В его словах не было никакого подвоха, тайного умысла — в них вообще ничего не было, только набор звуков. — Сколько ему?
— Почти два и семь.
— Сводите его завтра в парк. Парень получит массу впечатлений.
Я скептически улыбнулся.
— Мы там каждый день бываем, живём рядом.
Ненастоящий дядя едва заметно пожал плечами.
— Завтра будет интересней.
Это стало его первым предсказанием. Которое исполнилось.
— Вы тоже поблизости живёте? — спросил я, чтобы заполнить возникшую паузу.
— Скорей возвращаюсь, чтобы передохнуть.
Макс слез с зенитной пушки и направился к тяжёлой мортире. Ненастоящий дядя проводил его взглядом.
— Ещё несколько минут, и ему наскучит старый металл.
Это можно было посчитать (сейчас, вспоминая) за ещё одно предсказание, но подобных пророчеств я мог выдать сколько угодно, оптом, и девяносто процентов сбылись бы.
Настоящие предсказания — два в довесок к первому — Ненастоящий дядя озвучил следом.
— Наслаждайтесь этим летом. Июль следующего года запомнится вам в иных тонах.
— В каких?
— Больнично-диетических. — От его улыбки у меня похолодели ладони. Так могли бы улыбаться рыбы. — Да, наверное, ёмче и не скажешь. Больнично-диетических. Но не спешите с расспросами. Все вопросы вы сможете задать в следующий раз.
Я не стал спешить с расспросами, не со всеми:
— Вы уверены, что он будет, следующий раз?
Ненастоящий дядя пожал плечами.
— Это зависит.
— От чего?
— От того, купите ли вы в ларьке у парковки какую-нибудь вещицу.
Я решил поддержать игру (тогда я отнёсся к предсказаниям Ненастоящего дяди как к игре).
— По-вашему, мне стоит избегать этой встречи или искать её?
Он снова пожал плечами, на этот раз более явно.
— Кто знает? Развилок предостаточно. И многие из них лишь видимость.
К лавочке подбежал Макс.
— Пап, пошли домой! Здрасте!
— Здравствуй, мальчик, — сказал высокий человек, прикрывая глаза.
В ларьке возле автостоянки я купил карту крепости.
Встретил бы я Ненастоящего дядю ещё раз (услышал бы то страшное пророчество), если бы не сделал этого?
Как тут проверишь?
Вечером я спросил у Марины о Страшном доме. Она поняла, о чём я говорю, но не могла вспомнить, где именно они его нашли.
— Заброшенная двухэтажка, — пожала плечами жена, — или трёх… в зелени пряталась.
— А рядом что было?
— Вроде ничего.
На следующий день Макс проснулся рано и поднял нас с Мариной. По телевизору передавали оранжевое штормовое предупреждение, с опозданием — за окнами уже лило, грохотало и выло. Пелена дождя прикрывала грязную, подсвеченную молниями декорацию неба. Макс стоял на подоконнике и смотрел, как ливневый шторм выдумывает работу эмчээсникам.
Через час из-за растасканных ветром туч опасливо показалось солнце.
— Мы с Максом в парк сходим, — сказал я Марине.
— Хорошо. Только сапоги резиновые ему надень. И зонт возьми.
Я вспомнил о предсказании Ненастоящего дяди, только когда увидел на парковой аллее пожарную машину. В ста метрах впереди, задрав головы, стояли три спасателя и усатый мужик в штатском.
Макс оживился.
— А что дяди делают?
Держа сына за руку, я приблизился к жёлто-чёрной ленте, которой огородили участок аллеи напротив теннисных кортов, тоже глянул вверх и присвистнул. С массивного — не обхватить и двум взрослым — дуба сорвали всю кору, оголили ствол от корней до кроны. Пласты коры лежали на траве, висели на ветвях соседних деревьев. А ещё дуб разорвало изнутри.
— Молния? — спросил я у проходящего мимо спасателя.
Тот кивнул.
— Разряд через ствол прошёл. Вскипятил всё внутри, как в чайнике без дырки.
Макс проводил его восхищённым взглядом.
— А что у дяди написано на куртке?
— МЧС. Это спасатели. Ну как, нравится? Хорошо, что в парк пошли?
— Да! Нравится! Пап, а дерево старенькое?
— Да, старенькое. А где кора, знаешь?
— Нет.
— Наверное, молнией сорвало, — закрепляя впечатления, сказал я, — да?
— Да.
— А что дяди спасатели будут делать?
— Не знаю…
— Наверное, будут срезать бензопилой?
— Да! Бензопилой! — ещё больше обрадовался сын. — А лента зачем?
— Чтобы люди не заходили, вдруг что упадёт.
В кармане ёрзал сотовый.
— Сейчас, маленький, маме отвечу.
Марина сообщила, что затеяла уборку, и поинтересовалась, как у нас дела.
— Сейчас тебе всё сын доложит. — Я протянул Максу трубку. — Расскажи маме, что мы нашли.
Макс задыхался от эмоций:
— Мам! Пожарники! МЧС! Дерево!.. Думают, что с ним сделать!.. Наверное, будут срезать!..
Марина позвонила снова через два часа: напомнила об обеде и дневном сне.
Макс не поддавался уговорам.
— Я буду ждать, когда начнут пилить дерево!
— Макс, смотри, кран ещё не подъехал. Это не так скоро. Поспим и вернёмся. Хорошо?
Дерево распилили вечером (от пристального взгляда Макса не ускользнуло ни одной спиленной ветки), убрали — через день. Сын ходил под впечатлением ещё два дня, рассказывал всем про дерево и молнию.
Так сбылось первое предсказание Ненастоящего дяди.
В следующий раз я встретил Ненастоящего дядю в больнице, после того как мне вырезали желчный пузырь вместе с полуторасантиметровыми камнями. Это случилось через год после нашего (Макс сказал бы «нашиного», я это помню, помню очень хорошо) первого разговора в крепости.
Больнично-диетический июль. В точку, с небольшой поправкой: диетическим стал не только июль, но и все последующее месяцы.
В больницу я попал прямо со дня рождения старого друга: скорая забрала ночью, протрезвевшего, с невыносимыми болями в желудке.
— Решать вам, — с раздражающим безразличием сказал врач после УЗИ.
— А можно как-то избавиться от камней без операции?
— Нет. Но вы можете отказаться. Через месяц или год снова к нам привезут, тогда и прооперируем. Подумайте.
Я думал два дня. Читал информацию в интернете, спрашивал знакомых, советовался с Мариной.
В отделении мне сделали какой-то успокаивающий укол. В «предбаннике» я разделся до трусов, сложил вещи в шкаф, напялил белый чепчик и бахилы до колен. Затем открыл дверь — и попал в операционную. Там мне поставили катетер, капельницу с наркозом, привязали ремнями руки, ноги, надели маску…
В сознание я пришёл уже в палате. Было плохо, как никогда до этого. Тошнило, живот просто разрывало (во время лапароскопической операции в брюшную полость закачали углекислый газ), тряслись руки, дышалось с трудом.
Я понимаю, что в жизни есть уйма вещей пострашнее удаления желчного, но какое мне было дело до этого? Страдаешь здесь и сейчас.
Я не мог контролировать даже глаза.
— Смотри, плачет, — сказала старая медсестра молодой и позвала врача.
— Очень больно? — спросил доктор.
Я кивнул.
— Хорошо, сейчас что-нибудь уколем. Попытайтесь поспать.
Приходила Марина, но я плохо это запомнил.
На вторые сутки отпустило.
На утреннем обходе мне разрешили сходить на обед. Кормили в больнице «шикарно»: геркулес, манка, жиденькие супы, пюре на воде с рыбой, слабенький чаёк без сахара.