— Приветик, Марешка! — сказал папа, закрывая за собой дверь. — Ты в саду была? Ноги не промочила?
Не дожидаясь ответа, он прошел к столу и сел за клавиатуру, застучал по ней быстрыми пальцами.
— Я уже почти закончил, — сказал он. — Еще немножко, и в нарды с тобой поиграем, я вижу, ты принесла доску. А то и в карты можно. В дурачка. Или в дурочку, — он хихикнул.
— А где мама? — спросила Марешка.
— За продуктами выскочила, — сказал папа. — Я думаю, мы все сыты по горло дядь Мишиной стряпней — готовит он неплохо, но столько насыщенных жиров и быстрых углеводов я не поглощал с самого детства. Мама купит овощей, рыбки свежей. Помидоры тут вкусные.
Марешкин взгляд метался по комнате, пальцы вцепились в подоконник. Комната все же изменилась — на картине птички клевали не хлеб, а человеческую руку, покрытую коркой засохшей крови. Полоски на обоях казались прутьями решетки.
— Папа, — сказала Марешка. — Откуда ты взялся? Ты же пропал.
Отец обернулся к ней, и Марешка увидела, что вместо глаз у него — большие круглые ракушки. Она нашла одну такую вчера на пляже, и Любовь Ивановна сказала, что это редкий черноморский вид «китайская шляпа».
— Да, я — пропавший папа, — медленно сказал папа. — Я. Пропапа. Разве ты по мне не соскучилась, дочка?
Он широко раскинул руки, и, помедлив всего лишь секунду или две, Марешка бросилась в его объятия и уткнулась носом в футболку на его крепком плече, пахнущем морем.
У мамы тоже были глаза-ракушки, но даже с ними она выглядела лучше и счастливее, чем та, что осталась в мире за зеркалом.
Они ели вкусную печеную камбалу, салат из помидоров, зелени и огромных, сладких мясистых перцев. Родители много смеялись, папа часто брал мамину руку и прижимал к губам. Мама гладила его по рыжим волосам.
Еда была ужасно вкусной, свежей, какой-то очень радостной — будто с каждым кусочком, который Марешка проглатывала, счастья у нее внутри прибывало.
— Вот ты говоришь «настоящий мир», Марешка и «правильная сторона зеркала», — говорил про-папа. — А что есть «настоящее»? Где тебе хорошо — там и правильная реальность. Там и нужно быть.
— Пойди погуляй, доченька, — сказала мама после обеда. — Мы вымоем посуду, закончим работу, а потом пойдем на пляж.
— Как вчера? — обрадовалась Марешка.
— Да, — кивнула мама. — Но сегодня у нас будет важное дело. Нам нужно найти для тебя две хорошие ракушки, вот такие, — она постучала себя по глазу. Звук был тихий и звонкий.
— Зачем? — спросила Марешка, холодея, потому что уже знала ответ.
— Молодец, что пришла, Мариночка, — обрадовалась ей Любовь Петровна. — Мы тут тебя все очень ждали. Папа твой всё беспокоился, а мы ему говорили: «Она придет, точно придет!»
Ракушки в ее глазах были с красноватым отливом, а сама она казалась моложе, тоньше, проворнее.
— Я ведь в труппе Большого танцевала, Мариночка, — сказала она, кивая каким-то своим мыслям. — И в «Жизели» была, и в «Баядерке». В примы не вышла, но хороша была, хороша. Вот посмотри-ка!
И она сошла с веранды на мокрую траву, замерла, изогнувшись, потом начала танцевать. Она выгибалась, прыгала, ее коса распалась на золотистые пряди, волосы летели за ней, и казалось — в каждом движении была музыка, создаваемая танцем. Мощная мелодия дрожала на грани слышимости, но не переходила ее. Марешка смотрела завороженно.
Ее отвлекло хлопанье крыльев — большой черный голубь слетел на веранду, сел на спинку инвалидной коляски, в которой неподвижным истуканом, как всегда, сидел Вася. Марешка посмотрела удивленно — птица совсем не боялась, наклонила голову набок, посмотрела на девочку пуговичным красным глазом.
— Почтовый голубь принес послание, — вдруг сказала птица хрипловатым голосом. — Послание для Марены.
— Ой, — сказала Марешка, попятилась, споткнулась и села на гладкие доски.
— Войти можно в одно. А выйти — в любое, — сказал голубь. — Конец послания. Улёт.
И голубь снялся со спинки кресла, вылетел с веранды и полетел вверх, вверх, вертикально, пока не исчез из виду в белесой высоте неба. Марешка выбежала на ступени и провожала его глазами. Солнце сквозь дымку казалось огромной монетой из сияющего белого металла.
А когда Марешка повернулась, то закричала от ужаса. У Васи в инвалидной коляске глаза были живыми, зелеными, блестящими, полными страдания. Звучал крик — немой, потому что рта у Васи не было — его лицо от носа до подбородка было полностью покрыто слоем мелких острых ракушек, какие нарастают на стенах причалов и днищах лодок и называются «балянусы», или морские желуди.
Любовь Ивановна всё танцевала.
— Марешка! Мы готовы, пора идти на пляж, — раздался издалека, со второго этажа, голос про-папы.
Марешка отпрометью бросилась в дом и вверх по лестнице.
«Войти в одно, выйти в любое!» — повторяла она. Ей нужно было найти зеркало. Если дом был таким же, то…
Зеркало нашлось на площадке лестницы — высокое, узкое, в тяжелой деревянной раме. Марешка подбежала к нему близко-близко, так, что стекло затуманилось от ее дыхания.
— Я хочу обратно, — сказала она и прижала к зеркалу обе ладони.
И опять мир качнулся, наклоняясь, и Марешка пробежала несколько шагов и упала. Поднялась с ковра на площадке, чувствуя, как ноют коленки.
На зеркале над нею белели отпечатки ее ладоней.
Их комната была прежней, птички на картине благовоспитанно клевали горбушку. Ноутбук стоял на столе, выключенный, но еще теплый. Рядом лежал айпад, Марешка подняла его, но включить не смогла — мама поменяла код, «1234» больше не работал.
— Мама! — позвала Марешка. И потом, робко, тихо, на всякий случай: — Папа!
Никто не отозвался.
Номер была пуст, хотя вся мамина одежда была на месте и туфли стояли у стены. В черном кроссовке лежал мамин телефон — он был разряжен.
Дом был пуст — исчезли даже Любовь Ивановна с Васей, нигде не было видно громоздкого инвалидного кресла. Не плакали в три горла маленькие Олины братья. Дяди Миши было не видно и не слышно. Марешка прошла на кухню, открыла холодильник, шкафы. Вся еда была на месте — колбасы, хлеб, сыры, любимый дядь Мишин кулинарный ингредиент — сало с тонкой мясной прослойкой. Марешка утащила яблоко и пачку чипсов и вышла из дома.
Сад был пуст, но когда Марешка присела на лавочку, чтобы перекусить, из дупла яблони выглянула пара бельчат, они посмотрели на девочку блестящими темными глазами и снова спрятались.
Улица была пуста — стояли машины без водителей, пальмы мотали зелеными гривами на ветру, никого не было за стеклами домов и магазинов. Марешка зашла в «Макдональдс» у моря — на одном столе лежал чей-то недоеденный бургер, на другом — начатый лист раскраски и мелки. Марешка наступила в лужу растаявшего мороженого на полу, нога прилипала к полу с каждым шагом, потом отрывалась с противным чавкающим звуком.
Пусто было и на пляже. Волны накатывали на берег и отползали с тяжелым шорохом, утаскивая за собой гальку и ракушки. Марешка зашла в теплый прибой, потом посмотрела под ноги и взвизгнула — все ракушки на пляже были вида «китайская шляпа», они смотрели на нее, как сотни внимательных глаз — черных, карих, серых, зеленоватых. Марешка побежала с пляжа, и ракушки лопались под подошвами ее резиновых шлепок.
Добежав обратно до пансионата, Марешка поднялась к себе в комнату и залезла в кровать. Подушка слабо пахла мамиными духами, девочка свернулась калачиком, накрылась с головой одеялом и уснула. Она проспала весь вечер, всю ночь, и проснулась с первыми, ярко-розовыми лучами солнца, поднимавшегося из-за моря.
Марешка накинула свой теплый синий купальный халат — воздух еще не прогрелся, было холодно. Она обошла дом, вышла в сад, дошла до дороги. Все было по-прежнему — ни одного человека. Только птицы весело щебетали, будто ничего не случилось, осы тяжело гудели в своем дупле. Белки вылезли на нее посмотреть в полном составе — двое взрослых и двое молодых.
Марешка прошла к телефону и позвонила в полицию. Трубку взяли не сразу.
— Алло! — сказала она. — Алло, полиция?
В трубке не было голосов, был лишь тихий гул, как от высоковольтной линии. Потом пошли короткие гудки.
Марешка позвонила бабушке в Москву. Позвонила тете Наташе в Пермь. Позвонила в Китай в компанию, которая произвела ее халат — номер телефона был напечатан на этикетке. Трубку поднимали, Марешка слушала шум, потом короткие гудки.
— Хорошо же, — сказала она вслух и сжала в кармане черный ключ от закрытого номера. — Я иду!
Но вначале она пошла на кухню, нагрела в микроволновке молока и намешала в него целых пять ложек растворимого шоколада — мама ей больше двух обычно не позволяла.
Про-папа искренне обрадовался ей, поднял в воздух, закружил. Папа так часто делал, особенно раньше, когда Марешка была помладше и полегче. Она закрыла глаза и на несколько секунд позволила себе поверить. Смеяться. Кружиться в сильных руках.
Когда про-папа опустил ее на пол, она покачнулась и села на стул.
— Ты забрал из мира всех людей, — сказала она обвиняюще. — Почему?
Про-папа вздохнул и сел за стол напротив.
— Потому, что я был разочарован, — сказал он. — Я вернулся. Думал — ты меня по-прежнему любишь, и мы будем счастливы, все вместе. А ты…
Его ракушки грустно уставились в стол.
— Это все не настоящее, — упрямо сказала Марешка. — И ты не настоящий.
— Ну вот, опять заладила, — про-папа пожал плечами. — «Что есть реальность? Как ее определить? Если говорить о том, что ты можешь почувствовать, понюхать, попробовать на вкус и увидеть, то «настоящая реальность» — это просто интерпретация твоим мозгом электрических импульсов». Узнала, откуда это?
— Нет, — сказала Марешка. — Отдай мне настоящий мир.
— Этот мир — настоящий. Может стать настоящим, — поправился про-папа. — В нем буду я. И мама будет смеяться. Если ты поверишь и останешься с нами, этот мир станет реальностью. Он будет расти и набирать силу. Мы будем ходить на море. Жарить шашлыки на пляже. Читать книжки. Ловить бабочек и украшать ими стены. Потом мы создадим в этом мире другие города и поедем в них путешествовать. Если мы поверим в Австралию — в мире будет Австралия. Большой барьерный риф, а, дочка?